Земля надежды

Джонни работал в дальнем углу сада, где росли несколько рядов саженцев, готовых к продаже, а в каждом углу — по каштановому дереву. Под деревьями были разостланы белые простыни, каждый день, на рассвете и в сумерках, Джонни приходил сюда и собирал самые лучшие каштаны до того, как ими могли поживиться белки.

— Эй! — окликнул его Джон от самого входа в сад. — Записка от Александра.

Джонни поднял глаза и бегом помчался по саду, глаза его сияли радостью и надеждой.

— Король дошел до Йорка! Я могу ехать к нему!

Джон покачал головой и молча протянул записку.

Джонни взял ее, развернул, прочитал. Джон видел, как радость и энергия вытекают из его сына, точно пиявка горя внезапно присосалась к его сердцу.

— Разбит, — выговорил он, как будто слово не имело никакого смысла. — Разбит при Данбаре. А где этот Данбар?

— В Шотландии, — хрипло ответил Джон. — Вроде бы к югу от Эдинбурга.

— А король?

— Ты же видишь, он ничего не пишет. Но и так ясно, что все кончено, — мягко сказал Джон. — Это был его последний шанс. Теперь он, наверное, вернется во Францию.

Сын посмотрел на него, его юное лицо омрачилось беспокойством.

— Кончено? Ты думаешь, он уже не повторит попытку?

— Не может же он продолжать бесконечно! — воскликнул Джон. — Не может все время возвращаться и переворачивать страну вверх дном! Он должен наконец понять, что для его отца все кончилось, а теперь и для него тоже. Их время ушло. Англия больше не хочет короля.

— Ты заставил меня остаться и ждать, — сказал Джонни с внезапной острой горечью. — И я остался и ждал, как сотни, а может, и тысячи других. И пока я сидел здесь и ждал, ему не хватало солдат. И поэтому он потерпел поражение, пока я сидел дома, ожидая твоего разрешения ехать.

Джон положил было руку на плечо Джонни, но юноша стряхнул ее с плеча и отошел на несколько шагов.

— Я предал его! — выкрикнул он, и его голос сломался. — Я остался дома, послушавшись отца, а должен был мчаться к нему, чтобы слушаться своего короля.

Джон помолчал, тщательно выбирая слова.

— Не думаю, что от тебя так много зависело. Не думаю, что даже несколько сотен солдат что-нибудь изменили бы. С того самого времени, когда армией стали командовать Кромвель и Ламберт, они редко проигрывали сражения. Не думаю, что если бы ты был там, от этого что-нибудь изменилось бы, Джонни.

Джонни печально посмотрел на отца. На его красивом юном лице был лишь упрек.

— Для меня изменилось бы, — ответил он просто и с достоинством.

К обеду Джонни вышел в молчании. Молча отправился спать. На следующее утро за завтраком глаза его были печальны, и под ними залегли темные тени. Свет в Джонни вновь погас.

Эстер, вставая из-за стола, чтобы принести еще эля, положила руку ему на плечо.

— Почему бы тебе не поехать сегодня в Уимблдон? — осторожно спросила она. — Наверное, дыни уже пора снимать.

— А что мне делать с урожаем? — несчастным голосом спросил он.

Эстер бросила взгляд на Джона, прося о помощи, и увидела только легчайшее пожатие плеч.

— Ну, можно их упаковать и отослать Карлу Стюарту в Эдинбург. Только имя свое не пиши, — добавила она осмотрительно. — По крайней мере, ты можешь послать ему эти дыни. Тогда ты будешь знать, что послужил ему именно так, как и должен был послужить. Ты — не солдат, Джонни, ты — садовник. Ты можешь послать ему фрукты, выращенные для него. Так ты служишь ему. Так твой отец служил его отцу, а твой дед — самому королю Иакову.

Джонни колебался всего мгновение, потом он посмотрел на отца.

— Можно мне поехать? — с надеждой спросил он.

— Конечно, — с облегчением ответил Джон. — Конечно, можешь поехать. Это очень хорошая мысль.

Весна 1651 года

Холодными, темными февральскими днями Джон любил отправиться в Лондон и пожить там у Френсис. Иногда он останавливался у Филиппа Хардинга или Пола Квигли и принимал участие в их дискуссиях. Кто-нибудь из врачей проводил эксперимент и приглашал остальных понаблюдать за ходом работы, с тем чтобы потом прокомментировать результаты. Как-то вечером Джон присутствовал при том, как один из алхимиков пытался обжигать фарфор так, чтобы получился новый вид глазури.

— Джон будет у нас судьей, — сказал один из джентльменов. — У вас в коллекции ведь есть фарфор?

— Есть несколько фарфоровых блюд, — сказал Джон. — Размерами от большого подноса до такого маленького, что только мышь с него пообедает.

— И очень тонкий? Свет через него видно?

— Да, — ответил Джон. — Но очень прочный. В нашей стране я такого не видывал. Думаю, что у нас нет фарфоровой глины нужного качества.

— Тут дело в глазури, — сказал один из присутствовавших.

— Нет, в температуре обжига в печи, — не согласился другой.

— Постойте, — сказал алхимик. — Давайте подождем, пока печь остынет, и посмотрим.

— Выпьем, пока будем ждать? — предложил кто-то.

Горничная принесла бутылку мадеры и стаканы. Все пододвинули высокие стулья и уютно расселись вокруг рабочего стола алхимика.

— Слышали, в Отлендсе собираются сносить дворец? — спросил кто-то Джона. — Вы же сажали там сады?

Джон поперхнулся.

— Сносить? — переспросил он.

Спрашивающий кивнул.

— Продать его не могут. Он слишком большой для частного дома, и слишком многое нужно сделать. Его просто разрушат.

— А как же сады? — заикаясь, пробормотал Джон.

— Вы бы обратились с ходатайством в парламент, — посоветовал кто-то из математиков. — Спросите, можно ли вам забрать свои растения, прежде чем начнутся работы по сносу. У вас же там есть настоящие редкости.

— Чистая правда… — Джон был просто ошеломлен. — В королевских дворах есть очень ценные экземпляры.

Он потряс головой.

— Каждый день слышишь что-то новенькое… но никак не ожидал, что Отлендс сровняют с землей.

Джон затронул вопрос об Отлендсе, когда в Ковчег для ознакомления с редкостями приехал член парламента. Через несколько дней он получил полномочия руководить продажей образчиков растений из сада перед сносом здания. В качестве вознаграждения за беспокойство ему разрешили взять себе десятину от прибыли и любые растения по выбору. Остальное он должен был продать.

— Я останусь там на неделю, а то и дольше, пока не закончу, — сказал он Эстер.

— Я буду скучать по нашему маленькому домику, — откликнулась она. — Мне было приятно знать, что у нас есть пристанище там, далеко от города.

— Какое бессмысленное расточительство, — печалился Джон. — Работа в садах… красота здания… а новая оранжерея и домик шелкопрядов?! Все впустую.

— Возьмешь Джонни с собой? — спросила Эстер. — Ему было бы неплохо сменить обстановку.

— Конечно, — ответил Джон. — И нашу повозку тоже. Привезу обратно хотя бы несколько каштановых деревьев… если они пережили эту зиму. Там еще были очень красивые вьющиеся сорта, которые мне, может быть, тоже удастся срезать со стен и пересадить.

В повозку запрягли Цезаря, боевого коня Джонни.

Джон подумал, что красивое животное, тянущее повозку садовника ко дворцу, который скоро будет разрушен, могло бы послужить прекрасной иллюстрацией к дешевому изданию баллады под названием «Как пали сильные». [45] Боевой конь, впряженный в повозку, не казался Джону символом мира и процветания, когда его сын сидел на месте возчика, с глубоко запавшими, потемневшими глазами. Даже конь повесил голову, ощущая непривычный груз, давивший ему на спину. Казалось, что и коня, и юношу нужно отпустить с этой каторги, отпустить их на волю, дать им умчаться прочь, в мир мечты, ими же самими и придуманный. Для них обоих времена были слишком мелкие и слишком убогие. Они были прекрасными созданиями, им бы быть свободными и делать то, что считают нужным.

Джон подумал, что тяжелая работа может хоть как-то поднять настроение Джонни, и поставил его обрезать и выкапывать розы в розарии. На все времени явно не хватало, и они занимались только самыми ценными растениями в саду и деревьями в парке. За эти короткие февральские дни невозможно было извлечь из земли и сохранить все несметные богатства, раскинувшиеся на девяти акрах и дворах, террасами спускавшимися к парку.