«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)

- Прости.

- Ты… не хочешь теперь меня знать, наверное, - ощутив, как напрягся Гийом, прошептала Франсуаза и попыталась отстраниться.

- Что ты говоришь такое, глупышка… я так тебя люблю.

- И я тебя люблю, воронёнок.

- Ты всё ещё это помнишь?

- Билл?

- Да.

- Я хотела сказать…

Странная пауза заставила Гийома открыть глаза, и посмотреть на сестру, которая сидела на полу рядом с ним, мягко целуя его ладонь и кончики пальцев.

- Что?

- Пойдём к матери.

Поспешно поднявшись, девушка потянула брата за руку, помогая встать, и они вместе направились на третий этаж. По дороге Билл рассматривал богатый интерьер, и хотя до парижского шика ему было далеко, было видно, что в убранство были вложены немалые средства: шёлком обтянутые стены, дорогие китайские гобелены, бронзовые канделябры, резная мебель, выложенный мозаикой пол – если бы только дом этот не находился в районе, где жили женщины лёгкого поведения, он мог бы сказать, что сестра живёт превосходно.

Постучавшись, но не дожидаясь ответа, Франсуаза вошла в светлую переднюю, ведя брата за собой. Оба застыли перед небольшой дверью, глядя друг на друга и пытаясь совладать с эмоциями, которые каждый из них испытывал в избытке, но природа этих переживаний была совершенно разной.

- Мама? - тихо позвала Франсуаза.

- Входи милая, дверь открыта.

Голос матери, такой ласковый и спокойный, больно полоснул слух, несмотря на всю мягкость. Гийом ощущал, как чувство вины возрастает с каждой минутой, проведенной здесь, но менять что-либо было слишком поздно. Для того, чтобы не стоять под этой дверью сейчас, нужно было изначально отказаться от поисков своей семьи. Однако, одновременно с отчаянием поминутно возрастала уверенность в том, что здесь его ждали и любили до сих пор.

Франсуаза глазами указала на дверь, и Гийом, поборов нерешительность, толкнул её, входя в комнату. У окна сидела седая женщина с пяльцами в руках, и увлечённо вышивала. Она даже не обернулась, и продолжала втыкать иглу в сукно, тихо напевая какую-то старую песню. Подойдя к ней ближе, Гийом увидел крупные нарциссы на чёрном шёлке. Время почти не изменило мать, лишь посеребрив её волосы, что прежде были такими же чёрными, как у обоих её детей.

- Ты что-то хотела? – переспросила она, и ахнула, когда обернулась, ожидая увидеть дочь. Лицо её мгновенно покрыла сероватая бледность, а брови измученно надломились, - Гийом?

- Мама, прости меня, - бросаясь на колени, Беранже спрятал лицо в подоле юбки, и почувствовал, как руки матери нежно коснулись сначала его головы, а потом плеч, пытаясь поднять его.

- Деточка моя, милый мальчик, ну что же ты? – всё ж оторвав Беранже от своих колен, мать обхватила ладонями его лицо, принимаясь с обожанием его разглядывать, лаская теплом каждую чёрточку и каждую ресничку. Нежность затопила всю комнату, и рядом с ними присела Франсуаза, тихо всхлипывая на плече у Гийома. - Живой, живой и здоровый мой малыш, - целуя мокрые щёки нерадивого сына, женщина дрожащими руками поглаживала шелковистые волосы, и ей казалось, что она чувствует тот самый, непередаваемо-сладкий запах маленького ребёнка. Аделаида Беранже не видела перед собой взрослого юношу, самостоятельного и изысканного, который не давал о себе знать столько времени – упоёнными материнской любовью глазами она видела лишь своего маленького, проказливого воронёнка, который снова набедокурил, и теперь просил прощения, как это обычно бывало из-за какой-нибудь безделицы.

- Прости меня, мама, прости, - всё шептал Гийом, который ничего больше, кроме этих слов, произнести не мог. Он смотрел в глаза родительницы, и видел там только ласку и своё отражение, в то время как отвращение к самому себе затягивало тугую петлю на шее.

- Ты стащил мой гребешок, - сквозь слёзы усмехнулась мать.

- Мне нужна была какая-нибудь твоя вещь.

- Ты мог написать…

Гийом опустил голову, хотя не услышал во вздохе матери и доли упрёка. Если слова Франсуазы отдавали обидой и звучали с укором, то материнские голос и руки доказывали только безграничную любовь и прощение.

- Я так боялся. Я боялся, что отец…

- Глупыш, отец так страдал, когда ты ушёл. Поначалу он побушевал, конечно же, но потом он каждый день говорил мне, что больше всего на свете мечтает увидеть тебя.

Ответить Биллу оказалось решительно нечего. В глазах своей матери он видел одновременно светящуюся радость и не проходящую печаль. Оглянувшись, он увидел, что на всех гобеленах и занавесках в её комнате были вышиты нарциссы: белые, жёлтые, золотые цветы красовались на каждой салфетке и подушке. Щемящее сердце рвалось из груди наружу, мысли метались и путались, как мотыльки над цветами, сменяя одна другую, но безмолвная минута не тяготила. Гийом отчётливо слышал вздохи матери, тяжёлое дыхание льнувшей к нему Франсуазы, и своё собственное, которого, как он сейчас понимал, он не заслуживает.

***

Последующие несколько дней, включая день выступления, тянулись для Гийома невыносимо долго - балы, какие-то новые знакомства, на которые он не обращал особого внимания, вино и танцы. Он сдержал обещание и навещал мать с сестрой каждый день, даже, когда после изнурительных репетиций едва держался на ногах. Он брал карету Марисэ и отправлялся в квартал с сомнительной репутацией, не обращая внимания на то, что его там уже запомнили и считали очередным любовником Франсуазы. Чёрный Лебедь не задавал никаких вопросов о семье, лишь в первый день осведомившись, не нужна ли им какая-нибудь помощь, но Гийом сам не знал, как убедить сестру принять деньги – она утверждала, что они с матерью ни в чём не нуждаются, и напрочь отказывалась от всякой помощи. Тем не менее, направляясь к ним в последний день своего пребывания в Марселе, Беранже решил, что непременно оставит деньги под подушкой, чтобы сестра не заметила их сразу.

Вдыхая упоительно-сладкий бриз, что веял со Средиземного моря, Гийом прощался с марсельским солнцем, которое завтра он намеревался встретить уже далеко от этого города. Он чувствовал, что будет тосковать по нему, и в первую очередь по любимой матери, которая каждый день превращала для него в праздник, готовя его любимые прованские блюда, которых а Париже никто не умел так вкусно готовить, и рассказывая забавные истории, с которыми он как будто уходил в детство, забывая обо всём, что случилось с ним за последние два года. Мать кормила его с рук, словно маленького ребёнка, гладила , целовала в лоб. Ещё она пообещала к его отъезду вышить ему платок с нарциссом, и сегодня Гийом ехал к ней, чтобы проститься до следующего раза, хотя не мог сказать с уверенностью, когда он будет, и будет ли вообще.

Оказавшись на месте, Беранже приказал кучеру ждать, а сам, осведомившись у служанки, не занята ли, часом, её госпожа, направился по уже знакомой лесенке вверх, и не стучась вошёл в будуар Франсуазы. На эти несколько дней девушка отменила все визиты так называемых поклонников, и теперь всегда была пристойно одета, так как Гийом мог прийти в любую минуту. Как обычно, поцеловав брата, она усадила его в кресло, а сама расположилась рядом на полу, положив голову ему на колени.