Проделки купидона

Она откусила кусочек хлеба — и едва не подавилась. Судорожно глотая, она взяла отца под руку и направилась с ним к двери.

— Я так люблю тебя, папа. Благодарю тебя за заботу обо мне.

Он улыбнулся:

— Ты всегда была моей любимицей. Когда ты завтра отправляешься в замок?

— Пораньше. Часов в десять.

— Доктор приезжает в четыре.

— Я вернусь к этому времени.

Закрыв за ним дверь, девушка с облегчением вздохнула и сразу же обратилась к Психее.

— Супа больше нет, — прошептала она. — Но есть немного хлеба, ростбиф и яблоки.

— Очень хорошо, — отвечала Психея. — Я и не подумала, как это может выглядеть, если вы станете столько есть.

Александра подала ей поднос.

— Я вообразить себе не могу, что бы сказал папа, если бы узнал правду — что вы лежите в моей постели с вывихом.

Звонкий смех Психеи огласил комнату.

Странный звук донесся до ушей маркиза, подходившего к своей двери. Смех молодой женщины прозвучал у него за спиной. Мороз пробежал у него по коже — его дочери так не смеялись, но в то же время в этом звуке было что‑то знакомое.

Неужели это привидение?

Разве и в Роузленде водятся привидения, как и в замке Перт?

Поразительно.

Афродита поморгала, не в силах понять, где находится. По смутным очертаниям ближайшего окна она могла заключить, что было раннее утро, но в голове у нее стоял такой туман, что она не помнила даже, какой сегодня день. Единственное, что она ощущала, — нечто жесткое и колючее у щеки.

— Мама! — Голос донесся издалека, словно Афродита находилась в глубине пещеры, а зов прозвучал где‑то у самого входа.

— Мама, ты меня слышишь?

— Энтерос? — прошептала Афродита. Во рту у нее пересохло, на губах стыло странное ощущение — словно они намазаны маслом, которое отдает шалфеем и чабрецом. По запаху это походило на ее эликсир от любви, но откуда бы ему здесь взяться?

Что‑то жесткое и колючее начало раздражать ее нежную чувствительную кожу. Она потянулась, чтобы сбросить одеяло, но никак не могла найти его край. Открыв глаза, богиня села и, повернув голову, увидела пару копыт и черные бока — о Зевс всемогущий! Кентавр!

Память вернулась к ней — жестокая выходка Эроса, хохот толпы. Тогда это ее ничуть не смутило, потому что она влюбилась, влюбилась в самое безобразное существо на Олимпе — страшнее его мог быть только сам Вулкан!

Она вскрикнула и разбудила бы мирно спящего кентавра, уютно похрапывающего в своей конюшне позади дворца Зевса, но черные крылья обвили ее и закрыли ей лицо.

Не успела она издать и звука, как Энтерос взлетел с ней в ночное небо.

— Я убью своего собственного ребенка! — закричала Афродита, как только они достаточно удалились от дворца.

— Да будет тебе, мама! А чего ты ожидала от Купидона, когда он узнал о наших планах?

— Ты, наверное, прав… Но кентавр! Я погибла! Я стану посмешищем на пирах у Вакха на ближайшие двадцать лет!

— Не такая уж большая цена! Как только мы избавимся от Психеи, твоей изобретательностью станут восхищаться. А теперь терпение, мама, мне нужна твоя помощь в одном дельце. Я знаю, где будет сегодня ночью Купидон, я наткнулся на него сегодня случайно, когда соблазнял женщину по имени Александра. Я следовал за ней, выжидая удобный момент, когда смогу напустить на нее свои чары, — и тут‑то обнаружил, что Купидон зачем‑то устраивает по всему замку какой‑то странный шум. То ли он притворяется привидением, то ли он еще какой‑то вздор затеял.

Во всяком случае, я весь день его выслеживал и выяснил, где он скрывается — в чулане, недалеко от бальной залы. Уверен, что он хранит там свой колчан со стрелами и лук. Если мы сумеем выкрасть его стрелы, он не сможет заставить Александру и Лонстона влюбиться друг в друга. Но мне нужна твоя помощь.

— Ну конечно, милый! Только сначала проводи меня домой — мне нужна моя колесница и голуби. Ты очень сильный, но тебе все‑таки будет утомительно отнести меня в Англию и обратно.

— Это вполне в моих силах.

— И все же ты захочешь остаться в замке, а мне нужно вернуться на Олимп. Ты же знаешь, я не люблю подолгу отсутствовать дома.

— О да!

— Энтерос, ты обо всем позаботишься, ты постараешься? Мне всегда так хотелось избавиться от этой особы!

— Ну конечно, мама.

— А сам ты не питаешь к ней больше нежных чувств?

Он горько усмехнулся:

— Разумеется, нет. По правде сказать, я никогда их и не питал. Мне просто нравилось дразнить брата, притворяясь влюбленным в нее.

— Прекрасно. — Афродита поцеловала его в лоб и вдруг вздрогнула. — Я припоминаю теперь, как я пыталась поцеловать кентавра. О‑о‑о, мне дурно становится от одной этой мысли!

Во вторник в десять часов утра лорд Лонстон стоял на верхней площадке лестницы, созерцая прекрасных сестер Стэйпл. Они задержались в холле — их внимание привлекло что‑то на галерее наверху. Рядом ожидал дворецкий Катберт, готовый проводить девушек в гостиную, но Лонстон сделал ему знак удалиться.

Катберт поклонился и незаметно исчез в коридоре, ведущем в комнаты нижнего этажа. Поскольку внимание дам было совершенно поглощено чем‑то, Лонстон мог наблюдать за ними без помехи. Он пытался понять, почему один вид Александры так нарушает его душевный покой.

Когда накануне она уехала явно в дурном настроении, он вернулся к своему прежнему мнению о ней — настоящая Снежная королева! Ничто не могло вывести ее из этого холодного равнодушия — ни приятная беседа, ни страстный поцелуй. Лонстон вспомнил, как она отвечала на его ласки, и волна желания вновь нахлынула на него. Александра целовала его так, словно в этот миг принадлежала ему всем своим существом. Это было пьянящее, ни с чем не сравнимое чувство. Ничто не могло доставить Лонстону — как, впрочем, и любому мужчине — большего наслаждения, чем чувствовать себя, хотя бы временно, центром вселенной.

Но поцелуй прервался, и Александра обвинила его в бесчестности, высмеяла его характер и с презрением отозвалась о поцелуе, которым они оба так наслаждались, — она сказала, что это было всего лишь средство заставить его дать этот бал. Лонстон был вне себя от злости, но, когда Александра уехала, он успокоился и мог думать о ней вполне бесстрастно — до той минуты, пока она снова не оказалась в его доме. Его оскорбляло ее незаслуженное презрение… Но что можно еще ожидать, помня, какие сплетни ходят о нем в обществе?

Лонстон знал, что у него дурная репутация, но она основана на лжи, ревности и недоброжелательстве. Он скорее дал бы отрезать себе руку, чем соблазнил невинную девушку. Что до разбитых сердец его знакомых дам, едва ли можно было винить его в этом. Юные леди с такой готовностью воображали себя влюбленными во всякого сколько‑нибудь подходящего джентльмена, что неудивительно, учитывая титул и состояние Лонстона, что его жизненный путь был увлажнен слезами разочарованных красавиц. Один бог знает, сколько труда ему стоит держать их на расстоянии, но, увы, не всегда это удается.

К сожалению, обеих сестер Александры можно было отнести к числу таких его неудач. Хотя, справедливости ради, следовало заметить, что они были поумнее многих.

Лонстон вздохнул, смирившись с тем, что его отношения с Александрой чудовищно осложнились, отчасти по его вине, отчасти по ее, а скорее всего, ни по чьей.

Спускаясь по лестнице, он оценивающим взглядом окинул красавиц. Их внимание все еще было отвлечено чем‑то — быть может, новым призраком, который сегодня утром являлся слугам в галерее. Взгляды девушек были устремлены наверх, на галерею, освещенную осенним солнцем. В конце галереи узкая лестница вела в башню. У подножия лестницы была дверь в коридор, ведущий в зеленую гостиную.

Девушки стояли в почти одинаковых позах, подчеркивающих семейное сходство между ними. Каждая чуть наклонила вправо голову в элегантной шляпке, держа руки в меховой муфте. Прелестные губки были слегка приоткрыты. Будь Лонстон более чувствителен к женской красоте, он бы купил замок Перт ради одного только соседства с тремя такими очаровательными созданиями. Впрочем, и теперь он был благодарен судьбе, что его любовь к старому полуразрушенному замку позволяла наслаждаться обществом леди Александры, Джулии и Виктории.