Незримый гений (СИ)

— Отныне я буду более осторожна. Просто буду сохранять дистанцию… просто буду дружелюбна, и ничего более. На самом деле это должно быть просто.

«Правда ведь, должно?»

========== Глава 16: Признания в зависти ==========

Был конец марта, но в пригородах Парижа зима еще не разжала свои объятия. Снег глубиной по колено волнами покрывал землю, ледяным океаном застыв во времени. Все вокруг заливал белый цвет, перекатываясь через каменные стены, окаймлявшие дороги, и покрывая ели вблизи коттеджа Донованов.

Тонкие цепочки следов неведомых животных пересекали открытый дворик между домом и маленьким хлевом рядом с ним, портя весь пейзаж. Человеческие ноги тоже оставили свой след на белизне. Следы путано прорезали маленький двор между домом, небольшим хлевом и крохотным замерзшим прудом в его дальнем конце, среди сосен.

Пруд — гладкий и спокойный — лежал позади дома, отражая холодный свет далекого солнца – его поверхность была испещрена белыми следами, оставленными хорошо заточенными лезвиями коньков. С того вечера, когда Эрик и Брилл танцевали в гостиной, прошел месяц: дни сливались вместе по мере того, как они все лучше узнавали друг друга.

Битва воль в доме заметно утихла. Коннер и Эрик стали относиться друг к другу куда лучше, способные обратиться к их общей любви к музыке, если возникала потребность пообщаться. Хотя втайне Эрик был все же уверен, что Коннер является исключением из рода человеческого. Никто не мог бы жить так открыто и весело. Беспечная натура Коннера тревожила — его постоянные улыбки сбивали с толку. Хотя глубоко скрытого в брате Брилл было больше, чем он выдавал: в этих улыбающихся глазах пылал яркий ум.

Брилл, хотя и более спокойная внешне, была почти столь же безнадежна, как и брат. Ее похожие на светильники глаза смягчала искренность или осторожная доброта, когда с течением времени ее натура медленно освобождалась от ледяной корки. Женщина исчезала каждое утро ровно в семь часов и возвращалась в три пополудни, оставляя дочь под присмотром своего безответственного братца или самого Эрика, практически незнакомца. А позднее даже Коннер не оставался дома — из-за концертного графика он временами уходил на целый день, оставляя Эрика наедине с Арией. Подобное доверие было уму непостижимо. Это было глупо. Это было приятно.

И все же Эрик не мог заставить себя доверять Брилл. Не мог заставить себя назвать ее своим другом, как она часто обращалась к нему. Это было за пределами его возможностей, и пусть даже тайная часть его страстно желала сказать кому-нибудь это слово — друг, Эрик знал, что не заслуживает этого.

Несмотря на стремительное сближение Эрика со старшим поколением семейства Синклер/Донован, только Ария смогла вызвать привязанность в его закованном в броню сердце. Последний месяц Эрик каждое утро проводил с девочкой, обучая ее, как и обещал.

Эрик всегда был превосходным учителем — поразительный талант, принимая во внимание его отшельническую натуру. Он ожидал от своих учеников наилучших результатов и действовал по довольно жесткой методике. Как он помнил, Кристина часто ударялась в слезы во время его уроков. И все же, в первый их день вместе, Эрик обнаружил, что его методы совершенно не подходят для Арии.

Одна его язвительная поправка вызвала у той необычную реакцию. Ария спокойно открыла ангельский ротик и завопила во весь голос, потом повалилась на пол и начала на нем биться. Эрик ударился в панику, думая, что у нее какие-то судороги, когда мимо комнаты спокойно прошествовал Коннер, уткнувшись носом в газету. Он поднял взгляд и усмехнулся, словно бы говоря: «Сегодня это твоя проблема!»

Ошарашенный Эрик решил, что это, наверное, нормальное поведение Арии, учитывая равнодушную реакцию Коннера. Так что он сделал единственную вещь, которую может сделать человек, оказавшись лицом к лицу с кричащим ребенком: он игнорировал Арию, пока та не устала и не прекратила истерику.

Из этого настораживающего эпизода он извлек два урока. Во-первых, Ария на самом деле ребенок, а не маленький взрослый; во-вторых, ему нужно серьезно модифицировать свои методы преподавания. В последующие дни Эрик смягчал свои упреки, пока те не превратились в слова ободрения, и старался расслабить свое напряженное и хмурое лицо и начать слегка улыбаться.

Изменения, которые Эрик ощущал в себе, отражались на обучаемой им девочке. Каждый день Ария делала шаг вперед. Каждый день слова все легче вылетали из темницы ее вероломного рта. И каждый день Эрик чувствовал, как рассыпается стена, возведенная им вокруг сердца, а тьму разъедает необычный свет сострадания, которое он нашел в стенах дома Донованов.

Внезапный порыв ледяного ветра забрался под воротник одолженного Эриком зимнего пальто, выведя его из задумчивости. Ужасная погода напомнила ему о причине, по которой он вообще рискнул выйти. Пожав плечами, Эрик пересек маленький двор, следуя по цепочке следов, ведущих к занесенному снегом хлеву. Строение находилось примерно в пятидесяти ярдах от дома — сумрачное и побитое непогодой. Одна из створок двойной двери была слегка перекошена.

Эрик помедлил снаружи, подняв затянутую в перчатку руку, чтобы коснуться шершавого дерева. От его прикосновения дверь приоткрылась внутрь, печально заскрипев. Прошло много времени с тех пор, как кто-нибудь смазывал петли — с тех пор, как здесь жил кто-то достаточно сильный, чтобы работать на принадлежащем ему скромном участке земли.

Он сделал в уме пометку расспросить у Коннера, есть ли в доме какая-нибудь смазка, которую можно использовать, чтобы сделать петли бесшумными. И раз уж речь зашла о хлеве, деревянные столбы выглядели низкими — возможно, он мог бы также отщепить несколько лаг.

Петли продолжали скрипеть, когда он толкнул дверь, чтобы распахнуть ее полностью. Эрик ожидал, что в нос ему ударит характерный запах хлева. Воображаемое зловоние ярмарки, гниющего сена и грязных животных наполнило ноздри и заставило желудок сжаться от непрошенных воспоминаний. Образы холодной железной решетки и линялых желтых шатров мелькали в сознании, подобно бабочкам, летящим на свет. Мгновенная паника заставила его сердце затрепетать в груди, и Эрик застыл в дверном проеме: холодный зимний свет с трудом разогнал темноту хлева.

Но пока ветер пробирался под толстую шерсть его пальто, ожидаемое зловоние не настигло его. По правде сказать, Эрик чувствовал животный запах хлева, но тот ощущался… здоровым, чистым. Воздух был пропитан сладковатым, чуть пыльным ароматом свежего сена и старого дерева. Паника утихла, и Эрик торопливо шагнул в теплую тьму хлева, закрыв за собой дверь.

Его глаза быстро привыкли к сумраку в помещении, и он бесшумно обошел небольшую черную карету, стоявшую прямо в проходе. Одна из двух упряжных лошадей семейства, подняв крупную голову, следила своими большими влажными глазами поверх дверцы стойла, как он проходит мимо. В дальнем конце сарая замычала корова, за ее заунывным стоном последовал высокий, похожий на звон серебряного колокольчика смех, перешедший в мягкую успокаивающую песню.

Тихая ритмичная песня становилась все громче по мере того как Эрик продвигался мимо ряда стойл на другой конец хлева. Завернув за угол последнего стойла, он увидел Брилл, взгромоздившуюся на трехногую табуретку и доившую рыжевато-коричневую корову. Холодный белый свет лился вниз из единственного окошка возле стропил, заставляя белоснежные волосы Брилл сиять, подобно нимбу. Напевая, она слегка склонила голову, прижавшись щекой к боку коровы.

По какой-то причине Эрик задержался в тени возле стойла, не желая в этот миг нарушать открывшуюся ему безмятежную сцену. Несмотря на бесшумность его появления, Брилл внезапно перестала петь и подняла голову: ее глаза уставились на него сквозь темноту. Она чуть застенчиво улыбнулась.

— И долго вы собираетесь там стоять?

— Нет, — просто ответил Эрик, опираясь спиной о стенку крайнего стойла. — Вы пели для коровы? — В его голосе проскользнула улыбка и нотка легкого поддразнивания.