Дворец наслаждений

Через три дня на нашем судне установился общий распорядок. С наступлением ночи мы останавливались в каком-нибудь безлюдном месте, и повар со своим помощником принимались разжигать жаровню и готовить пищу. Я ел вместе со всеми, наемнику относили еду в каюту. После этого я брал немного натра и шел на реку мыться. К моему возвращению жаровня была уже погашена, а остатки пищи убраны. Гребцы усаживались на песок возле ладьи, чтобы поболтать или сыграть в какую-нибудь игру, я же расхаживал по палубе, всматриваясь в темный берег и сверкающую в лунном свете поверхность реки, пока не чувствовал, что засыпаю. К тому времени гребцы обычно уже спали, завернувшись в одеяла и тесно прижавшись друг к другу; я доставал свой тюфяк, совал под голову мягкий мешок, который служил мне подушкой, прятал под него кинжал, а потом смотрел на звезды до тех пор, пока глаза не закрывались сами собой.

Я знал, что в это время наемник тихо выходил из своего убежища. Однажды я его услышал. Раздался едва слышный скрип, дверь каюты открылась, и по настилу палубы тихо зашлепали босые ноги. Я был начеку, но лежал, не шевелясь. Потом послышался тихий всплеск, потом — ни звука. Я уже засыпал, когда услышал, как он карабкается на палубу, и открыл глаза. Наемник, весь мокрый, шел к своей каюте, на ходу выжимая из волос воду. Он пригнулся, собираясь войти внутрь, и в этот момент стал похож на некое скользкое и зловещее порождение темных сил. Впрочем, это впечатление быстро улетучилось. Думаю, что он просто выходил помыться, но от этого я не почувствовал к нему дружеского расположения.

Он так и продолжал безвылазно сидеть в каюте даже в самые жаркие часы дня, когда я без сил валялся под навесом за ее стеной и нас разделяла всего лишь тонкая деревянная перегородка. Но чем дальше мы продвигались на юг, тем больше меня беспокоило его присутствие. Мне начинало казаться, что его аура, мощная и таинственная, просачивается сквозь стены каюты и проникает в меня, сковывая мой разум и усиливая ту смутную тревогу, с которой я так отчаянно боролся и которая выдавала себя, когда я не мог найти себе места. Иногда из каюты доносилось тихое покашливание и возня, но даже эти звуки казались мне загадочными. Мне хотелось приказать, чтобы навес перенесли на корму, но там отдыхали гребцы, и, кроме того, такой поступок свидетельствовал бы о моем страхе, а этого допустить я не мог. Если бы наемник хоть раз вышел на палубу или постучал в стену каюты и заговорил со мной, то, думаю, я перестал бы воспринимать его столь неприязненно, но день проходил за днем, а он выходил из своего убежища лишь по ночам, когда все спали, чтобы быстро окунуться в воды Нила.

Я спал чутко и сразу просыпался, едва заслышав тихий скрип двери, а потом исподтишка наблюдал, как наемник, совершенно обнаженный, перегибается через борт ладьи с грациозной легкостью, вызывавшей у меня невольную зависть. Я был крепким и сильным парнем, а он был по крайней мере вдвое старше меня, но его легкие и гибкие движения говорили о превосходной физической подготовке. Вновь и вновь я задавал себе вопрос, где мог найти его Паис и зачем ему дали столь скучное и простое поручение, как арест какой-то крестьянки. Возможно, этот человек принадлежит к какому-нибудь ливийскому племени, живущему в пустыне, поскольку маджаи, то есть отряды полиции, патрулирующие пустыню, формировались именно из ее жителей, ибо даже египтяне не выдерживали тяжелых условий службы в безводной местности на западных границах царства, где жили племена ливийцев. И все же вряд ли этот человек служил в маджаи, в противном случае это бросалось бы в глаза. Дикая пустыня накладывает сильный отпечаток на человека.

Вновь и вновь вспоминал я разговор с генералом, приказавшим мне отправиться в Асват, и все более во мне росла уверенность в том, что что-то здесь было не так. Паис стал генералом не из-за своих любовных похождений. Он человек с развитым логическим мышлением, очень расчетливый. И знает не хуже любого младшего офицера, что для ареста и доставки в тюрьму женщины из Асвата было бы достаточно письменного приказа управителю селения, который без лишних хлопот доставил бы ее в ближайший город. Но вместо этого я, уже которую ночь пытаясь уснуть на своем мешке, тащусь в Асват, не имея на борту ни охраны, ни запаса провизии, и все это только для того, чтобы арестовать какую-то сумасшедшую, словно она важная преступница. Да еще и этот человек в каюте. Он явно не управитель селения. И не глашатай. И даже не солдат какой-нибудь дивизии, действующей в настоящее время на территории Египта. Кто же он, в таком случае? Я терялся в догадках.

Тем не менее на седьмую ночь, когда наемник, как обычно, тихо пройдя по палубе, скользнул в воду, я встал и, пригнувшись, шмыгнул в его каюту, дверь которой осталась открытой, поэтому я мог не беспокоиться о том, что она заскрипит. Внутри было совершенно темно и душно; каюта насквозь пропиталась запахом пота. Я стоял, оглядываясь по сторонам и пытаясь привыкнуть к темноте, хотя все внутри меня кричало, что нужно торопиться. Наконец я начал различать разбросанные подушки, на которых наемник, видимо, проводил большую часть времени, и плащ, бесформенной кучей валяющийся рядом с ними. Осторожно взявшись за краешек, я встряхнул его. Из него ничего не выпало, но под ним я обнаружил кожаный пояс с двумя кинжалами. Один был коротким, чуть больше обычного охотничьего ножа, которым вспарывают брюхо убитого животного, зато второй имел грозное изогнутое лезвие с крупными зазубринами; раны от такого ножа получались рваными и очень опасными, поскольку зашить их было практически невозможно.

Такое оружие не могло принадлежать солдату. Солдат должен наносить удары быстро, точно и многократно. А чтобы вытащить из раны такой нож, нужна немалая сила и, что более важно, время, которого в бою обычно нет. Таким ножом наносят только одну рану, зато смертельную. Когда? Когда убийца находится один на один со своей жертвой. С бьющимся сердцем я встал на колени и принялся шарить под подушками. Под одной из них я обнаружил кусок медной проволоки, с двух концов привязанный к деревянным палочкам. Удавка. Трясущимися руками я сунул ее обратно, сверху положил плащ, тщательно его расправил и тихо убрался из каюты.

Едва я успел улечься на свое место и натянуть одеяло, как послышались тихие шаги наемника. Крепко зажмурив глаза, я изо всех сил старался унять дрожь. Скрипнула дверь, в дальнем конце ладьи вздохнул и захрапел один из гребцов. Я не смел шевельнуться, опасаясь, что человек из каюты заметит, что я не сплю. Все ли я оставил, как было? А вдруг он догадается, что, пока он плавал, я копался в его вещах? Вдруг он просто учует мой запах? Ибо теперь я знал, кто он. Не солдат и даже не обычный наемник. Он наемный убийца, которого Паис нанял не для того, чтобы арестовать ту женщину, а чтобы убить ее.

И все-таки я не мог в это поверить. Неподвижно застыв под одеялом, глядя, как медленно кружатся надо мной звезды, и от ужаса боясь не только встать и уйти куда-нибудь, чтобы привести в порядок бешено скачущие мысли, но даже шевельнуть пальцем, я пытался понять, перебирая одну причину за другой, почему все сложилось именно так. Как я ошибался! Этот человек оказался иностранным наемником, который, разумеется, предпочитал пользоваться тем оружием, к которому привык у себя в стране. Да, именно так. Кому-то очень важному, может быть, даже самому принцу надоела назойливость этой женщины, в результате он потребовал ее ареста, а Паис, учитывая всю серьезность ситуации, решил лишний раз подстраховаться. Срочного послания управителю селения было недостаточно. Но к чему такая таинственность? Зачем наемник прятался? Почему мне велели ехать в Асват, соблюдая строжайшую секретность?

Как ни пытался, я так и не смог придумать сколько-нибудь разумных объяснений; в конце концов, после нескольких жалких попыток, вызванных скорее чувством самосохранения, я был вынужден сделать один-единственный вывод: человек, которому я безгранично верил и в чьих руках в значительной степени находилось мое счастье, лгал мне. Я ехал в Асват не для того, чтобы на некоторое время ограничить свободу женщины, я нес ей смерть. Я не знал, что мне теперь делать.