Не любите меня! Господа! (СИ)

— Мне что-то плохо, милый, прости.

— Да что ты, потерпи, хорошая моя, потерпи, там внизу село, мы спустимся и ты отдохнешь.

Со стороны дороги, откуда-то сверху послышалось гиканье и крики. Словно черная туча всадники в бурках окружили их. Старший спешился и подошел к Илье.

— Ты, собака, предал доверие Шамиля, предал всех нас…

— Я просто шел домой. Со мной делайте что хотите, только её не троньте.

— А вот я тебе собака сейчас горло перережу, прямо у неё на глазах, она сразу у тебя и разродится, — он захохотал и, схватив Илью за волосы, запрокинул ему голову и размахнулся саблей.

Снизу раздался выстрел, затем еще и еще. Первая пуля выбила саблю из рук чечена, вторая уложила его самого. Из-за поворота показались всадники

— Казаки! — оценив превосходящие силы противника, чечены повернули коней и направились обратно.

Юлия закричала от резкой боли в животе.

— Потерпи, милая, потерпи. Все кончилось. Он поднял её на руки и понес навстречу приближавшемуся отряду. Впереди ехал Деменев, увидев Юлию на руках у здоровенного бородача, он кинулся было с кулаками, но потом признал зятя и радостно обнял обоих.

— Ну и страшен ты, брат, с этакой бородищей.

— Скорее, нам нужно в село. У Юлии роды начались.

Подъехавший казак указал в сторону палаточного лагеря, рядом с селом:

— Вон там наш корпус. Там полевой госпиталь. Давайте туда.

На походных носилках Юлию к вечеру спустили в предгорья, где развернулся полевой лагерь казачьего корпуса. Она осознавала, что вокруг неё одни мужчины и ей было стыдно кричать во весь голос. Она только стонала, до крови прокусив себе губы и пальцы. Илья осмотрел её и вышел из госпиталя на улицу. Деменев с нетерпением ждал его:

— Плохо дело. Ребенок не развернулся, как положено, он лежит поперек. Она не сможет родить сама, нужно оперировать.

— Да что ж за проклятье то! История повторяется.

— Я никогда не делал раньше таких операций. Сломанные кости, нарывы, даже аппендицит, но это… Если бы мы были в Екатеринодаре…

— Сынок, — Деменев глядел ему в глаза, — сынок, не сомневайся, кроме тебя ведь некому помочь, ты ведь это понимаешь.

— Да, понимаю.

— Верь. Проси господа, чтобы он тебе помог. Давай, сынок, давай, спаси мою девочку.

Илья вернулся в госпиталь. Юлия глядела на него с болью и надеждой. Он сел на краешек её постели:

— Послушай меня, Юленька, мне придется оперировать тебя, иначе мы можем потерять нашего малыша. Ты ничего не почувствуешь, ты просто уснешь, я… я никогда раньше не делал таких операций. Я присутствовал и ассистировал придворному хирургу, я знаю как, но тебе…тебя…

— Я тебе верю, милый, слышишь, я верю в твой талант, в твои руки, я верю в твою любовь, не сомневайся.

Илья подошел к иконе богородицы, висевшей на стене и опустился перед ней на колени. Юлия слушала слова молитвы и мысленно повторяла их вместе с ним. Последнее, что она запомнила — яркая лампа и расплывающийся свет, приторный запах эфира…

Поезд подъезжал к платформе Екатеринодара. Крупные хлопья снега падали на перрон, мальчишки с газетами с любопытством глядели на клубы пара, выплывающие из тумана. Торговки мерзли, кутаясь в тулупы и шали. Из остановившегося вагона вышел Деменев, на руках его был отчаянно пищавший сверток.

— Григорий!

— Ааа! Мать, держи внука! Григорий, как и я! Знакомься, Григорий, — это твоя бабушка. — сверток затих на руках у бабушки.

— А Юленька? Где Юленька?

— Здесь, маменька, я здесь.

Илья Юсупов, стараниями гарнизонного цирюльника принявший свой прежний вид, нес на руках Юлию.

— Юленька, доченька! — маменька плакала и обнимала её, — как же ты…

— Все хорошо, — Илья успокаивал расстроенную женщину, — ей еще нельзя ходить, но скоро она будет совсем здорова.

— Да ты совсем седой, Илья Иванович! — маменька провела рукой по его черным с проседью волосам. Седой …

— Ничего, главное что живой. — Деменев спешил домой, — Давай, мать, в карету, нечего нас тут морозить.

Бальная зала особняка Деменевых сияла всеми огнями. Крестины маленького Григория проходили с пышностью, обычной для Деменевых. Вальсирующие пары порхали мимо двоих, стоявших у колонны. Илья не мог оторвать от Юлии глаз. Та кокетливо улыбалась, видя его обожающий взгляд.

— А почему ты не приглашаешь меня на танец?

— Я боюсь, что я совсем разучился.

— Мне кажется, что я тоже, — Юлия ласково погладила мужа по щеке. — Я так тебя люблю

— А я тебя. Но и теперь я не единственный мужчина в твоей жизни.

— …?

— Я имею в виду сына. Его ты любишь больше.

— Глупый, как ты можешь…

— Юлия Григорьевна, разрешите вас пригласить, — перед ней стоял Андрей Истомин, — круг, по старой памяти.

— Вот видишь, — Юлия лучезарно улыбнулась мужу, — видишь, как не приглашать меня на танец! — она присела в реверансе и приняла приглашение Андрея.

— Ну как ты? — Истомин, склонив голову набок, глядел в глаза Юлии.

— Как видишь, счастлива, а ты?

— У меня всё хорошо. Дети растут, а это главная радость. Ты жалеешь, хотя бы изредка, что у нас с тобой так все случилось?

— Ты знаешь, я просто с ума схожу от любви к своему мужу. Мы столько пережили вместе… Я хочу тебе вернуть кое что.

— И что же?

Юлия сняла с пальца кольцо:

— Помнишь, ты подарил его в знак нашей любви тогда, много лет назад. Я хранила его долгие годы и теперь хочу вернуть его.

— Но оно твоё!

— Прошу тебя, прими его обратно! — она надела его Истомину на мизинец, — я правда больше не вправе даже просто хранить его.

— Простите, разрешите. — Юсупов подошел, поклонившись, — разрешите украсть у вас мою супругу.

Юлия улыбнулась и закружилась в танце с Ильей.

— А ты по-прежнему ведешь в танце как бог…И по-прежнему ревнуешь!

— Ну не преувеличивай. Как ты думаешь, зачем я тебя украл? — он потянул её на веранду.

— Я думала ты хочешь со мной танцевать.

— Я хочу с тобой целоваться. И еще я не хочу, чтобы ты танцевала с другими.

— Ну, признайся, ведь ревнуешь! Ревнуешь?

— Ревную, ревную до смерти …

Он подхватил жену на руки и понес вверх по лестнице в сторону спальни.

— К черту бал и гостей. К черту фейерверк. Я люблю тебя, слышишь…Люблю.

Осенняя листва на кладбище Сен-Жермен закружилась, подхваченная ветерком. Стройная пожилая дама под руку с высоким господином с палочкой вошли на кладбищенскую аллейку.

— Ну что, ма шери, к тебе или ко мне? — пожилой господин бережно поддерживал даму под руку.

— Давай к моим, все таки ближе.

Они подошли к погосту, на котором крупными буквами было выбито "Ussoupov Ilia Ivanovich".

Пожилая дама опустилась на колени и заплакала.

Юленька, ну не плачь, что делать все там будем…

— Уже год, как тебя со мной нет, мой дорогой, как мне горько без тебя.

Гришенька ведет твою клинику. Практика у него большая, оперирует… как ты… Внучка у тебя родилась, вторая, назвали Машенька, три месяца не дожил, чтобы её увидеть…

— Юленька, ну полно тебе, год уж прошел, вы ведь почти пятьдесят лет вместе прожили. Срок большой.

Юлия смела перчаткой листву с погоста и поцеловала холодный мрамор.

— Жди меня, мой хороший, я уже скоро…Ну ладно, — она повернулась к мужчине, — Андрей, пойдем теперь к тебе.

Они прошли в конец аллеи. Истомин молча поклонился могиле с надписью "Istomina Natalia Sergueevna".

Он наклонился к вазе, стоящей у надгробия и поставил в неё букет цветов.

— Вот так. Твои любимые. Я не забыл. Дети здоровы, внуки растут, мы тебя помним.

— Да, Андрей, — оба тихонько пошли к выходу, Юлия вытирала глаза от слез кружевным платком, — кто бы думал, что окажемся на чужбине в старости. Видно сама судьба свела нас с тобой в Париже, через столько лет. А может ты и был моей судьбой, и не было бы ничего другого. Если бы не эти испытания на нашу долю, может быть все сложилось бы иначе. В любом случае, я благодарна судьбе за Илью — он был лучшим. Самым лучшим, самым любимым. Я прожила счастливо эти пятьдесят лет. Я тоскую по отцу с матерью, не могу пойти на их могилы. Да! Родители там лежат, а мы будем лежать здесь.