Синьора да Винчи

— Конечно понимаю, — поспешно заверила я и кивком велела перевернуть страницу.

На самом деле переживания Леонардо глубоко разбередили мою душу, и я вдруг иначе взглянула на его новую, флорентийскую жизнь. Оказывается, несмотря на гениальность и благоприятствующие обстоятельства, мой сын после трех лет жизни в этом городе по-прежнему чувствовал себя пловцом в бурном море, отданным на волю волн. Были у него и друзья, и снисходительный наставник, но так не хватало людей, которым можно довериться во всем.

Мне не хотелось, чтобы он заметил, как дрожали у меня губы, пока я боролась со всепоглощающей материнской жалостью. Конечно, Леонардо все видел — его наблюдательность не ведала мелочей, — но он тактично вперил взгляд в следующий рисунок, не желая нарушать мое внутреннее уединение.

Я посмотрела на очередную страницу — на ней Леонардо, очевидно, изобразил ту же лягушку, но на этот раз вскрытую со спины. Мышцы и хрящеватый спинной хребет были воспроизведены с невероятной дотошностью.

— Леонардо, такие рисунки… и твои вопросы, они…

— Похожи на ересь?

— Более чем.

— Интересно, откуда я мог понабраться таких опасных склонностей, а? — Он в упор поглядел на меня и улыбнулся. — А люди, с которыми ты теперь водишь дружбу…

— Будь осторожен, Леонардо. Ты не Медичи, и тебе неоткуда взять покровителей, какие есть у них.

— Хорошо. — Улыбка сползла с его лица. — Я буду очень-очень осторожен, обещаю тебе, мамочка. Если честно, эти рисунки я принес, чтобы спрятать у тебя в доме. Кажется, в боттеге я уже начал привлекать ненужное внимание. А там все на виду.

— Твои тайны будут со мной неприкосновенны, — заверила я. — Я сохраню их под замком на верхнем этаже, вместе со своими.

Леонардо отвернулся туда, где раскинулся океан красноватых кровель — Флоренция.

— Ты теперь со мной… — начал он, потом задумчиво смолк и наконец признался:

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

ГЛАВА 12

День выдался пронизывающе-холодный и отнюдь не подходящий для развлечений на свежем воздухе. Кое-где еще не стаяли кучки снега, но в этот воскресный час, когда церкви уже опустели, многие молодые люди все же предпочитали проводить время за подвижными играми, больше похожими на поединки.

Спустившись в отлогую низину меж двумя холмами у северо-восточного городского вала, я застала на ней цвет флорентийской молодежи. Четыре десятка отпрысков родовитейших семейств с ожесточенными лицами носились за кожаным мячом, отбивая его друг у друга.

В этом суровом состязании зевать было некогда: ноги мелькали, руки отбивали, отбирали, толкали. До меня долетали хрипы, крики радости, ярости и досады на слабую игру, а над шевелящейся массой разгоряченных тел курился едва приметный парок.

Ничего не стоило выделить среди прочих Лоренцо: он был самым темным — и волосами, и одеждой. Глядя, как задиристо врезается в гущу соперников его крепкая мускулистая фигура, я подумала, что он, должно быть, и есть самый неистовый участник игрового сражения. Джулиано по сравнению с братом был еще юноша, хотя недостаток силы он компенсировал неукротимой энергией. Был здесь и Сандро Боттичелли, но Леонардо я среди них не заметила.

Наконец крики переросли в гортанное крещендо триумфа и поражения, и игра завершилась. Недавние соперники рассыпались не на две команды, а на закадычных приятелей. Они смеялись, дружески толкались и хлопали друг друга по плечам.

Лоренцо почти сразу увидел меня издали и, отделившись от толпы, быстрым шагом двинулся ко мне. Все-таки странная у него улыбка…

— Катон, как хорошо, что ты пришел! Ты, однако, пропустил чудесную игру! Я с детства не гонял мяч с таким упоением.

К своему превеликому удивлению, после нашего ужина во дворце от Лоренцо ко мне непрерывным потоком потекли приглашения составить ему компанию, начиная посещениями воскресной службы в кафедральном соборе, которые я с благодарностью отклоняла, до участия в городских празднествах, куда я с большим удовольствием являлась, всякий раз вливаясь в семейный круг Медичи.

— Вы не слишком пострадали, — сказала я, указывая на царапину на лбу Лоренцо и на брызги грязи на его щеках и тунике.

— Может, зайдем к тебе в аптеку и отпарим дочиста? — запросто предложил он.

— В следующий раз приходи пораньше, и мы сыграем вместе, — подоспел вездесущий Джулиано.

Он растолкал нас плечами и, как всегда, без всяких церемоний вступил в разговор.

— Боюсь, мне больше не суждено погонять в мяч, — уклончиво ответила я. — Однажды я неудачно вывалился из окна конюшни и повредил коленную чашечку. Мне и верхом-то тяжело ездить.

— А мой братец влюбился в своего коня, — заявил вдруг Джулиано, избавив меня от тягостных объяснений.

— Так-так, интересно, — подзадорила я его, с ухмылкой покосившись на Лоренцо.

— Они с ним неразлучны, — продолжал как ни в чем не бывало Джулиано. — Лоренцо взялся сам задавать ему корм, а Морелло как завидит его, так сразу бьет копытами, ржет и пускается в пляс.

— Просто он больше любит мужчин, — пояснил брату Лоренцо.

— А если выдается день, когда Лоренцо некогда исполнять обязанности конюшего, то Морелло хворает, — не унимался Джулиано и, обернувшись к брату, добавил со всей серьезностью:

— Когда ты отлучался в Неаполь, твой конек чуть не зачах от тоски.

За это время к нам подошли еще несколько молодых людей, но вскоре, не сказав ни слова, они тяжеловатой походкой, вперевалочку потащились обратно к городу. Кажется, первым песню завел Лоренцо, но ее тут же подхватили остальные, и вся компания принялась выводить непристойные куплеты о косматой прелестнице, которая, несмотря на волосатость, чудо как хороша в постели. Слова песни знали все, и заканчивалась она залихватскими хлопками по подмышкам, после чего все чуть не валились на землю от хохота.

К тому времени мы уже гурьбой шли по городским улицам и горланили под балконами то неприличных заведений, то роскошных дворцов, дожидаясь, пока не покажется в окне юная красотка и не улыбнется нам или почтенная матрона нас не выбранит.

Сандро Боттичелли юлил между мной и Лоренцо, подхватив нас обоих под руки.

— Найдутся ли у тебя на сегодня новые вирши? — осведомился он.

— Так, пара строчек, — скромно ответствовал Лоренцо.

— Значит, целый эпический опус, — поддразнил Сандро и заявил мне:

— Ты знаешь, он ведь у нас искусник сочинять сонеты!

— Неужели? — улыбнулась я.

— Еще желторотым юнцом он написал их прорву, — заверил меня Боттичелли. — Любовные стансы, посвященные прекраснейшей из флорентиек. Донельзя слащавые стишки!

— Тьфу на тебя! — рассмеялся Лоренцо, пихнув Сандро в бок, и вдруг велел:

— Стойте!

Вся компания тут же повиновалась, словно военный отряд своему старшине. Лоренцо трепетным голосом, более проникнутым страстью, нежели мелодией, затянул посвящение, обращенное к закрытым окнам третьего этажа:

Остальные хором подхватили за ним припев. Не успели они допеть до конца, как окно отворилось и на балкон вышла очень миловидная молодая женщина, несмотря на ночную прохладу, в одном только платье. Над узким корсетом вздымались молочно-белые пышные груди, озаренные лунным сиянием.

— Кто пропел мне серенаду? — обратилась она к нестройно голосящей толпе под своим балконом. Все в компании тут же притихли. — Ну же, назовитесь! Я что-то не различу вашего лица, но так хрипло каркать может только кто-то из Медичи!

Вдруг в воздухе очертил плавную дугу снежок и с мягким шлепком приземлился прямиком в ложбинку меж грудей девушки. Она тихонько взвизгнула, а с благородными повесами от хохота случились корчи. Джулиано изумленно воскликнул:

— Лоренцо, ты сумасброд!

Меня передернуло при мысли, что такой изысканный вельможа, каким я считала Лоренцо, оказался способен на подобную выходку. Затаив от ужаса дыхание, я ожидала, что за этим последует: ругань, поспешное исчезновение дамы с балкона с последующим появлением в дверях грозного родителя… Мне было страшно даже поглядеть, что делается наверху.