Синьора да Винчи

— Мне все подсказывали дядья, твои братья, — возразил Лоренцо.

Очевидно, его смущала лавина похвал, хлынувшая на него в моем присутствии. Однако Лукреция не желала умолкать.

— Моих братьев и в помине не было в Неаполе во время визита Лоренцо к тамошнему правителю, сущему чудовищу, — уже напрямую обратилась ко мне хозяйка. — Дон Ферранте стяжал себе славу отъявленного мучителя и кровопийцы: он спит и видит, как бы подмять под себя всю Италию. Мой супруг послал к нему Лоренцо, чтобы выведать, что у злодея на уме.

— Мне это так и не удалось, — вставил Лоренцо.

— Зато ты смог его очаровать. Обворожить. И пришел с ним к договоренности, благодаря которой Тоскана до сих пор в добрых отношениях с Неаполем.

— Мамочка, прошу тебя, — взмолился Лоренцо.

— Я знаю, как умерить ее пыл, — язвительно улыбнулся Джулиано.

— Сынок, ну не надо… — нерешительно начала она, очевидно зная, что последует дальше, но смолкла и покраснела.

— Наша мамочка, — торжественно объявил Джулиано, — совершеннейшая из женщин своей эпохи.

— Прославленная поэтесса, — подхватил Лоренцо, довольный тем, что его оставили в покое. — Она составила в terza rima [12]жизнеописание Иоанна Крестителя и сочинила великолепное стихотворение о своей любимой библейской героине Юдифи.

— Та бронзовая силачка в саду, отрубающая голову Олоферну, — пояснил мне Сандро.

Лукреция, воплощенная скромность, сидела с потупленным взглядом, словно давая понять, что неспособна прервать литанию почестей, воздаваемых ей сыновьями.

— Она друг и покровительница художников и ученых, — похвалился передо мной Джулиано.

— И к тому же неплохая предпринимательница, — вступил в разговор Пьеро. — Напомню, что именно Лукреция выкупила у республики серные источники в Морбе и основала там процветающий курорт.

— Перестаньте! Я вас всех прошу! Я больше ни разу не похвалюсь никем из вас, — пообещала Лукреция с комической серьезностью.

Шутливые шепотки за столом поддержали это ее намерение.

— Хотя имею на это материнское право, — добавила Лукреция, тем самым оставляя за собой последнее слово.

Я потаенно улыбнулась, всецело соглашаясь с хозяйкой: в конце концов, мать действительно имеет право хвалиться своими детьми и переполняться гордостью за их успехи. Однако за этим столом мне представилась неожиданная удача услышать от сыновей славословия достижениям их матери.

Вдруг я увидела, что патриарх клана Медичи, только что благосклонно внимавший семейным подтруниваниям, сидит с закрытыми глазами. Заметил это и Джулиано.

— Папочка! — вскрикнул он.

Пьеро тут же открыл глаза.

— Почему ты закрыл глаза?

— Чтобы они понемногу привыкали… — печально улыбнулся тот.

Все закричали: «Что ты, папочка!», «Не говори так!». Лукреция, закусив губу, схватила его изуродованную подагрой руку и умоляюще поглядела на меня.

— Катон, нет ли у вас чего-нибудь обезболивающего? У всех лекарей, что пользуют моего мужа, уже руки опускаются…

Я покосилась на собравшихся, на миг усомнившись, уместна ли за столом столь интимная тема, но увидела на их лицах лишь нескрываемые любовь и обеспокоенность за близкого человека, причем у Сандро Боттичелли ничуть не меньшие, чем у Лоренцо и Джулиано.

«К черту приличия», — подумала я и вполголоса спросила Пьеро:

— Задержки мочеиспускания бывают?

Он кивнул.

— Лихорадит часто?

— Почти ежедневно, — ответила за него Лукреция.

Я задумалась, припоминая рецепт отвара, который папенька однажды готовил для синьора Леци, чье недомогание очень напоминало болезнь главы дома. Подагру то снадобье, конечно, не вылечило, зато сбило лихорадку и существенно облегчило страдания пациента.

— Приглашаю ваших сыновей, — я с улыбкой взглянула на молодых людей, включая и Сандро, — прийти завтра ко мне в аптеку. Я пошлю вам с ними лекарство, которое подействует благотворно, я вам обещаю.

В глазах Лукреции блеснули слезы признательности.

— Спасибо тебе, Катон, от всех нас, — грустно улыбнувшись, сказал Лоренцо и с ерническим видом добавил:

— Завтра мы, едва встав с постели, ринемся к тебе в аптеку, словно свора голодных псов.

Все за столом тоже заулыбались, даже Пьеро заметно повеселел.

— Простите, что запоздал, — послышалось от одной из садовых арок.

К столу торопливо подошел приятной наружности мужчина лет тридцати пяти и занял место рядом с Клариче.

— Позволь представить тебе моего любимого наставника и давнего друга нашей семьи, Марсилио Фичино, — обратился ко мне Лоренцо.

От удивления я растерялась, если не сказать больше: Фичино был прославленный на весь мир ученый, известнейший писатель и переводчик.

— Силио продолжал меж тем Лоренцо, — познакомься с нашим новым другом Катоном-аптекарем.

Гордость, с которой он представил меня гостю, наполнила меня радостью. Мое новое имя внушало людям уважение — от такой мысли я даже приосанилась. Оказалось, что этот вечер, и без того удивительный, таил в себе еще много чудес: я в гостях во дворце Медичи, предлагаю лечебные услуги флорентийскому правителю, а теперь еще и знакомлюсь с Марсилио Фичино!

«Поверит ли всему этому папенька?» — задалась я вопросом и тут же вспомнила его слова, с которыми он вручил мне сундук с бесценными рукописями: они мне понадобятся, когда я буду в кругу первейших людей Флоренции. Но откуда ему было знать?!

Эти мысли ненадолго отвлекли мое внимание, и когда я снова прислушалась к разговору за столом, выяснилось, что все обсуждают чрезвычайно занимательную тему. Оставалось надеяться, что я не пропустила ничего существенного. Лоренцо в самых высокопарных выражениях рассказывал о древнем манускрипте, обнаруженном шесть лет назад и отданном Фичино для перевода.

— Помнишь, какое нетерпение выказывал мой дед, поторапливая тебя с переводом? — спросил он наставника.

— Нетерпение, — улыбнулся тот, — не слишком подходящее слово для его желания увидеть готовый перевод. Козимо весь зудел.

Боттичелли, Лоренцо и Лукреция усмехнулись его сравнению. Пьеро, в отличие от них, с важным видом кивнул:

— Он во что бы то ни стало хотел перед смертью прочесть «Корпус Герметикум», и ты, Силио, помог ему осуществить эту мечту.

«Корпус Герметикум»? Судя по названию, текст был алхимический, но папенька мне ни разу о нем не упоминал. Возможно, он и сам ничего о нем не слышал.

— За сколько месяцев ты перевел его с греческого на итальянский? — с каверзной улыбкой спросил Лоренцо. — За шесть?

— За четыре, — посерьезнев, ответил Фичино. — Мы все знали, что Козимо при смерти. Как же я мог не оправдать его надежд?

— Простите мне мое невежество, — решилась поинтересоваться я, — но мне ничего не известно о «Корпусе Герметикум».

Все взгляды обратились ко мне, и Лоренцо пояснил собравшимся за столом:

— Катон читал «Асклепия»… по-гречески.

Фичино одобрительно покивал. Я ощутила, как жар приливает к моей шее, и подумала, что неуместно было бы здесь краснеть, как девчонке.

— Он пока не опубликован, — обратился ко мне Фичино, — но если вы прочли «Асклепия», значит, вам знаком и его автор Гермес Трисмегист. А «Корпус» — недавно найденное сочинение того же египетского мудреца из мудрецов.

Я не смогла скрыть свое изумление.

— В нем, как и в «Асклепии», Гермес проливает свет на магические верования египтян, — продолжал Фичино.

Я едва удерживалась, чтобы откровенно не разинуть рот: меня поражало, что эти блестящие мужи так открыто обсуждают тему, которую Церковь заведомо объявила еретической.

— Гермес преподробно описывает, как можно духовно самосовершенствоваться с помощью колдовских изображений и амулетов! — добавил с крайним воодушевлением Сандро Боттичелли. — Он рассказывает об изваяниях, наделенных даром речи!

Клариче откашлялась чересчур громко, словно нечаянно подавилась. Все посмотрели на нее — она пылала от возмущения.