Пленить сердце горца

Добрую часть дня потратил Гаврэл, прежде чем снова вернулся в свое убежище — густые леса шотландских гор. Он никогда не сможет возвратиться домой. Его мать мертва, замок разграблен, а жителям деревни он внушает страх. Слова отца «мы такими рождаемся» неотступно следовали за ним: они все безжалостные убийцы, способные отнять жизнь даже у тех, кому клялись в любви. «Это безумие сидит и в моей крови», — думал Гаврэл — ведь так сказал ему отец.

Испытывая сильнейшую на своей памяти жажду, Гаврэл почти ползком добрался до озерца в небольшой долине, раскинувшейся за Вотановым провалом. Какое-то время он лежал на земле, совершенно обессилев. Когда же слабость и головокружение немного отступили, Гаврэл, подтягиваясь на локтях, стал подбираться к живительной влаге. Сложив пригоршней ладонь и наклонившись над чистой сверкающей гладью, он замер, загипнотизированный своим дрожащим отражением.

Из воды на него смотрели глаза ледяной голубизны…

Глава 1

Далкейт-на-море, Северное нагорье, Шотландия, 1515

Гримм остановился у раскрытых дверей зала, вглядываясь в ночь. Неутомимый океан пестрел отражениями звезд, украсивших волны крошечными точками света. Шум моря, разбивающегося о скалы, всегда звучал успокаивающе для Гримма, но с недавних пор будил в нем неясную тревогу.

Снова начав в раздумьях мерить комнату шагами, Гримм принялся перебирать возможные причины своего беспокойства, но в результате так ни к чему и не пришел. Он сам решил остаться в Далкейте капитаном в гарнизоне Дугласа, — два года назад он и его лучший друг Хок Дуглас оставили службу у короля Якова и покинули Эдинбург. Гримм преклонялся перед Эйдриен, женой Хока, — когда она не пыталась устроить его семейную жизнь, — и души не чаял в их сыне, малыше Картиане. Гримм, если и не был счастлив, то был полностью удовлетворен своей жизнью. По крайней мере, до сих пор. Так что же так терзает душу?

— Гримм, ты протрешь дыру в моем любимом ковре. Да и художнику никогда не закончить этот портрет, если ты, наконец, не усядешься, — шутливо заметила Эйдриен, нарушив течение его невеселых дум.

Гримм вздохнул и запустил пальцы в свою густую шевелюру. Не отрывая задумчивого взгляда от моря, он рассеянно играл с волосами на виске, не замечая, что заплетает тонкие пряди в косичку.

— Ты ведь не ждешь звезды, чтобы загадать желание, а, Гримм? — в черных глазах Хока Дугласа плясали веселые огоньки.

— Едва ли. А если твоя женушка когда-нибудь соблаговолит рассказать мне, какое заклятье она на меня наложила своим опрометчивым поступком, я буду рад ее послушать.

Не так давно, загадав желание падающей звезде, Эйдриен Дуглас наотрез отказалась рассказывать о нем им обоим до тех пор, пока не будет совершенно уверена, что желание услышано и принято к исполнению. Единственным, в чем она призналась, было то, что желание это загадано для Гримма, и такое признание лишило его покоя. И хотя суеверным Гримм себя не считал, он знал немало загадочных случаев и убедился в том, что кажущееся невероятным далеко не всегда является невозможным.

— Да и я не откажусь узнать это, Гримм, — сдержанно заметил Хок. — Но мне она тоже ничего не говорит.

Эйдриен рассмеялась.

— Да ну вас обоих! Еще скажите, что двум бесстрашным воинам не дают покоя такие женские пустяки, как загаданное на звезду желание.

— И все-таки я уверен, что заниматься пустяками ты не станешь, Эйдриен, — криво усмехнулся Хок. — Когда ты берешься за дело, вселенная теряет покой.

Гримм отозвался грустной улыбкой, — что правда, то правда. Став жертвой гнусного заговора, задуманного мстительной феей, искавшей Хоку смерти, Эйдриен была вырвана из своего двадцатого века и отброшена назад во времени. Вокруг нее происходили необъяснимые вещи, и именно поэтому Гримму хотелось знать, какой поворот в судьбе готовило ему загаданное ею желание. Он предпочел бы быть готовым к тому моменту, когда разверзнется преисподняя.

— Ну сядь же, Гримм, — настойчиво повторила Эйдриен. — Я бы хотела, чтобы этот портрет был готов самое позднее к Рождеству, а у Альберта уйдут месяцы, чтобы воссоздать свои наброски в красках.

— Но лишь потому, что работа моя совершенна, — обиженно пояснил художник.

Отвернувшись от завораживающей панорамы ночи, Гримм занял свое место рядом с Хоком, сидевшим у камина.

— Все же я не пойму, к чему это, — пробормотал он. — Портреты — занятие для женщин и ребятишек.

Эйдриен фыркнула.

— Я поручила художнику увековечить образ двух самых выдающихся мужчин, которых я когда-либо видела, — ее лицо озарила ослепительная улыбка, и Гримм закатил глаза, понимая, что ради этой улыбки он готов сделать все, чего захочет прекрасная Эйдриен.

— Но эти мужчины не способны ни на что иное, кроме как ворчать. Так знайте же — однажды вы мне за это еще скажете спасибо.

В изумлении Гримм и Хок переглянулись, но затем приняли те позы, в которых их хотела видеть Эйдриен, — напрягли мускулы и представили свою суровую мужскую красоту самым выгодным образом.

— Смотрите, чтобы глаза у Гримма были такими же ярко-голубыми, как в жизни, — давала она указания Альберту.

— Как будто я не знаю, как нужно рисовать, — бормотал тот. — Здесь я художник. Если, конечно, вы сами не пожелаете приложить к этому руку.

— А я-то думал, что тебе больше нравятся мои, — прищурив черные глаза, глянул на Эйдриен Хок.

— Нравятся, нравятся. Я ведь вышла за тебя, не так ли? — улыбаясь, принялась поддразнивать его Эйдриен. — Что же я могу поделать, если в Далкейте все, до самой младшей служанки двенадцати лет от роду, теряют голову из-за глаз твоего друга? Мои сапфиры, когда я смотрю сквозь них на солнце, переливаются точно так же. Они пылают голубым огнем.

— А что же тогда мои? Тусклые почерневшие каштанчики?

Эйдриен засмеялась.

— Дурачок, таким мне показалось твое сердце, когда мы в первый раз встретились. И хватит баловаться, Гримм, — с упреком сказала она, — или по какой-то причине ты хочешь предстать на портрете с косичками на висках?

Гримм застыл и, не в силах поверить себе, прикоснулся к волосам. Хок не сводил с него глаз.

— Что ты задумал? — недоуменно спросил он. Гримм нервно сглотнул — он и не осознавал, что заплетает волосы в боевые косицы. Их носят лишь в самый тяжкий жизненный час — в знак траура по мертвой супруге либо готовясь к битве. До сих пор он заплетал их лишь дважды. Так о чем же он думал? Растерянный, Гримм смотрел невидящим взглядом в пол, тщетно пытаясь привести в порядок свои мысли. Когда-то он был одержим призраками прошлого, мучительными воспоминаниями, которые много лет назад постарался отбросить от себя, похоронив под тонким слоем отречений. Но в его снах мертвые тени выходили из неоплаканных могил, влача за собой те беспокойные чувства, которые, цепляясь за этот мир, не покидали его и при свете дня.

Гримм все еще силился отыскать ответ, когда в зал влетел стражник.

— Милорд… Миледи… — входя, стражник поспешно отвесил Хоку и Эйдриен два отдельных поклона. С хмурым выражением на лице он приблизился к Гримму. — Это вам, капитан, — только что пришло, — в руку Гримма лег пергаментный свиток самого официального вида. — Гонец утверждает, что это крайне срочно и должно быть вручено вам лично в руки.

— Гримм начал внимательно рассматривать послание. Изящный герб Джибролтара Сент-Клэра отпечатался на красном сургуче. Казалось, давно уже похороненные чувства вновь вырвались на свободу. Джиллиан! В ней было обещание той красоты и радости, обладать которыми ему не суждено никогда, она была одним из тех воспоминаний, которым он присудил лежать на дне могилы, вознамерившейся теперь исторгнуть покойников из недр своих.

— Ну же, распечатывай, Гримм, — поторопила его Эйдриен.

Медленно, словно в руке у него был раненый зверек, в любой момент готовый впиться в плоть острыми зубами, Гримм сломал печать, развернул послание и отстраненно прочел три слова краткого наказа. Его ладонь машинально сжалась, сминая тонкий лист пергамента.