Фаворитка короля

Я отбросила шутки в сторону. Колено, врезавшееся ему между ног, заставило Сима ослабить хватку.

— Не распускай руки! Иначе я попрошу мастера Хэмфри поработать секачом над твоими яйцами! А потом мы зажарим их на ужин с чесноком и розмарином!

Я не чувствовала себя несчастной. Но жаль было, конечно, что я некрасива, а мои умения никому не нужны. Много ли ума требуется, чтобы опорожнить в сточную канаву ночные горшки? За работой, окуная в вонючий жир грубые фитили (так мы изготавливали светильники для поварни и кладовых), среди шума и суеты я позволяла своим мыслям уноситься в давние дни, когда я была совсем юной послушницей. Не сопротивлялась, когда в мои мысли бесцеремонно вторгалась графиня Кентская, даже радовалась этому. Да, она далеко, в Аквитании, но в такие минуты она как бы оживала в аду поварен Хейверинг-Атт-Боуэра.

Как случилось, что на меня, такое незначительное существо, упал взгляд столь знатной дамы? Едва вышедшая из детского возраста, я была до глубины души поражена уже одним ее видом. Разукрашенные лентами и гирляндами цветов дорожные носилки с занавесями из тисненной золотом кожи, устланные мягчайшими подушками, качнувшись, замерли на месте. Несла их шестерка великолепных лошадей. Повсюду гарцевали, теснясь, герольды и прислужники. А сколько багажа было в следовавшей за носилками повозке! Я такого богатства никогда прежде не видывала. На моих глазах из носилок показались унизанные драгоценными перстнями пальцы, величественным жестом раздвинули занавеси.

Пресвятая Дева! Я даже дышать перестала, когда из паланкина вышла дама, расправляя юбки из узорчатого шелка — ярко-синего цвета, прошитые серебряной нитью и отороченные мехом, — и разглаживая складки богатого плаща; а перстни так и горели на солнце, переливались всеми цветами радуги. Эту даму нельзя было назвать молодой, но и до старости ей было еще далеко, а главное — она была такая красивая, что дух захватывало. Разглядеть фигуру мне толком не удалось: ее всю окутывал тяжелый плащ, хотя на дворе стоял жаркий летний день, — как и волосы, скрытые под изящной сеточкой и черной вуалью. Но лицо я рассмотрела. Безукоризненный овал, белоснежная кожа — эта дама была прекрасна. Глаза были огромными, они ярко блестели, цветом напоминая молодые буковые листочки.

Это и была графиня Джоанна Кентская, которую на кухне ославили блудницей, да еще и с дурными манерами.

Из одной повозки выскочили три собачки, которые стали с тявканьем прыгать у ее ног. С походного насеста на меня злобно косил взглядом ловчий сокол. И с нею был зверек, каких я до того в жизни не видывала: яркие глазки, проворные пальцы, каштановая шерсть, бакенбарды, длинный хвост. Зверек этот, на цепи с золотым ошейником, отпрыгнул в сторону и вцепился в резной столбик носилок. Я не могла отвести глаз. Замерла, как во сне, прельщенная всей этой суетной мирской славой, а зверек одновременно и очаровывал меня, и отталкивал своим видом.

Вдруг, совершенно неожиданно, невиданный зверек с громкими воплями, хватая руками все что попадалось, молнией рванулся сквозь стройные ряды монахинь, вышедших встретить почетную гостью. Все как одна отшатнулись, вопя не хуже зверька. Собачки затявкали и устремились в погоню. Когда зверек пробегал мимо меня, я уже все сообразила!

Наклонившись, ловко ухватила конец цепи и заставила вопящего и что-то лопотавшего зверька остановиться. Он замер у моих ног, оскалив весьма острые зубы. На них я не стала обращать внимания, а подняла его на руки, пока он не попытался улизнуть. Легонькое, хрупкое существо с невероятно мягкой шерстью запустило свои пальцы в мое покрывало, и я ощутила, как краснею, когда все напряженно умолкли и обратили взоры на меня.

Сейчас, на кухне, пропитанная тяжелым духом горячего сала, то и дело отрезая и окуная в жир фитили, я невольно вздрогнула, вспоминая, как царапался этот зверек. Когда я спасла обезьянку Джоанны, я сделала это по эгоистичному расчету — там не было ничего похожего на порыв, заставивший меня схватить за руку королеву Англии. Нужно ли теперь сожалеть о моей смелости? Я ни о чем не сожалела. Я уцепилась за единственную представившуюся мне возможность обратить на себя чье-то внимание. Не пожалела об этом и тогда, когда заметила, что дама разглядывает меня с таким видом, словно выбирает на рынке карпа пожирнее. Я попыталась сделать реверанс, очень неуклюжий — руки у меня были заняты рассерженным вопящим зверьком.

— Молодец! — заметила дама, наконец изобразив на лице подобие улыбки, хотя глаза у нее остались ледяными. — А ты находчивая. — Ее улыбка стала ослепительной, исполненной неотразимого очарования, сияющей, как лед на замерзших лужицах морозным зимним утром. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь мне прислуживал. Эта девочка… сгодится. — Она властно взмахнула рукой, словно говорить больше было не о чем. — Ступай за мной, детка. Держи Барбари крепче…

И я пошла за ней, во рту сразу пересохло, а под ложечкой засосало — сразу и от испуга, и от радости. Меня взяли в горничные знатной дамы. Чтобы я была на побегушках у женщины, которая выбрала из всех меня. Пусть и ненадолго, правда, но я сумела ухватиться за эту возможность быть замеченной. Выделиться среди всех. И я крепко вцепилась в золотой ошейник на загривке зверька. Но как только я вошла в комнату, отведенную нашей гостье, зверек вырвался у меня из рук, бросился к расшитому пологу постели, стал острыми зубами рвать дорогую ткань. Я не сходила с места, не ведая, что мне надлежит делать.

— Держи! — велела гостья.

Она стянула с себя пару вышитых перчаток, уронила на пол, явно ожидая, что я их подберу. За перчатками последовали вуаль и платок, брошенные небрежно, словно и не были сшиты из драгоценной ткани. Я кинулась их подбирать. Так я впервые познакомилась с обязанностями горничной у знатной дамы. Леди сбросила мне на руки свой плащ, а я стояла, ощущая тяжесть роскошной одежды и не зная, что с нею делать. Дама не дала мне никаких указаний, а ее высокомерный вид не позволял задавать вопросы.

— Боже правый! — воскликнула она, привычно поминая имя Божье всуе, что произвело на меня большое впечатление. — Мне что же, придется удовольствоваться этим убогим жилищем? Готова спорить, здесь даже хуже, чем в темницах Тауэра. Этой нищеты уже довольно, чтобы считать меня кающейся! — Она взяла в руки свою шкатулку с драгоценностями и мелодично рассмеялась, хотя было в этом звуке и что-то неприятное. — Ты же не знаешь, кто я! Откуда послушнице в такой дыре меня знать? Но, Богом клянусь, через год узнаешь! Вся Англия услышит обо мне. — Тон, которым она это произнесла, был невыносимо злобным, странно противоречащим ее прекрасному лицу. Она швырнула шкатулку на ложе, так что самоцветы рассыпались по простыням яркими искрами, и мельком взглянула на меня. — Я — Джоанна, графиня Кентская. По крайней мере, сейчас. А скоро стану супругой принца Эдуарда, будущего короля Англии.

Я ничего не слышала ни о ней самой, ни о принце, который станет следующим королем. Я знала лишь одно: она выбрала из всех меня. Выбрала себе в служанки. Кажется, в душе я очень этим гордилась. Напрасно, как выяснилось.

Я добровольно попала в рабство к Прекрасной деве Кента, для которой ее красота и очарование, как она сама мне сказала, были лишь средством снискать известность по всей стране. Когда я ей требовалась, она звонила в маленький серебряный колокольчик, который давал удивительно громкий звук. Звонил этот колокольчик очень часто.

— Возьми это платье и вычисти подол, там столько пыли накопилось. И поосторожнее с платьем.

Я вычистила. Очень-очень осторожно.

— Принеси мне лаванды — полагаю, у вас в саду найдется лаванда? Она мне нужна для сохранности мехов. Я их надену теперь только через несколько месяцев…

В поисках лаванды я истоптала все грядки сестры Марджери, рискуя получить выговор строгой сестры-врачевательницы.

— Забери эту чертову мартышку, — наконец-то я узнала, как называется зверек, — и унеси в сад. От нее столько шума, у меня голова разболелась. И принеси воды. Мне нужна большая лохань воды. Горячей, не такой, как в прошлый раз. А когда сделаешь все это, принеси чернила. И перо.