Цитадель твоего сердца (СИ)

  Он обнимал меня доверчиво и нежно - как брата, как возлюбленного, и я шептал в его маленькое ухо слова безмерной любви, боясь разжать объятия, чтобы не потерять его... Кто мог сказать, сколько нам оставалось быть вместе?

  Следующий день пролетел для меня как сон. Ворота Фаэнцы были открыты, и Чезаре Борджиа во главе отрядов папских гвардейцев въехал в разрушенный город. Солнце сверкало на дорогих доспехах герцога Валентино, на касках солдат и навершиях копий, так что на марширующие отряды больно было смотреть. Немногочисленные горожане, собравшиеся на улицах, хмуро встречали победителей, и те напрасно ждали приветственных криков - люди молчали, с тревогой, а кто и с ненавистью глядя на солдат. Я побаивался, что город будет отдан на полное разграбление, несмотря на заверения Чезаре, но войско маршировало четким строем, не обращая на жителей почти никакого внимания. Кроме того, герцог Валентино сдержал и другое свое обещание: следом за войском в город въезжали груженые подводы с маслом, мукой и сыром, а фуражиры гнали пару десятков коров. При виде обозов горожане заметно приободрились. На белом жеребце, в окружении знатных вельмож, кондотьеров и знаменосцев, Чезаре Борджиа выглядел по-королевски. Невольно я удивился, как мог накануне не узнать в нем предводителя армии, - одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы склониться перед ним. Чезаре и сопровождавших его кондотьеров проводили в госпиталь, чудом уцелевший во время обстрела города, где их уже ожидал городской совет.

  Асторе отказался приветствовать победителей, велев мне сделать это от его имени и вернуться в замок с докладом. Напрасно было убеждать его в необходимости присутствовать на церемонии; он заявил, что это дело городского совета, а сам он не намерен приносить клятву верности узурпатору, лишившего его прав и владений. Так что приветствовать Борджиа мне пришлось одному. Вместе с другими советниками я принимал Чезаре и его командиров в просторном холле городского госпиталя, откуда временно вынесли раненых и установили столы для переговоров.

  Заметив меня, герцог Валентино приветливо кивнул головой и улыбнулся, и этого было достаточно, чтобы снова заставить мое сердце биться быстрее. Этот человек буквально очаровывал; его уверенная манера держаться, ленивая хищная грация движений и пронзительный взгляд завораживали. Невозможно было не подпасть под его обаяние. Именно так должен выглядеть истинный победитель, думал я. Ему служили вельможи и правители, графы и герцоги преклонялись перед ним. Возможно ли, что это только маска, скрывающая убийцу, насильника, отравителя и лицемера? В это просто не верилось, и я решил, что попытаюсь замолвить перед ним словечко за Асторе, если он сам не помилует моего брата.

  Формальности удалось совершить довольно быстро. Советники подписали капитуляцию и принесли присягу в верности новому государю, без особого энтузиазма, но с сознанием тяжелой необходимости этого шага. Герцог держался с достоинством, спрашивал каждого о его имени и положении, интересовался, не нужно ли чем-нибудь помочь городу и обещал оставить солдат и инженеров для восстановления крепости и городских построек. Все это время я сидел в стороне, не спеша присягать Чезаре Борджиа вместе с остальными. В конце концов, он заметил мою нерешительность и сам подозвал меня к себе.

  - Ваша гордость делает вам честь, Оттавиано. - Он посмотрел мне в глаза, и я спокойно встретил его взгляд. - Мне нравятся непокорные.

  Странный подтекст его слов заставил меня вздрогнуть. Я нахмурился, положив руку на рукоять шпаги, но он примирительно улыбнулся.

  - Не беспокойтесь. Настоящую преданность невозможно завоевать силой. Я не собираюсь требовать от вас клятвы, которой противится ваше сердце. Как я понимаю, для вас всегда был и будет лишь один государь, с ним вас связывают узы крови. Я не виню вас. - Он помолчал, затем продолжил. - Сегодня вечером я попросил городской совет Фаэнцы устроить ужин в честь вашего брата, с которым я, к моему сожалению, еще не имел чести познакомиться. Постарайтесь убедить его в моих добрых намерениях, я хотел бы встретиться с ним.

  - Ваше сиятельство, - проговорил я, стараясь, чтобы в моем голосе не зазвучала мольба, - прошу вас быть снисходительным к Асторе, он так тяжело переживает все случившееся...

  - Разумеется. Он ведь еще совсем ребенок, не правда ли?

  - Ему шестнадцать лет. Если с ним что-нибудь случится, я...

  Чезаре усмехнулся.

  - Вижу, вы наслушались разных сплетен обо мне. Возможно, часть из того, что вы слышали, не лишена правдоподобия, но я вовсе не чудовище, каким, вероятно, рисует меня молва. Оттавиано, - он заговорил мягко и убедительно, - я клянусь вам, что не замышляю Асторе Манфреди никакого зла. Я завоевал почти всю Романью, и в каждом городе совет открывал передо мной ворота, стоило мне только приблизиться. Правители откупались от меня или просто бежали, спасая свою недостойную жизнь, как побитые собаки. Фаэнца стала первым городом, оказавшим мне такое упорное сопротивление, а ее государь - единственным из всех, не пожелавшим сдаться мне на милость. Я умею ценить отвагу своих противников, Оттавиано. - Он подался вперед и коснулся моей руки легким, чуть покровительственным жестом. - Если бы у меня была армия, равная доблестью защитникам Фаэнцы, я покорил бы всю Италию, да что там, и половину мира! Я хочу увидеть человека, преданность людей которому так велика, что они шли на лишения и смерть ради него.

  - Я попытаюсь убедить Асторе принять ваше приглашение, - сказал я. - Сегодня я убедился, что вашему слову можно доверять.

  Он поднялся и дал знак советникам и командирам, что заседание окончено и все могут разойтись, потом снова обратился ко мне.

  - Вы не могли бы показать мне город, Оттавиано?

  Мы вышли из госпиталя, сопровождаемые молчаливым палачом Мигелем, которого я видел накануне в палатке герцога. Его тяжелый взгляд жег мне спину, но я понимал, что этот цепной пес ничего мне не сделает без приказа своего хозяина. Чезаре обращал на него внимания не больше, чем на хвост своей лошади. Мы проезжали по улицам, где солдаты уже начали деловито разбирать мусор и завалы из камней и обгорелых бревен. Я не заметил ничего, напоминающего грабежи и насилие, и был приятно удивлен дисциплиной в армии герцога Валентино. При виде своего господина солдаты и командиры отдавали ему честь и возвращались к работе; горожане мало-помалу подходили и начинали помогать им, с опаской поглядывая на желто-красные мундиры.

  - Город сильно пострадал от снарядов, - сказал герцог, ехавший со мной бок о бок. - Предстоит приложить много усилий, чтобы вернуть ему прежний вид. Если бы вы сдались раньше, его участь была бы не так печальна.

  - Вы считаете нас глупыми мальчишками? - с досадой спросил я.

  - О нет. Я знаю, что все горожане готовы были сражаться до последнего.

  - Кто вам сказал это?

  - Разве вы забыли, что из города в последние дни ушло много жителей, не выдержавших голода и бомбардировки? Мои люди отводили их в лагерь, кормили и расспрашивали о том, что происходит в Фаэнце. Между прочим, только один человек выказал готовность оказать содействие нашей армии.

  - Неужели? Вы воспользовались его помощью? Кто он?

  - Его помощь мне не потребовалась, а кто он - не так уж и важно теперь. Предатели заслуживают наказания, и я наказал его от вашего имени. Где-то за стенами города вороны все еще клюют его тело...

  Я похолодел. Он говорил так спокойно, словно речь шла о съеденной на завтрак головке сыра. Видя мое смятение, он улыбнулся и положил руку мне на плечо.

  - Оттавиано, вы еще так молоды и ничего не знаете о жизни и о войне. Я мог бы многому научить вас...

  Взгляд его темных глаз скользнул по моим губам и шее, и я покраснел.

  - Ваше сиятельство, я не знаю правил войны, но может быть, именно поэтому Фаэнца продержалась так долго?