«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)

- О чём задумались, драгоценный мой?

- Слушаю пение птиц, - не отводя взора от горизонта, ответил Гийом, - Здесь они поют совсем по-другому. Не так, как в Версале. Я так давно не слышал птичьего щебета.

- Чем вам не нравятся версальские соловьи? И жаворонки там есть, да и кукушки.

Поднявшись с места, Чёрный Лебедь подошёл к Нарциссу и принялся мягко массировать его плечи.

- Но у них другие голоса, разве вы не слышите?

- Меланхолия вам не к лицу, Гийом.

- Вам здесь не понравилось? – как-то грустно спросил юноша, не убирая рук Марисэ со своих плеч, но и не отвечая на прикосновение.

- Не люблю провинцию, не люблю полудеревенский уклад и бедность, - брезгливо произнёс герцог, и отошёл,

- ничего не нахожу прекрасного в старом доме и кудахтанье кур на заднем дворе.

- Но природа? Взгляните на это небо, на лес…

Ответа не последовало, и Гийом, вздохнув разочарованно, поднялся, и ни слова больше не сказав, покинул гостевые покои, а затем и дом де Буа, направляясь к речушке. Золотящаяся на солнце, она тихо несла свои воды к северу, унося с собой облетающие листья и соломинки. Было уже прохладно, но осенняя трава так и манила ступить на неё босиком, и потому Гийом избавился от туфель, и пошёл к воде, наслаждаясь ощущениями, которые дарили босым стопам пожухлая трава и опавшие листья. Около речушки росли ивы, спускавшие в неё ветви, и несколько диких яблонь. Гийом, остановился у кромки воды, когда с неба донеслось тревожное курлыканье диких птиц. Обратив взор к облакам, он увидел клин серых журавлей, что направлялись к югу. Сердце заныло, и память вернула мысли в другую осень, в Сент-Мари. Время притупило ощущение тревоги и неуверенности, владевшие им в те дни, и Билл, впервые за долгое время подумал о том, что именно тогда он был самым счастливым: когда под южным солнцем доспевали яблоки, и вода в реке была тёплой. Он вспомнил о том, как впервые увидел Тома в реке, как тот смущенно краснел, прося не смотреть на него, и, как вскоре у той же реки они делили свои первые, робкие, но столь желанные поцелуи.

Над головой пронеслись весёлые стрижи, вырывая провансальца из печальных дум о прошлом, и возвращая к настоящему, где солнце, напоследок, мазнув золотом по щекам, скрылось за горизонтом. Настоящее состояло из череды событий, которые от него, Гийома, никак не зависели. Когда перед отъездом в Марсель он зашёл к Тома, чтобы сообщить о путешествии, арфист держался холодно и отстранённо, и за их встречу сказал лишь два слова: «Счастливого пути». Беранже застал его в кабинете, прежде бывшим кабинетом мэтра, а теперь его собственном, за книгами. Незрячий и книги? Та деталь, что Дювернуа упорно отворачивался, также свидетельствовала о том, что он видит, однако не хочет смотреть на него. Разговор не складывался, и главным образом потому, что Тома смотрел в сторону и вместо ответов лишь утвердительно, или отрицательно, качал головой. Глядя на его губы, опущенные уголки которых подрагивали, Гийом готов был поклясться, что в глазах арфиста стояли слёзы, но теперь это не имело значения. Дювернуа так скоро переменился, стоило ему получить имя и состояние, что на возвращение прежнего русоволосого мальчика, слепого и покорного, глупо было надеяться. Теперь он мало, чем отличался от Марисэ, изысканный вкус которого был приучен к дворцовым красотам, и мешал ему наслаждаться живой природой.

Гийом вспомнил о данном самому себе обещании вернуть арфисту зрение и устроить всё так, чтобы он ни в чём не нуждался. Что ж, оно было выполнено…

- Гийом, что вы делаете здесь, да ещё и без туфель? – послышался позади обеспокоенный голос, принадлежащий безумно красивому в лучах заката Марисэ, который спешил к нему, - Пойдёмте! Созывают к ужину, но я велел подать нам угощение в наши роскошные апартаменты, - с долей иронии добавил он, и поднял шитый серебром камзол Беранже, небрежно брошенный на траве, - Хватит стоять босиком на влажной траве! Схватите простуду, а ведь мы в пути!

- Вам не понять этого, - немного обиженно ответил Гийом, но всё же принял раскрывшиеся ему объятия Чёрного Лебедя, который накинул камзол на его плечи, а затем подхватил его на руки и понёс к дому. – Вы с ума сошли! Если нас увидят, что подумают?

- Подумают, что мы репетируем сцену из спектакля! – смеялся в ответ Марисэ, - Не забывайте, что в новой постановке мадмуазель Фуфо – именно вы!

- Там осталась моя обувь, и чулки, ну!

- Отправим за ними слугу, - вновь хохотнул Марисэ, после чего понизил голос и заговорил так, что у Гийома по шее побежали мурашки, - Между прочим, в последний раз, в карете, вы мне очень понравились в тех тёмно-бордовых чулках. Как настоящая куртизанка. Не желаете ли повторить это представление? – язычок японца пробежал по мочке уха. Заметив, как краска залила лицо Билла, он добавил, - Хочу вас таким…

Их вечер продолжился в покоях, куда им подали кушанья с королевского стола, а потом принесли десерт из взбитых сливок и шоколада, который всё ещё считался дорогим и редким деликатесом. Марисэ видел подавленное состояние своего любовника и постарался всеми силами отвлечь от печальных раздумий, которые вполне естественно преследовали того после смерти учителя. Гийом действительно забылся в ласках, когда герцог целовал его, капал горячий шоколад на его белоснежную кожу, а потом слизывал сладко-терпкие капли, но шептал, что родинки его в разы слаще. Юноша плавился в его руках, отдаваясь с каким-то отчаянием, и стонал так, что приходилось накрывать ладонью его уста, чтобы не быть услышанными в чужом доме. Билл исполнил его просьбу, и остался в одних тёмно-вишнёвых чулках с атласной лентой того же цвета, что только подчёркивали длину и стройность его ног, и выделяли самые откровенные и нежные участки гибкого тела. Но как бы Марисэ ни ласкал Нарцисса, это не могло убрать непроходящей грусти, что поселилась в янтарных глазах, и ночами выступала росой на чёрных ресницах.

***

Париж медленно погружался в осенние холода, но когда парки взорвались оттенками краплака и охры, наступило бабье лето, и вновь вернулось солнце и сухая погода. Окружённый деревьями, собор Нотр-Дам напоминал бриллиант в золотой оправе, и благодаря приятной погоде на воскресные мессы собиралось куда больше знати, чем в унылые дождливые дни. Сегодня было одно из таких прекрасных воскресений, когда посетители, отстояв проповедь и причастившись, вернулись в мир: замужние дамы тайком подглядывали за своими любовниками, те отвечали им тем же, не обращая внимания на присутствие мужей, но также успевали украдкой послать воздушный поцелуй юным девицам – их дочерям, которые, в отличие от своих опытных матерей и тёток, ещё не умели скрывать смущения и стыдливо опускали глаза. По окончании религиозного ритуала каждый возвращался к своей жизни, однако было необходимо поддерживать облик доброго христианина, а потому, выходя из собора, представители высших кругов принимались раздавать милостыню нищим, столпившимся на паперти.

Среди высоких чинов и прочих дворян, благодетельствовал и граф де Даммартен, Тома Дювернуа. Тьери шёл за ним с кошельком, и подавал в первую очередь старикам и детям, при этом успевая замечать взгляды юных аристократок, устремлённые к его господину, и едва сдерживая снисходительную улыбку.

Тома выглядел поистине великолепно: медовые волосы волнистыми прядями обрамляли точёное лицо арфиста, на щеках которого розовел лёгкий румянец, а на кончиках длинных ресниц играли солнечные лучи. На устах Тома цвела странная полуулыбка, и присущая ему грация сильно выделяла из общей массы людей, потому было неудивительно то, что многие взгляды были обращены именно к нему.