Ома Дзидай (СИ)

========== Часть первая. Буревестник (1-2) ==========

Глава вторая. Немощь

Поздним вечером того же дня

Однажды я поразмыслил над тем, как умру.

Передо мной явился чахлый старик, за плечами которого десятки славно проведенных лет. Последние минуты таяли как воск догорающей свечи. Я был готов испустить дух. Ждал, лежа в постели и улыбаясь через кашель, добиваемый тленностью физической оболочки.

Семья давилась слезами, провожая в последний путь отца и мужа. Печально. Но это самая легкая развязка отличной истории.

– Крепись, отец! – пожелает скупо Дамиан.

Он уже взрослый. И не бросает слов на ветер, познав их ценность. За пожеланием сына скрывается в разы больше смысла, чем кажется.

Женщины часто переживают супругов. Также с Саскией. Нет ничего прекрасного в дряхлом теле, но эти глаза… Как всегда, красивые. Сейчас они полны до горечи соленых слез. Губы сминает трагичная гримаса. Она шепчет без конца:

– Любовь моя!..

– Все будет хорошо, – отвечаю я в надежде успокоить.

Сущая банальность. Но такой финал меня устраивал. Это главное.

Я всю жизнь стремился протянуть ноги вот так. Но сегодняшняя ночь избавила меня от иллюзий. Она дала ясно понять, что каждый может умереть резко, кроваво и мучительно. Даже я…

Иллюминатор залило сумерками. Окутанные лунным светом берега Мэйнанского архипелага все также мелькали вдали по левому борту.

До утра ни пассажирам, ни большей части личного состава делать было нечего. Люди разошлись по спальным местам. В четвертую каюту завалилось трое моих попутчиков.

– Друзья мои, прекрасен наш союз! – заорал один, входя. Пьяный в стельку. Двое других одобрительно загалдели. Мне выпадала роль их молчаливого, отчужденного и унылого соседа.

Средних лет повар. Сухощавый, что противоречило профессии. Далее шел бородатый кладовщик-тяжеловес. Их замыкал циничный доктор, одержимый черным юмором. Он пылко подмечал то, о чем в приличных компаниях умалчивали, и ржал, как конь.

Мои соседи на боковую не спешили и продолжили дневные забавы перекидыванием в картишки. Сначала – скромно, на интерес. Но затем дошло до постыдных секретов.

В их пересуды я не вдавался – больно надо слушать шушеру, погрузившуюся на дно бутылки. Не трогали – и ладно. Я спокойно лежал на верхней койке по правый бок от входа.

Думы нешуточно утомили. Сон брал свое…

***

Пробуждение наступило, когда борт «Навты» резко наклонило от громыхающих ударов. Они пришлись на противоположную часть корабля.

От падения спасли страховочные поручни. Если не они, размозжил бы себе голову об стол.

– Что за херня? – пробормотал я.

Вопрос остался без ответа: алкаши успели куда-то свалить. Единственным напоминанием, что они здесь были, послужили шкурки вяленой рыбы и пустые пивные кружки с остатками пены. Стекляшки брякали, катаясь по полу.

Самообладание вернулось ко мне. Снаружи творилась полная неразбериха. По барабанным перепонкам бил оглушающий звон. Но через него до ушей доходил топот тяжелых сапог, нечленораздельные крики и вопли.

Будто улей потревожили. Осиный рой поднялся. Десятки, нет… сотни насекомых разбушевались в попытке определить и устранить угрозу.

Я убрал поручни и спустился, встал в полный рост и приложил усилие, чтобы отворить тугую дверь в коридор. Рядом как раз проносился матрос. Моряк принял дверной хук торсом и потерял равновесие.

Он состыковался спиной со стеной:

– Мать твою, какого…

Мореход опомнился, заметив меня.

– Что происходит?

– Что происходит, что происходит… – заворчал тот, потирая ушиб. – На корабль напали, дятел, что ж еще! – криком объявил морской волк, вставая. Это было непростой задачей, учитывая его физические параметры и узкий коридор. – Нас пытаются взять на абордаж. Есть жертвы. Пассажирам приказано оставаться в каютах и ждать!

Не дожидаясь моей реакции, матрос засеменил к лестнице на палубу выше. Больше я его никогда не видел.

Я не сразу понял, что значила новость. Но трезвости рассудка хватило, чтобы протиснуться обратно в каюту и лихорадочно закрыть дверь на защелку. Из груди рвался небывалый страх.

Экстренные ситуации раскрывают тебя настоящего. Так вот какой я на самом деле. Ладонями загребая волосы на раскаленной голове, я сполз по стальной двери и со шлепком уселся подле неё.

Только пробудившись, я построил самые разные гипотезы: столкновение с подводными рифами, атака моря собственной персоной, взрыв пороха на складе, даже рандеву с каким-нибудь реликтовым чудовищем из морских глубин!

Сразу и не скажешь, что было бы хуже. Но самое худшее среди любых нежелательных вариантов – происходящее.

Мне стоило бы подняться наверх и помочь. Это всяко лучше, чем просто сидеть взаперти и сходить с ума, ожидая в страхе.

Но что я мог сделать? Мэйнанист, интеллектуал благородных кровей, ни разу в жизни не державший и заряженного пистолета в руке? Пацифист, никогда не помышлявший об убийстве? Ровным счетом ничего.

Пропитанный безысходностью антураж каюты мало-помалу ускользал из поля зрения. Вместо него фантазия рисовала кровавую баню.

Бой силуэтов. Ведь у противоборствующих сторон не было каких-либо характерных отличий. Мозг не потрудился их воссоздать.

За прошедшие часы в памяти так и не успел отпечататься ни один член экипажа. Пассажиры корабля слились в одну карикатурную персону. О нападавших я ничего не знал. Так что соперники в абордажном сражении представляли собой безликие и безымянные черные фигуры.

Вооружившись игольчатыми винтовками и капсюльными револьверами, саблями и ножами, они бились насмерть. Силуэты сплелись в танце. Движения нескладны, лихорадочны, хаотичны. Они горели губительным пламенем.

Аккомпанементом служила тревожная и такая живая музыка убийства. Она преследовала человеческую расу на протяжении всей ее истории. И теперь звучала сочнее, чем когда-либо.

Как высекаемые при перебирании струн на гитаре ноты, звучат вопли раненых, крики умирающих и боевой клич пока живых. Искрометный звон металла при столкновении клинков подобен высокому пению дев. Чавкающий глуховатый звук, с которым лезвие прорезает ткань и плоть, напоминает протяжные стоны контрабаса. Громыхание огнедышащих пушек, дымящихся фузей и пистолетов сродни дикому бою тамтамов во тьме керзеканских саванн.

Над сценой бесчеловечного сражения витала аура животного страха. Будто ливень, она падала смоляными каплями вниз, покрывая всех и каждого.

Физиономии фантомов пустовали, но подобия их ртов корчились в неописуемой боли, вторя раненым телам. Слепая ярость вырывалась из глоток как медвежий рев, говоря о безрассудстве и кровожадности. Таково убиение себе во спасение – отголосок Глухой Эпохи , прочно укоренившийся в самой природе homo sapiens.

Воображение разыгралось не на шутку. Непотребное зрелище. Но я не отрицал его натуральную, табуированную красоту.

Я совсем потерял счет минутам. Тем временем все кончилось – и кончилось дурно. В частности, для торутийцев.

***

Кто-то постучал в металлическую дверь каюты, вырвав меня из нескончаемого потока иллюзий.

– Is anybody there? – Послышался из-за двери приглушенный бас. Визитер говорил по-энедийски – на общем в Кельвинтии языке, выбранном как инструмент интернациональных коммуникаций.

Все должно было проясниться. Но нет – еще больше вопросов прибавилось, ответы на которые брать неоткуда. В довесок инкогнито вел себя вопреки логике вещей.

Это был иностранец. Вряд ли он умел изъясняться на торутийском. В мое личное пространство ворвался неприятель! Мне грозила опасность. В те пару-тройку минут игры в молчанку я думал именно так.

– Мистер Богарт, Вы здесь?

Его вопрос навевал мне мысли сугубо смехотворные в своем абсурде. Казалось, я один был виновен в атаке на «Навту» и всех сопутствующих тому убийствах. Тогда это посчиталось нонсенсом. И только потом заимело смысл.