Уроки плохих манер

При этих словах у Терезы перехватило дыхание, а сердце наполнилось ликованием.

— В котором часу я должна быть готова?

— В девять. Ужасно рано для тебя, так что я пойму, если ты…

— Я успею. — Тереза как раз собиралась придумать предлог, который позволил бы ей отправиться в Джеймс-Хаус навестить Толли, и вот совершений случайно ей представилась такая возможность. Она не верила в Провидение, но на этот раз ей действительно повезло. И вознаграждена она была не за любовь к благопристойности, а за свой изворотливый ум.

— Доктор сказал, что вам необходимо лежать, полковник. — Лакаби, раздвигавший шторы, развернулся и недовольно посмотрел на кровать.

— Я с недоверием отношусь ко всему, что говорят мне эти чертовы доктора, — ответил Толли и, откинув одеяло, попытался привстать и отползти назад к спинке кровати. — Я по-прежнему в постели, только хочу сесть.

Камердинер прищурил один глаз, а потом развернулся и окончательно раздвинул шторы.

— Артур был таким же. «Никого нет выше меня по званию на этом проклятом континенте, Лакаби, — говаривал он. — И плевать я хотел на чье-либо мнение, кроме своего собственного».

Бартоломью вскинул бровь.

— Вы звали будущего герцога Веллингтона Артуром?

— Не в глаза, конечно. Но иногда можно и приврать для красного словца.

— Пожалуй.

Кивнув, Лакаби подошел к прикроватному столику и собрал аккуратно разложенные на нем бритвенные принадлежности.

— Поскольку вашей дамы нет сегодня, я подержу зеркало, пока вы бреетесь. Если, конечно, ваши руки больше не дрожат.

— К счастью, нет, — с облегчением произнес Бартоломью, которому не хотелось снова начинать вчерашний спор. Однако потом нахмурился. — Только она не моя дама.

— Нет? Но мне показалось… Впрочем, забудьте, что я сказал. А чья она дама?

Бартоломью был уверен, что слугам не положено проявлять любопытство. По крайней мере так было принято, когда он в последний раз приезжал в Англию. Хотя ему было все равно.

— Своя собственная. Мой брат женат на ее кузине.

— А… Стало быть, она ваша родственница?

Ну уж нет, это определенно не так. По крайней мере Бартоломью ни разу не подумал о ней как о члене семьи. Более того: человек, думающий о своей родственнице так, как думал о Терезе Бартоломью, неминуемо угодил бы за решетку.

— Да, родственница, — вслух произнес он, не желая объяснять кому бы то ни было, почему немощный инвалид воспылал страстью к первой красавице Лондона.

Бартоломью вновь пошевелил пальцами ног, как делал это каждые десять минут, пока бодрствовал. Это упражнение по-прежнему причиняло боль, хотя и не такую острую, как раньше. А может быть, он просто уже привык к новым ощущениям.

Лакаби наклонился над полковником, чтобы осмотреть колено.

— Мне кажется, опухоль немного спала, — сообщил он, подавая Бартоломью помазок и мисочку с мылом. — Ваш брат виконт собирается купить вам инвалидное кресло.

Гнев застил глаза Бартоломью.

— Вот как? Пусть лучше купит мне надгробный камень, и покончим с этим раз и навсегда.

— С надгробным камнем не так-то удобно передвигаться на званых вечерах, — заметил камердинер, держа на вытянутой руке бритвенные принадлежности.

— У вас весьма острый язык, Лакаби, — рявкнул Толли. — Только держите его за зубами.

Отвесив поклон, камердинер наклонил зеркало так, чтобы Бартоломью было удобно.

— Хорошо, полковник.

Процесс занял больше времени, чем обычно, но оно и неудивительно — рука Бартоломью то и дело уставала и начинала дрожать. К тому времени как Лакаби забрал у него бритву и подал полотенце, Толли готов был снова лечь спать. И все же, стиснув зубы, он продолжал сидеть.

— Доктор Прентисс сказал, что вам можно только чай, говяжий бульон и подсушенный хлеб, — сообщил слуга, вновь раскладывая бритвенные принадлежности на столе. — Так что принести вам на завтрак?

— Чай, гренки и пару яиц пашот. — У Бартоломью не было аппетита, но ему нужны были силы, чтобы не оставаться в постели ни на секунду дольше, чем необходимо.

— Прекрасно. — Камердинер и глазом не моргнул. — Вернусь через минуту.

Едва только Лакаби скрылся за дверью, Бартоломью свесил здоровую ногу с кровати и попытался дотянуться до трости, которую кто-то оставил возле кресла.

— Проклятие, — пробормотал он, гневно взирая на полированную палку из обожженного ясеня — свою «третью ногу», которая находилась вне пределов досягаемости.

— Вы ругаетесь, даже когда вас никто не видит? — раздался с порога веселый женский голос. — Надо же, какая верность собственным принципам!

Бартоломью опустил руку. Теплая волна окатила его с головы до ног. У него вдруг возникло ощущение, что всю спальню залил солнечный свет.

— Я уже побрился, — сообщил он, когда Тереза вплыла в его спальню в шуршащем платье из желтого муслина. Ее глаза радостно блестели. — Простите, но я не знал, как далеко вы можете зайти, помогая несчастным вроде меня.

— Хм. — С кокетливой улыбкой Тереза подошла к постели и, наклонившись, провела пальцем по щеке Бартоломью. — Очень гладкая, — произнесла она неестественно высоким голосом.

Нет, черт возьми, этому пора положить конец. Бартоломью перехватил руку Терезы.

— Кажется, я предупреждал вас, что меня не стоит дразнить, — пробормотал он.

— Не вздумайте меня целовать. Это неприлично, — не осталась в долгу Тереза. Она положила свободную руку на плечо Толли и, наклонившись, коснулась его губ своими.

Ну и кто из них более напорист? Потянув Терезу за руку, Бартоломью усадил ее к себе на колени. Он не знал, что у нее на уме, но, похоже, он ей нравился. И Бартоломью отчаянно надеялся на то, что это действительно так.

Тереза тихо застонала, и от этого звука по телу Бартоломью прокатилась чувственная волна. Внезапно те десять месяцев, в течение которых он не имел плотских отношений, показались ему вечностью. Если быть честным до конца, Толли уже не ждал, что вновь сможет кого-то захотеть, но эта дерзкая девчонка заставила его забыть обо всем на свете при помощи единственного вздоха и поцелуя.

У двери раздалось приглушенное покашливание, и Тереза, сдавленно вскрикнув, вскочила с колен Толли. Острая боль пронзила колено полковника, когда он попытался сохранить равновесие.

— Дьявол, — прохрипел он.

— О! О, простите! — С пылающими от стыда щеками Тереза вцепилась полковнику в плечо, словно опасалась, что он упадет с постели. — Я забыла о вашей ране.

Толли поднял на нее глаза:

— Я тоже.

Улыбка Терезы прогнала из комнаты мрак.

— Мне выйти и зайти снова? — спросил Лакаби. Он держал в руках поднос с едой и широко улыбался, переводя взгляд с Толли на Терезу.

— Нет. И прекратите ухмыляться, черт вас возьми, — приказал Бартоломью.

— Одно обстоятельство наконец выяснилось, — произнес камердинер, ставя поднос, снабженный специальными ножками, на освободившиеся колени Бартоломью. — Вы определенно не родственница полковника.

— Тем не менее я все-таки покормлю его завтраком, Лакаби, — произнесла Тесс. — Не принесете ли и мне чаю?

Толли нахмурился:

— Я не беспомощен. Во всяком случае, сегодня.

— Ну тогда позвольте мне хотя бы почувствовать себя полезной. — Тереза оценивающе посмотрела на него, а потом протянула руку и поправила его темные волосы. О Господи, ни одна женщина не была с ним так ласкова на протяжении многих месяцев.

Бартоломью бросил взгляд на Лакаби:

— Что вы стоите? Принесите девушке чаю, разве не слышали?

Отдав честь, Лакаби скрылся за дверью.

— Знаете, — тут же сказала Тереза, проведя пальцем по краю матраса, — если бы не ваша рана, я не имела бы возможности сидеть здесь с вами.

Бартоломью судорожно сглотнул.

— В таком случае обидно терять время попусту. — Протянув предательски дрожащую руку, он накрыл ею ладонь Терезы, лежащую на одеяле. — Вы необыкновенно притягательны, Тереза, — еле слышно промолвил Бартоломью. — Даже мужчина, стоящий одной ногой в могиле, заметит это.