Искушение Марии дАвалос

— О, вероятно, он держит там что-нибудь из своих инструментов или оборудования. Карло всегда любил свои маленькие секреты. На твоем месте я бы об этом не беспокоилась. Ну что, вернемся в твои апартаменты и немного поболтаем? Скоро нам пора будет спускаться вниз.

Они уселись вдвоем в новой гостиной Марии. Джеронима Джезуальдо оказалась не такой, как ожидала Мария. Хотя она много раз наносила визиты в Сан-Северо и ребенком, и в качестве жены Федериго, она очень мало видела Джерониму и потому считала, что та нелюдима. Но Джеронима оказалась приветливой. Она была в родстве с самым могущественным человеком в Риме: папа римский Пий IV был ее дядей. Кардинал Карло Борромео — которого многие считали достойным канонизации, — приходился ей братом. Поэтому Мария предполагала, что Джеронима очень набожна и благочестива, как принцесса Свева, но это оказалось не так. Джеронима была не замкнута, а занята, и ее набожность выражалась не в благочестивом поведении, а в практических делах: она творила добро. Сейчас она рассказывала Марии, что основала приют для брошенных беременных девушек и младенцев. Один из нескольких ее друзей, которых она убедила заняться благотворительностью, пожертвовал ей свою довольно обветшалую, но вполне пригодную виллу в испанском квартале. Она надеялась, что Мария заинтересуется этой работой. Конечно, не сейчас, а когда она привыкнет к своему браку и получше узнает Карло.

Те, кто ел за столом Карло Джезуальдо, находил его угощение изысканным. Блюда на его свадебном пиру резко отличались от тех, что подавались в доме д’Авалос. Еда у Карло была приготовлена просто, и акцент делался не на сложных соусах, множестве ингредиентов и сложной рецептуре, а на свежести продуктов. Хотя повара уже несколько дней готовились к банкету, морепродукты, дичь и различную птицу доставили только сегодня утром, так что слугам пришлось встать до рассвета. Обилие работы на кухне не дало им вздохнуть ни минутки до самого вечера: нужно было накормить пятьсот гостей, и одних устриц было четыре тысячи. Прелесть банкета заключалась не в блюдах, требовавших сложного приготовления, а в театральной подаче.

В конце пиршественного зала с перекрестно-сводчатым потолком находился скрытый камин. Стены украшали фрески с натюрмортами из дичи, разложенной на столах среди корзин с овощами и фруктами, вдоль стен были расставлены столы с настоящими белыми камчатными скатертями, на которых расположились серебряные подносы и фарфоровые блюда со всевозможными кулинарными шедеврами: рыба и крабы из Неаполитанского залива с петрушкой и кусочками лимона; сто двадцать козлят, зажаренных на рашпере, сотни фаршированных перепелов на вертелах, жареная домашняя птица, горы телятины и нарезанное ломтиками холодное мясо. На других блюдах были разложены угри в томатном соусе, мясо и рыба, запеченные в сдобном тесте, рисовый пудинг с украшениями, кондитерские изделия из сыра горгонзола. Между блюдами были красиво разложены ветки с гранатами, виноградом, мясистыми финиками и абрикосами. В центре главного стола поместили запеченную в полном оперении фаршированную индейку — она выглядела как живая и держала в клюве свежую розу. Фрески и перекликавшиеся с ними накрытые столы представляли собой великолепное зрелище.

Снаружи темнело, и, когда начали прибывать гости, слуги зажгли свечи. В теплом свете ожили фарфор, серебро и стекло и заиграли разными оттенками. Стол новобрачных, образовавший букву «Т» в дальнем конце комнаты, был украшен гирляндами из живых цветов.

Музыканты в соседнем зале взяли в руки инструменты, и начался пир, состоявший из ста двадцати пяти блюд. Гости, которых обслуживали лакеи в красных ливреях, приступили к угощению.

За едой Карло выполнял странный маленький ритуал. Мария заметила это еще на банкете во время помолвки, но сегодня он делал это чаще, так как больше ел. Когда он собирался взять бокал и выпить вина, он прикрывал свою тарелку салфеткой. Мария спросила его, почему он это делает.

— Это испанский обычай, — ответил он. — Мои предки ненавидели испанцев, но со временем им понравились некоторые испанские обычаи.

— А кто научил вас прикрывать еду? — осведомилась она.

— Я не помню. Может быть, мой дед. Я всегда так делал, и причина, по которой я это делаю, заключается в том, что мне это нравится. Ритуалы придают жизни достоинство.

— Какие еще ритуалы вы выполняете? — спросила Мария. — Вы потребуете, чтобы я принимала участие в каких-нибудь из них?

— Нет, они личные. Я занимаюсь музыкой, по крайней мере, полтора часа каждый день. Это тоже ритуал, хотя также и необходимая часть самодисциплины.

— Я думала, что играть на музыкальных инструментах для вас удовольствие.

— Так и есть. Дисциплина не всегда связана с обременительным чувством долга. Она может также быть связана с тем, чего особенно ожидаешь каждый день.

Мария изучала его лицо — молодая кожа, но выглядит намного старше своих лет, губы чувственной формы, но узкие, словно он с помощью дисциплины сдерживал свою эмоциональную натуру. Сегодня он был в совершенно другом настроении и непохож на говорливого Карло в день их помолвки.

— Вы совсем другой сегодня, — заметила она, желая, чтобы их беседа приобрела более интимный характер.

Он обвел взглядом большой зал, в котором собрались сотни гостей.

— Я терпеть не могу большие сборища. Тысяча резких звуков сливаются в какофонию и терзают мои чувства.

— А как же ваши концерты? Разве вы не играете порой перед публикой?

— Да, но все, кто приходит на концерт в Сан-Северо, знают, что должны сохранять абсолютную тишину, когда мы играем.

— Я помню, как приходила сюда, когда вы были мальчиком.

— Я вас тоже помню, — ответил он.

— Как я вам тогда нравилась?

— Я отвечу вам точно. — Повернувшись в кресле, он посмотрел ей прямо в глаза. — Ваше присутствие было легким, как перышко, словно ваши ноги не касались пола. Вы были далеко, так далеко от повседневного мира, как будто видели только то, что желали видеть. Вы казались такой далекой от мирских забот, что, хотя мне было всего десять или одиннадцать лет, мне казалось, что жизнь готовит вам ужасный удар, чтобы спустить на землю.

— О, и она нанесла, — прошептала Мария. — А как вы? Нанесла ли вам жизнь свои удары?

— Да. Смерть Луиджи.

— Вы были близки с братом?

— Не особенно. В том смысле, что мы не проводили много времени вместе. Но он был жизненно важной частью механизма, который позволяет семье Джезуальдо жить так гладко. Я рассматривал его как младшую копию отца. Он был рожден для обязанностей принца, а я — нет. Его назначение быть наследником всегда казалось мне неизбежным и желательным, поскольку оставляло мне свободу быть тем, кто я есть.

Карло отвлекся на слугу, подошедшего к нему сзади, а Мария обвела взглядом гостей. Уголком глаза она заметила дядю Карло, дона Джулио Джезуальдо, который сидел по диагонали напротив нее. Высокий лоб, темные круги под глазами и пухлая нижняя губа придавали ему вид сатира. Его внимание было настолько приковано к Марии, что он не замечал, как сок от пищи, которую он время от времени отправлял в рот, стекает ему на рубашку. Не в силах больше вынести эту безмолвную пантомиму чревоугодия и похоти, Мария обратилась к нему с вопросом:

— Вы по-прежнему интересуетесь наукой, дон Джулио?

Имя дона Джулио сразу же вызывало в памяти одну из немногих попыток учредить в Неаполе суд инквизиции. В 1571 году состоялся ужасающий суд, на котором нескольких знатных господ обвинили в том, что они практикуют колдовство. В ходе суда открылось, что главным героем этой деятельности был дон Джулио. Обвиняемых признали виновными и приговорили к ужасным наказаниям, прежде чем сжечь у позорного столба. Однако дону Джулио не был вынесен приговор. Его даже не допрашивали. Многие считали, что это объясняется его семейными узами с Ватиканом.

— Теперь уже не так, моя очаровательная, хотя меня по-прежнему завораживает внутреннее устройство человеческого тела. Как вы, возможно, слышали, — тут он понизил голос, — те, кто гонится за научными знаниями, подвергаются опасности: их могут обвинить в связи с магией. Позвольте поведать вам мрачный секрет. — Он поманил слугу и, к досаде Марии, указал на лишнее кресло, которое велел поместить рядом с Марией.