Фаворитка короля

Графиня Джоанна была требовательной госпожой, но я ни разу не пожаловалась на обилие поручений. Мне приоткрылось окошко в захватывающий мир королевского двора, я словно получила возможность заглянуть туда одним глазком и подивиться.

— Расчеши мне волосы, — приказала она.

Я повиновалась, распустила заплетенное в косы красное золото ее волос и стала расчесывать гребнем из слоновой кости, какой мне и самой хотелось бы иметь.

— Осторожнее! — Она ударила меня по руке, до крови оцарапав своими острыми ногтями. — Какая ты неуклюжая! Мне же больно.

Графиня Джоанна частенько жаловалась на головную боль. Я научилась в таких случаях быстро исчезать с ее глаз, но вообще-то она в равной мере отталкивала и очаровывала меня. Чем же, по своему простодушию, я была поражена более всего?

Графиня Джоанна мылась в ванне!

Это был целый ритуал. Я держала наготове свежевыстиранную тонкую сорочку и полотенце из грубого полотна. А что же графиня? Она, не испытывая ни малейшего смущения, сняла с себя всю одежду. На мгновение у меня мурашки побежали по коже от удивления и растерянности, будто я тоже оказалась раздетой. Я никогда прежде не видела полностью обнаженного тела — ни одна монахиня никогда не снимала нижней сорочки. Мы в них спали, в них мылись, просовывая под сорочку мокрую тряпицу; в сорочке же монахиня и умирает. Нагота есть грех в очах Господа. Но графиня Джоанна такого запрета не ведала. Совершенно нагая, она забралась в лохань, наполненную ароматной водой, а я стояла и хлопала глазами, ожидая, когда она завершит омовение и нужно будет подать ей полотенце и чистое белье.

— Ну, что случилось, детка? — обратилась ко мне графиня, не скрывая насмешливой интонации. — Ты что, никогда не видела голой женщины? Наверное, не видела, с этими-то старыми каргами. — Она засмеялась, мне тоже захотелось улыбнуться, слыша ее мелодичный смех, но потом в ее лице проступило что-то хищное. — Готова спорить, мужчин ты тоже не видела. — Она зевнула, изящно потянулась в горячей воде, над которой поднялись обнаженные груди. — Вымой мне голову, детка.

Я, разумеется, выполнила распоряжение.

Закутавшись в домашнее платье, небрежно разметав по плечам влажные волосы, графиня Джоанна порылась в одном из своих сундуков, извлекла оттуда зеркальце и подошла к окну, вгляделась в свое лицо. На губах появилась довольная улыбка. А чем она могла быть недовольна? Я засмотрелась на блестящее зеркальце в серебряной оправе, и графиня, почувствовав мой взгляд, надменно вскинула голову.

— Ну, в чем дело? Что ты такого увидела? — Я молча покачала головой. — Пока что ты мне не нужна. Приходи после вечерни. — И бросила сверкающее зеркало на ложе. А мне так хотелось до него дотронуться…

— У вас зеркальце, миледи…

— И что же?

— А можно мне взглянуть в него?

Я не ожидала от нее такой реакции и не успела увернуться. Графиня ударила меня небрежно, привычно, но очень сильно — безо всякой причины, просто из необузданной вспыльчивости. От звонкой пощечины я покачнулась, попятилась, моментально задохнувшись.

— Не смей дерзить мне, детка! — Несколько мгновений она раздумывала, глядя на меня. Потом изогнула красивыми дугами брови, скривила губы. — Ладно, посмотрись в зеркало, если уж тебе так хочется.

Я взяла зеркальце в руки — и посмотрела на себя. Отражение мое здесь было гораздо отчетливее, чем в лохани воды. Я замерла на месте. Потом без единого слова (потому что не в силах была ничего вымолвить) осторожно положила зеркальце обратно на ложе, стеклом вниз.

— Понравилось тебе то, что ты увидела? — спросила графиня, явно радуясь моему унижению.

— Нет! — пробормотала я пересохшими губами.

Отражение в воде сказало мне правду, но теперь не осталось вообще никаких сомнений. Глаза темные, лишенные глубины, ничем не освещенные, как небо в беззвездную ночь. Брови еще чернее, густые, будто намалеванные чернилами. Крупный подбородок, большой нос, широкий рот. Слишком… слишком все крупное! Счастье еще, что волосы у меня были покрыты. Я просто червяк в сравнении с этой белокожей златовласой красавицей, которая сейчас улыбалась своей дешевой победе надо мной.

— А чего ты ожидала? — спросила она.

— Даже не знаю, — кое-как выдавила я.

— Ты хотела увидеть что-нибудь такое, что может привлечь внимание мужчины, заставить его обернуться, ведь так? Ну конечно. Какой женщине этого не хочется? Красивой женщине многое прощается. А дурнушке? С ней церемониться не станут.

Какой жестокий приговор — и произнесла она его совершенно равнодушно, даже не подумав о том, что должна испытывать я. В эту самую минуту она самодовольно вскинула голову, и я прочитала на ее лице всю правду. Ей нравилось быть жестокой, а я, как ни тяжко было у меня на сердце после увиденного в зеркале, совершено ясно поняла, отчего она выбрала себе в служанки именно меня. То, что я сделала, не сыграло в этом никакой роли. Не важны были ни выходки ее капризной мартышки, ни моя глупая попытка привлечь внимание графини, ни все старания услужить ей как можно лучше. Она выбрала меня потому, что я уродлива и стала хорошим фоном для образованной, утонченной придворной красавицы — фоном, на котором ее красота сияла ярко, как маяк в ночи. Я представляла собой полнейшую противоположность: слишком непривлекательная, слишком нескладная, слишком необразованная, чтобы хоть капельку угрожать величию и блеску Джоанны Кентской.

Взвесив все добро и зло, которое она мне причинила, я по-настоящему возненавидела ее.

Потом все это сразу оборвалось, как и следовало ожидать.

— Я уезжаю, — объявила графиня через три недели — самые волнующие, самые захватывающие недели в моей жизни. Я уже и сама видела приготовления: снова появились дорожные носилки, свита как раз в эту минуту въезжала с грохотом и звоном во двор, — и мне стало жаль.

— Бог свидетель, как я буду рада оказаться вне этих навевающих невыносимую скуку стен! Я здесь умереть могла бы, и никто бы даже не узнал. А ты мне весьма пригодилась. — Графиня сидела в своей спальне, в кресле с высокой спинкой, сдвинув на скамеечке ножки в позолоченных туфельках, ожидая, когда слуги закончат укладывать ее вещи. — Наверное, мне следует вознаградить тебя, да только вот как? — Она встала, зашуршав атласными юбками. — Возьми шкатулку и неси за мной Барбари.

Я с трудом поймала обезьянку, заработав еще один укус, но боли даже не почувствовала, занятая своими мыслями. Мне хотелось получить у графини ответ на один вопрос. И если не спросить сейчас же…

— Миледи…

— У меня нет времени. — Она уже перешагнула через порог.

— Что дает женщине… — Я мучительно подыскивала подходящее слово. — Что может дать женщине власть?

Графиня остановилась. Потом медленно повернулась ко мне, негромко рассмеялась, но на лице у нее была написана столь явная издевка, что я даже покраснела, поняв, насколько безрассудно себя вела.

— Алиса. Тебя же Алисой зовут, верно? — Она впервые за все время назвала меня по имени. — Власть? Что может знать о власти такое существо, как ты? И что бы ты стала с ней делать, если бы даже получила? — При всей ее изысканности она и не старалась скрыть своего презрения к моему невежеству.

— Я имела в виду власть самой выбирать свою дорогу в жизни.

— Вот как! Ты, значит, к этому стремишься? — Она одарила меня довольной улыбкой. И за напускной небрежностью я разглядела в ней более глубокое чувство. Она искренне презирала меня, как презирала, должно быть, всех простолюдинов. — Ты не получишь никакой власти, милая моя, если под нею ты понимаешь положение в обществе. Разве что поднимешься до невероятных высот и станешь настоятельницей этого монастыря. — В мурлычущем голосе слышалась обидная насмешка. — Этого тебе не достичь, но ответ я тебе все же дам. Если ты не родилась в благородной семье, то тебе требуется красота. Но с такой внешностью ты не сможешь продвинуться. Тебе остается только одно. — Улыбка пропала, и графиня, кажется, соизволила обдумать мой вопрос. — Знания.