Белый вепрь

— Вы что, с ума сошли? — воскликнул, оторвавшись от своих печальных раздумий, Фрэнсис. Захлопнув крышку кофра, Филипп уселся на кровать и потянулся к сапогам.

— А, это вы! Попросите, пожалуйста, Грегори затянуть как следует эту штуку. — Он кивнул на кофр. — И посмотрите, там вроде должен быть счет от хозяина. Вон в кошельке деньги, заплатите, пожалуйста. Хорошо, что Уилл вернулся именно сегодня — иначе в ломбард бы пришлось идти.

В один прыжок оказавшись у кровати кузена, Фрэнсис уставился на него.

— Можете вы мне объяснить, что тут происходит? Нет, вы явно сошли с ума. Каннингс сказал — две недели постельного режима как минимум, а не прошло еще и семи дней. Да это же безумие какое-то!

Фрэнсис остановился, так как Филипп его явно не слушал. Он потянулся к письму, валявшемуся на покрывале. Фрэнсис метнул на него короткий взгляд и успел заметить печать Глостера. Засунув письмо в карман камзола, Филипп спокойно проговорил:

— Если бы вы пришли полчаса назад, застали бы еще курьера. Ждать он не мог. Какие-то смутные намеки все эти последние дни звучали, но я никак не мог понять, в чем дело, пока не появился этот малый. Похоже, я единственный в округе, кто не знал, что в прошлое воскресенье высадилась Француженка. Фрэнсис, не поможете мне с сапогами? Что-то съежились вроде.

— Ничего не съежились, просто вы еще слишком слабы, чтобы натянуть их, — резко бросил Фрэнсис. — Для ясности скажу, это я велел Грегори и Уиллу держать язык за зубами, и если вы думаете, что я собираюсь потворствовать вашим капризам, то сильно ошибаетесь. Только не говорите мне, что Глостер послал за вами, — он же прекрасно знает, что Каннингс сказал… Боже правый, да вы же на лошади не усидите!

— Думайте как знаете, это ваше дело, Каннингс хочет мне добра, кто спорит, но мне лучше знать, что я могу, а чего не могу. Ладно, раз вы не хотите помочь, то, может, хотя бы позовете моего оруженосца? И скажите Грегори, пусть велит запрягать. — Справившись наконец с правым ботинком, Филипп взялся за левый. Увидев на красивом лице кузена выражение той же решимости, что была у него самого, Фрэнсис, без всякой надежды на успех, сделал последнюю попытку:

— Но ведь у вас нет оружия, или, вернее, оно все помято. А поскольку в этой несчастной дыре нет оружейника, придется приводить его в порядок в Лондоне.

— Ладно, пока Уилл сделает, что может, а по пути найдем оружейника, пусть посмотрит, — возразил Филипп. — И скажите ему, пусть поторопится. Я хочу выехать не позднее чем через час.

Он встал, переступая с ноги на ногу, словно примеряя чужие сапоги. Твердо решив, что тот, кто прошел испытания в Барнете, явно тронулся умом, Фрэнсис быстро вышел из комнаты, нашел Паркера и велел Грегори исполнять приказания Филиппа.

Они выехали раньше чем через час — кавалькада из четырех лошадей. Пятую — законную добычу Фрэнсиса из конюшен лорда Бомона — вел мальчишка-конюх из Линкольншира: бедняга вся согнулась под тяжестью сундука, кофра и тщательно отполированного, завернутого в овечью шкуру оружия Филиппа. Миновал полдень, солнце клонилось на запад, но сигнал к остановке Филипп дал, только когда они проехали Лондон. Взглянув на измученное, побледневшее лицо кузена, Фрэнсис, ни слова не говоря, поспешил на постоялый двор договориться о ночлеге. Гостиница при августинском монастыре, который они недавно проехали, была бы куда удобнее, но Филипп настоял на том, чтобы ехать до самой темноты. Фрэнсис с ним спорить не стал, молча согласился, лишь вполголоса сказал Грегори, что возражать безумцу дело безнадежное.

На следующий день они добрались до Виндзора, узнали, что король с братьями около недели назад пустился в погоню за неприятелем, направившимся к Бристолю {80}. Филипп, не жалея лошадей, устремился к Ридингу, надеясь попасть туда засветло. До городка оставалось всего несколько миль, когда Фрэнсис натянул поводья и заявил, что у его лошади сбита подкова. Это была чистая правда, однако Филипп удивленно поднял брови и велел Трейнору посмотреть, в чем там дело. Вид у него был чрезвычайно подозрительный. Всадники остановились рядом с бенедиктинским монастырем, Фрэнсис счел это редкой удачей. Филипп слишком устал, чтобы спорить, и согласился сделать перерыв.

Привратник, молодой розовощекий человек, проводил путников во двор. «Настоятель, — сказал он, — только что уехал, но его помощник готов принять гостей, если только… — Он бросил беглый взгляд на Филиппа и добавил: —…Господа не хотят сразу же прилечь, а потом, если угодно, к вам пришлют лекаря». В ответ на последние слова Филипп нетерпеливо мотнул головой, но не без удовольствия пошел за привратником в гостиницу. Филипп отправил товарищей в гостиную, где их уже ждал превосходный ужин. Он рухнул на кровать и попытался было заснуть, но тут заскрипела дверь, и в комнату вошел помощник настоятеля. Он с улыбкой ответил на вежливый поклон вошедшего Фрэнсиса и повернулся к Филиппу. Тот приподнялся, но невольно вновь откинулся на подушку. «Не буду утомлять, — сказал помощник настоятеля, — уставшего путника своим обществом. Понимаю, что я не совсем кстати». Фрэнсис не без иронии заметил, что уставший путник спешит на помощь королю Эдуарду, преследующему Француженку. Что он лично думает по этому поводу, было видно по интонации, с какой произносились эти слова. На лице монаха появилась было удивленная улыбка, но тут же исчезла. Едва Филипп заговорил, сделав над собой очередное усилие, гость сел на кровать и предложил больному свою помощь. «У меня есть некоторый опыт в медицинских делах, — пояснил он, — так что вряд ли стоит без нужды беспокоить лекаря».

Помощник настоятеля поскромничал: его умению позавидовали бы многие врачи-профессионалы. Фрэнсис дивился тому, как ловко все получается у святого отца, но вскоре пригрелся у камина и задремал. Его разморило, и больше наблюдать за стараниями монаха он не мог. Сквозь дрему Фрэнсис слышал удивительный рассказ святого отца о том, как овладел он этим искусством. Все началось с чтения Аристотеля, одно, другое, и вот во время последней эпидемии чумы пришлось оказать немало врачебных услуг местным жителям.

Вечернюю молитву давно сотворили, погас последний луч закатного солнца, монастырский лекарь закончил разматывать повязку. Филипп со вздохом откинулся на подушку, не отрывая глаз от сосредоточенного лица монаха и его умелых рук. Возраст этого человека угадать было трудно, происхождение тоже: вокруг его рта легли заметные складки, но волосы вокруг тонзуры {81} оставались густыми и не тронутыми сединой. Пальцы двигались мягко и в то же время уверенно, словно чувствовали любое болезненное ощущение пациента.

— Тяжелая рана, — заключил он наконец. — Но она заживает. Ваш врач знает, видно, свое дело. Копье?

— Да нет, похоже, обломок стрелы. Понятия не имею, откуда она взялась. Лучника я не видел. Подобным образом стреляли наши во время кампании в Уэльсе: стены неприятеля были так высоко и далеко, что оставалось только пускать тучи стрел — почти наугад, а уж потом смотреть, кого там задело.

В наступившем молчании помощник настоятеля начал осматривать рану.

В центре она слегка затянулась, однако края оставались воспаленными.

— Сейчас вернусь. — Монах встал и вышел из комнаты.

Лазарет помещался в отдельном доме, прямо напротив гостиницы. Через открытую дверь было слышно, как затихают шаги лекаря. Прошло несколько минут, и он снова появился в комнате Филиппа. В руках у него был кувшин. Открыв как следует плечо больного и присев на край кровати, монастырский лекарь принялся смазывать чем-то рану.

— Так, — сказал он, — никаких выделений как будто нет. Теперь вам должно быть полегче. Ну а все остальное зависит от вашего природного здоровья и здравого смысла. Не берите на себя слишком много; думаю, что не стыдно было бы подержать руку на перевязи несколько дней, — с улыбкой заключил он.

— А разве можно брать на себя слишком много? — рассеянно спросил Филипп.