Безоглядная страсть

— Ревность — ужасная вещь, — прошептал он, — еще ужаснее, чем гордость.

Энни хотелось достойно ответить ему каким-нибудь афоризмом в том же духе, но в этот момент ничего не приходило ей в голову — сознание ее, все ее существо было целиком поглощено восхитительными ощущениями. Она изгибалась всем телом, с губ ее срывался блаженный стон.

Но, когда она начала сползать со стула, ожидая, что он овладеет ею на мягком ворсистом ковре на полу, Ангус остановил ее, раздвинув ей ноги. Когда его губы коснулись ее плоти, прежние ощущения показались Энни ничем по сравнению с новыми…

— Прекрати, — прошептала она. — Прекрати!

— Прекратить? — усмехнулся он. — Я еще только начал!

Окончательно потеряв контроль над собой, Энни, пожалуй, упала бы с кресла, если бы не ухватилась за плечи мужа, а он не поддержал бы ее, чтобы опустить на ковер. Теперь, когда ему уже ничто не мешало, он высоко поднял ее ноги, обеспечивая себе максимальный доступ.

Ангус отпрянул от нее — но лишь на пару мгновений, необходимых для того, чтобы скинуть ботфорты и стянуть штаны. Освободившись быстрыми движениями от остатков одежды, он предстал перед ней в полной боевой готовности. Глаза его возбужденно сияли. Он взял ее руку в свою, приглашая прикоснуться.

Энни начала ласкать его. Наконец, почувствовав, что тверже он уже не станет, Энни впустила его в себя, отдавшись толчкам, чувствуя каждый дюйм его мощного тела. Пальцы Энни мертвой хваткой вцепились в мускулистые плечи мужа, ноги скрестились на его талии. Наслаждение, казалось, накрывало ее снова и снова; Энни уже успела забыть, что за несколько минут до того чувствовала себя совершенно обессиленной — неутомимое тело мужа, казалось, подпитывало ее все новой и новой энергией. Наконец он взорвался внутри ее и, сделав словно по инерции еще несколько движений, медленно, неохотно покинул ее.

Энни нашла в себе силы открыть глаза. Их все еще сплетенные тела отражались, многократно повторяясь в анфиладе зеркал, и это пьянило ее еще больше, чем десять бутылок вина… Медленными, рассеянными движениями Энни ласкала взмокшую спину мужа. Раньше Ангус, как правило, не потел во время любовной битвы, как и не отпускал плоских шуточек, словно тринадцатилетний подросток.

— Извини, — неожиданно прошептал он.

— За что? — удивилась она.

— Ты устала, а я не даю тебе спать…

— Все прекрасно, — блаженно зажмурилась она, — но теперь, с твоего позволения, я бы заснула.

— Отнести тебя на кровать?

— Угу… — уже почти засыпая, пробормотала Энни. Ангус легко подхватил ее на руки. Энни и не заметила, как очутилась на кровати. Она уже спала.

Глава 4

Энни проснулась в кромешной темноте, и лишь через минуту после пробуждения поняла, что находится не в своей спальне, а на огромной кровати Ангуса под задернутым пологом. За окном завывал ветер, в стекло стучал снег, но Энни чувствовала себя тепло и уютно, словно в коконе. Ангуса рядом не было, но, судя по еще хранившей его тепло простыне, покинул он ее совсем недавно.

Энни всегда удивляло, как мало времени муж тратит на сон, — даже если ему предстоит долгий, напряженный день. Сама-то она любила понежиться в постели подольше… Ангус же обычно уже бывал на ногах, когда самый ранний из слуг еще только продирал глаза. Очень часто Энни, проснувшись, обнаруживала мужа за рабочим столом читающим книгу или просматривающим свою корреспонденцию. Ангус объяснял свои ранние подъемы привычкой, выработанной еще во Франции: чтобы все успеть, ему приходилось отрывать ото сна часа два-три.

Энни никак не могла понять, какой интерес вставать до рассвета и трястись миль двадцать в экипаже, чтобы поглазеть на солдатские учения в какой-нибудь дальней крепости, не говоря уже о том, чтобы всю ночь торчать на балу у какого-нибудь русского посланника. Разве можно сравнить это с удовольствием скакать на лошади — то во весь дух, то медленно, любуясь живописными пейзажами родного края, — или пробежаться босиком по влажной росистой траве? Есть ли вообще на свете удовольствие, которое может сравниться с этим?

«Есть», — улыбнулась про себя Энни, вспоминая подробности вчерашней ночи и краснея, сама не зная почему. Давно, очень давно она не просыпалась так — уткнувшись носом в подушки, пахнущие сандаловым маслом, которым Ангус обычно умащал волосы, еще одна привычка, приобретенная во Франции. Ангус не любил ни пудрить волосы, ни носить париков.

Энни сладко потянулась в постели, наслаждаясь приятным прикосновением нагого тела к свежим простыням. Она еще ощущала себя немного усталой и пьяной после вчерашней ночи. На губах еще горели поцелуи Ангуса, щеки пылали, и, проведя в рассеянности рукой по груди, Энни с удивлением обнаружила, что соски по-прежнему остро реагируют на прикосновение.

Какой-то звук, донесшийся до ее слуха с другой стороны балдахина, заставил Энни приподнять голову. Прислушавшись, она подвинулась на краешек кровати и высунула голову из-под полога. Сначала ей не удавалось ничего разглядеть из-за темноты. На тумбочке рядом с кроватью, правда, стояла лампа, но ее притушенный фитилек почти не давал света. Но что-то привлекло ее взгляд к столу Ангуса, и, приглядевшись немного, она поняла, что это он сидит на своем рабочем месте. Но на этот раз Ангус ничего не писал — он сидел неподвижно, подперев голову руками.

— Ангус! — осторожно окликнула его Энни. Ангус не двигался, казалось, он даже не услышал ее.

— Ангус, — Энни перепугалась не на шутку, — с тобой все в порядке?

— Да, — чуть слышно проворчал он. — Спи!

— Что это ты сидишь в темноте?

— Я сижу не в темноте, я сижу… в тишине. Энни спустила ноги с кровати. В комнате было прохладно. Ангус сидел в своем обычном домашнем халате, Энни же, не имея под рукой ничего, завернулась в простыню. Она подошла к мужу и дотронулась до его плеча.

— В чем дело, Ангус? — снова спросила она.

— Энни, — нетерпеливо проворчал он, — со мной, честное слово, все в порядке. Ложись, а то еще простудишься, чего доброго!

— Может, растопить камин? — предложила она. — Несколько поленьев, кажется, еще осталось…

— Не надо, если только тебе самой не холодно, тогда я сам разведу. Мне просто нужно… посидеть, подумать кое о чем…

Энни уловила в его голосе — еще вчера таком нежном — стальные нотки отчуждения.

— Извини, — проговорила она, — если я тебе помешала… — Она поежилась, кутаясь в простыню. — Может, мне пойти к себе?

Она развернулась было, чтобы идти, но он поймал ее за руку.

— Не надо, Энни, это ты меня извини. Я не хочу, чтобы ты уходила. Останься, посиди со мной с минуту, у меня голова раскалывается, и во рту словно полк солдат ночевал.

— Это ты перебрал накануне, — проворчала она.

— Что? — не расслышал он.

— Да так, — пробормотала Энни, — не обращай внимания, глупая шутка…

Ангус притянул жену к себе, и Энни прижалась к нему.

— Прости, — повторил он, — прости, родная. — Он успокаивающе погладил ее по волосам. — Я не хотел быть грубым с тобой.

— Прости и ты, я не собиралась тебе мешать. Если хочешь, пойду обратно спать.

Помолчав с минуту, Ангус поцеловал ее в лоб.

— Нет, оставайся здесь, родная. Я так хочу.

Энни вздохнула и прижалась к нему еще плотнее, но через несколько мгновений пристально вгляделась в лицо мужа, пытаясь понять, что же было причиной тоски в его голосе.

Может быть, он, протрезвев, стеснялся теперь своего вчерашнего поведения? Для человека, всегда гордившегося своей выдержкой, проявление столь необузданной страсти к собственной жене должно казаться непростительной слабостью. Теперь, подумала Энни, чтобы компенсировать это, он, чего доброго, вообще не будет с ней разговаривать несколько недель. У Энни засосало под ложечкой.

— Я ничем тебя не обидела? — осторожно поинтересовалась она.

Ангус покачал головой.

— Нет, — торопливо произнес он, — ты тут вообще ни при чем. Ничего особенного, забудь об этом… — Тон его голоса напоминал тон отца, гладящего ребенка по голове и предлагающего ему конфетку.