Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Спустя короткое время после рождения дочки Меритамон уступила желанию мужа – взяла к себе Тамит. Хепри, конечно, не приказывал ей. Они с его возлюбленной никогда не были вполне равны, но скорее он уступал ей, чем наоборот; и эта почтительность сохранилась в нем, теперь – как сознательное желание остаться скромным, поскольку это подобает слуге бога, и уберечь себя от властолюбия. Но Меритамон угадывала его желания, и желание Хепри позаботиться о матери было самым сильным.

Тотмес, казалось, наконец отвернулся от Хепри и его семьи. Говоря о четверых хему нечер, положение четвертого пророка Амона было самым удобным, потому что не требовало от жреца столько быть на виду, принимать столько решений и нести на себе такую ответственность, как старшие жрецы – и Хепри, успокоившись насчет великого ясновидца, взял к себе свою измученную жизнью мать. Меритамон боялась и не любила ее, и не могло быть иначе; но ради любимого она смирилась с этой женщиной. Только сразу при появлении поставила ей условие – не входить в комнаты матери и отца.

Ка-Нейт, может быть, от своей бесконечной доброты и позволила бы это, но Меритамон – никогда. Тамит молча склонила голову перед хозяйкой и с улыбкой попросила разрешения подержать на руках внучку…

Меритамон испугалась по-настоящему. Она не хотела подвергать свое дитя влиянию этой женщины, но делать было нечего – нельзя было держать Тамит в доме и не пускать к ее собственной плоти и крови.

Тамит с улыбкой покачала ребенка на руках, приласкала Тамит-Ташерит и сказала невестке, что видит в красивых глазах внучки свою душу. Ей, несомненно, доставил удовольствие страх в глазах Меритамон, которая именно этого и боялась. Отобрать дочь у свекрови молодая женщина, конечно, не решилась.

Меритамон вдруг впервые за долгое время подумала, что Тамит еще до свадьбы приходилась ей свойственницей, родственницей через брата… а теперь их семьи связаны еще и по-новому, через нее саму… Дозволены ли в глазах богов такие множественные узы? Тамит это явно не слишком заботило. Она на своем веку совершала и не такие дела.

Открыто оскорблять Меритамон, насмехаться над нею, грозить эта женщина не стала – впрочем, Меритамон знала, что такое едва ли произойдет. Одного присутствия Тамит в доме было достаточно, чтобы этот дом омрачился, самое счастье его хозяев стало казаться противным богам. Меритамон нередко представлялось, что она ощущает присутствие родителей, что воздух в доме наполнен гневом Неб-Амона, которому так и не удалось избавиться от Тамит при жизни и который своею смертью допустил ее полное владычество.

Тамит была тиха, весела и спокойна – ее, конечно, приглашали к общему столу, к общим беседам и прогулкам, и она владела собою не хуже любой госпожи. Но ни она не могла избавиться от ненависти к Меритамон, ни Меритамон – от ненависти к ней. При жизни эти женщины уже не смогли бы помириться. Такое было бы оскорбительно для обеих. Меритамон думала, что, кажется, старость заставила Тамит уняться и отойти от прежних бесстыдств и бесчинств. Но залечить те раны, которые были нанесены ее семье, уже не в силах Тамит – не в человеческих силах…

Меритамон иногда думала о брате. Только иногда. Потому что, стоило ей начать думать об Аменемхете, как она сама готова была на любое бесчинство. Она слишком любила этого человека, и случившееся с ним причиняло ей слишком большую боль. Ей казалось иногда, что ей стало бы легче, если бы брат умер, если бы можно было перестать терзаться неизвестностью насчет его судьбы и упущенными возможностями исправить его и сделать прежним.

Одно Меритамон понимала ясно: Аменемхету нельзя снова войти в свой дом – ведь он по-прежнему муж Тамит, и если он объявится, это противное человеческому закону и Маат родство заставит бывших друзей, брата и сестру ополчиться друг на друга насмерть.

Хепри все еще очень любил Аменемхета – поэтому Меритамон и с ним никогда не говорила о своем брате.

Но вдруг ей захотелось выяснить его судьбу, узнать, как он живет. Разумеется, молодая мать не могла поехать через всю страну к преступнику, отбывающему ссылку; у нее было еще меньше возможностей узнать об Аменемхете, чем о своем первом сыне, который по-прежнему воспитывался в царском дворце – и добраться до которого теперь было никак нельзя.

Особенно женщине, сбежавшей от гнева фараона, которой никак нельзя было дать о себе знать ни царю, ни преданным ему людям. Наверное, Хорнахт тоже возненавидел ее после того, что ему пришлось испытать по вине Меритамон.

Молодая женщина поразмыслила и решила обратиться за помощью к человеку, который ее любил и принимал в ней участие, как отец – но притом не был ей отцом и не был так болезненно впутан в ту войну, которая уже многие годы раздирала ее семью. Она оставила дочку на попечение То и отправилась в храм, где находился ее муж; но как раз с ним Меритамон постаралась не встретиться.

- Где мне найти Яхмеса? – спросила она, и ее настороженно и не очень приветливо, но немедленно проводили к второму пророку Амона.

Жрец с нежным участием обнял ее, растрогав до слез, и расспросил о том, как она живет. Конечно, Яхмесу хотелось знать, хорошо ли идут дела, которые он устроил. Меритамон с улыбкой долго рассказывала о том, как счастлива с Хепри; потом, погрустнев, прибавила, что хотела бы узнать, как поживает ее брат. Возможно ли это?

Яхмес сказал ей то же, что Меритамон подозревала и сама – что жрецам нельзя вмешиваться в такие дела фараона. Что они рискуют вызвать крайнее недовольство Рамсеса: ведь совсем недавно они открыто не подчинились его воле. Конечно, жрецы – самая могущественная сила в стране после его величества, но сила тайная, полностью зависящая от своей мудрости и осторожности…

Вдруг жрец улыбнулся, точно нашел способ помочь Меритамон, и сказал, что знает человека, который может пособить ей.

- Я смогу увидеть брата? – воскликнула Меритамон.

Яхмес покачал головой.

- Я приведу тебя к женщине, которая расскажет тебе правду о его судьбе – если дозволят боги. Но ты должна будешь молчать о том, что узнаешь…

Меритамон увидела на лице своего второго отца то же выражение, что и тогда, когда он отказал ей в просьбе облегчить положение Аменемхета. Яхмес прежде всего был жрецом Амона. Меритамон не сомневалась, что этот старик покарает и ее, если она пойдет против божественных запретов.

- Конечно, я буду молчать, - обещала она.

Яхмес улыбнулся и погладил ее по голове. Это та самая жрица, которая показывала чудеса фараону, пояснил он. А потом сказал, что проводит ее к этой ведунье прямо сейчас.

***

Исиду они нашли во дворе перед маленьким изображением ее собственной богини: девушка очень искусно и самозабвенно исполняла перед своей божественной матерью жертвенный танец. На Исиде не было ничего, кроме пояска из драгоценных цепочек и ножных браслетов. Яхмес смутился и почти испугался, увидев, что пришел к жрице в совсем неподобающее время.

Исида заметила гостей и обернулась к ним через плечо, замерев с поднятой ногой и выгнутой спиной; ее синие косы липли к обнаженному телу. Потом она крикнула им удалиться, пока не будет готова их принять. Второй пророк Амона смиренно поклонился и ушел. Меритамон изумилась тому, что он так почтителен к этой юной девице и терпит такое ее обращение с собой.

- Это великая жрица, - пояснил Яхмес. – Она юна, но она достигла того, чего я не смог бы за всю жизнь, госпожа. Ты увидишь сама.

Они дожидались Исиду в прохладном зале, сидя на табуретах. Однако девицы не было долго – она не стала спешить ради них, по-видимому, со всей тщательностью совершая омовение и переодеваясь.

Наконец колдунья пришла, поправляя длинное полупрозрачное платье, под которым позвякивал тот самый драгоценный поясок; однако от ее тела исходил запах свежести и притираний. Волосы Исида распустила, и теперь они мелко вились, что сделало ее более похожей на обыкновенную женщину… однако Меритамон моргнула от удивления, впервые заметив цвет ее глаз.