Безоглядная страсть

Ангус никогда не возражал против новых инициатив слуги, не вмешивался в обучение, однако неизменно радовался каждому новому успеху жены в той или иной премудрости. Впрочем, порой в глубине души он противился превращению горячей, необузданной, естественной Энни в светскую леди. Напротив, ему даже нравилось шокировать какого-нибудь чопорного гостя, когда жена баснословного богача, европейски образованного человека, главы клана Макинтошей, влетала в комнату раскрасневшаяся, с развевающимися волосами, босая, с подобранной, чтобы защитить ее от зубов бежавшего за ней по пятам щенка, юбкой.

Энни ворвалась в его скучноватую, размеренную жизнь, словно ураган в затхлую комнату. Ангус уже не представлял себе, как он мог раньше жить без этого хрустального, раскатистого смеха… Раньше Ангусу вообще не верилось, что между супругами могут существовать такие веселые, непосредственные отношения — его отец и мать, сколько он себя помнил, всегда были настолько холодны друг с другом, что порой Ангус даже недоумевал, как они умудрились произвести на свет четырех детей.

Прошлой ночью, правда, у них с Энни состоялся неприятный разговор… Бог свидетель, будь на то его, Ангуса, воля, он ни за что не стал бы ограничивать свободу жены. Но может ли глава такого мощного клана, как Макинтоши, ведущие свой род от самого легендарного короля Малькольма IV, правившего в 1153 году, жить как ему вздумается? Может ли он позволить себе забыть, что клятва в верности якобитам, данная в свое время его дедом, стоила его клану имений, титулов, престижа, восстановление которых потребовало от его отца двадцати лет верной службы английской короне…

Ангус не рвался в вожди клана. В глубине души он тогда надеялся, что ему, человеку, десять лет изучавшему во Франции мертвый язык мертвых поэтов и ходившему в оперу, большинство предпочтет другого претендента — Клани Макферсона. Ангус Моу всегда смотрел на себя как на ученого, а не политика и солдата. Он любил искусство, музыку, литературу… Знаменитый испанский фехтовальщик, правда, обучал его своему искусству, но за все эти годы Ангусу так ни разу и не пришлось драться на дуэли, обнажить шпагу или выстрелить из пистолета. К собственному стыду, однажды ему даже случилось упасть в обморок при виде попавшей под телегу и раздавленной в кровавую лепешку руки старого нищего.

Ангусу вспомнилась встреча с вождями клана, ел пришедшими после избрания его на должность засвидетельствовать ему свое почтение. Некоторые, правда, явились гладко выбритыми, в роскошных бархатных кафтанах, но большинство — все с теми же суровыми бородатыми лицами, каких Ангус насмотрелся еще десять лет назад, и он почувствовал, как мало с тех пор изменилось. Если шотландцы-горожане и успели за эти годы в большей или меньшей степени приобщиться к прогрессивным переменам, пришедшим с английским владычеством, то горцы остались такими же патриархальными феодалами, что и шестьсот лет назад. Горожане успели усвоить светские манеры и не считали больше, как их отцы, что если ты родился на ферме, то на ферме должен и умереть. Горец же по-прежнему не имел права жениться, не испросив разрешения вождя, не мог даже продать мешок зерна без того, чтобы не поделиться девятью десятыми выручки с лендлордом.

Ангус не спрашивал ни у кого разрешения, когда женился. Он мог бы аннулировать договор, заключенный в свое время его отцом и Ферчаром Фаркарсоном, одним росчерком пера. Тем не менее он пригласил старика в Моу-Холл и дал ему высказать свои условия, в глубине души зная, что все равно все будет так, как захочет он, Ангус.

Но Ангус увидел Энни Фаркарсон раньше, чем стены родного дома. Девушка скакала по равнине, не замечая его, рыжие волосы пожаром метались за ее спиной… Сначала Ангус решил, что она объезжает дикого, непокорного коня — таким огромным показался ему черный скакун, такую бешеную дробь отбивали его копыта… Но, заметив двух молодых людей, преследовавших девушку, как потом оказалось, это были ее кузены, увидев, как она, оборачиваясь, весело грозит им пальцем, Ангус понял, что она просто в шутку убегает от них.

Раскрасневшееся от бешеной скачки, сияющее от задора юное лицо, прекрасное и естественное, как природа родных гор, долго преследовало Ангуса во сне и наяву. Оно стояло перед ним, когда он обсуждал с Ферчаром условия брачного договора, и Ангус чувствовал, что обсуждает их лишь для проформы, что на самом деле готов пойти на все, лишь бы обнять наконец это прекрасное видение…

Даже сейчас, на пятом году супружества, сердце Ангуса замирало всякий раз, стоило ему увидеть лицо прекрасной дикарки… Услышав ее приближающиеся шаги, он по-прежнему готов был бросить все и поспешить ей навстречу. А от каждого воспоминания о ее горячих ласках в постели его бросало в жар, как в первый раз…

Допив последний глоток, Ангус снова бросил взгляд на часы. Десять минут седьмого… А встреча назначена на семь, хотя на самом деле ужин наверняка подадут не раньше десяти. До Каллоден-Хауса от Моу-Холла добираться час. Опоздать было бы дурным тоном. «Жду до половины седьмого, — думал он, — максимум до семи…

Конечно, он мог бы и вообще не ехать… желания лицезреть надутые лица Дункана Форбса и его прихвостней у него не больше, чем у Энни. Но, раз уж он имел глупость ввязаться во все это, выхода нет.

Ангус и сам не заметил, как закрыл глаза, но едва уловимое шуршание шелка заставило его открыть их и обернуться.

Одного взгляда на жену было достаточно, чтобы получить наконец ответ на вопрос, едет ли она на бал. Серебристая ткань наряда переливалась на фоне темного коридора, словно крылья стрекозы, юбка, настолько пышная, что едва проходила в дверь, контрастировала с осиной талией, квадратное декольте глубоко обнажало соблазнительные округлости, огненные волосы были изящно завиты.

Ангус, не в силах оторвать глаз от жены, попытался, не глядя, поставить бокал на стол — и результатом был прозвучавший, словно насмешка, звон хрусталя о каменные плиты пола. Когда Ангус, подобрав осколки, снова обернулся к Энни, та уже стояла посреди комнаты. Ангус опустил взгляд к ее ногам, глядя на выбивавшиеся из-под кринолина тонкие кружева нижней юбки.

— Извини, — голос Энни напомнил ему звон разлетевшегося вдребезги бокала, — что я немного задержалась, Дрена долго возилась с моими волосами…

— Результат стоит того, — улыбнулся он. — Ты выглядишь потрясающе!

От комплиментов Ангуса Энни всегда рдела, словно пятнадцатилетняя девушка. Она смущенно отвела глаза, и взгляд ее упал на стоявшую на столике бутылку.

— Мы очень спешим? — осторожно спросила eg она. — Я могу позволить себе бокальчик?

— Отчего же, можешь. — В этот момент, словно по волшебству, за спиной Энни появился Харди с бокалом в руке — очевидно, услышав звон разбитого бокала, он поспешил заменить его. — Харди, будь любезен, еще один.

Старый слуга не замедлил с исполнением приказа, и Энни, отсалютовав Харди своим бокалом, поднесла его к губам. Глаза ее не выдавали волнения, но рука заметно дрожала. Все утро и первую половину дня Энни провела в размышлениях, склоняясь к тому, чтобы не ехать, отговорившись нездоровьем. Она действительно чувствовала себя неважно — правда, не физически, а морально. Пару раз она посылала за Харди, чтобы тот передал Ангусу, что она не едет, и оба раза, так и не решившись, отсылала беднягу ни с чем.

Энни почти не смыкала глаз вот уже целые сутки, и нервы ее были на пределе. Обычно для того, чтобы сыграть роль светской дамы в очередном «спектакле», устроенном муженьком, ей требовалась серьезная подготовка. Ангус обычно в таких случаях говорил ей: «Будь разумной, не позволяй себе ничего лишнего!» Для Энни же единственным разумным отношением к тем мерзавцам, к которым ей сегодня приходилось тащиться по прихоти Ангуса, было плюнуть в их тупые, надутые лица и назвать предателями.

«Поеду! — решила вдруг она. — Поеду назло ему… Что ж, если леди Макинтош может терпеть этих идиотов весь вечер, не плюя им в лицо, то и у Энни Фаркарсон Моу должно хватить терпения! Да и зачем сидеть весь вечер дома с постной физиономией и молча беситься от злости?»