Каштановый омут

Роберта Джеллис

Каштановый омут

1

Страх! Он снова заставил Джиллиан похолодеть от ужаса. Джиллиан едва могла припомнить время, когда не ощущала страха. Разве что одно воспоминание – смутное, далекое, из того почти забытого времени, когда ее, еще кроху, подбрасывал в воздух большой и крепкий человек, лица которого она, как ни силилась, не могла припомнить, только низкий, чуть хрипловатый, теплый голос. А когда она начинала визжать от восторга, сильные руки прижимали ее к груди, и тот же глубокий голос шептал ей нежные слова… Но это было давно. А потом наступил кромешный ад, и в своих более свежих воспоминаниях Джиллиан видела себя, старающейся вжаться в угол и спрятаться при появлении мужчины.

Кто-то сказал ей – это тоже было давно, вскоре после того, как тот большой и сильный человек ушел из ее жизни, – что терпение и смирение помогают преодолеть страх земных страданий. Она частенько успокаивала себя этой мыслью, особенно когда терпела издевательства и побои тех, с кем ей приходилось жить теперь. Возможно, если бы страх оставался неизменным, она смогла бы со временем привыкнуть к нему, притерпеться. Но он вновь и вновь возвращался, и его обличье становилось раз от разу отвратительнее, он обжигал ее маленькое сердечко таким холодом, что не раз Джиллиан казалось, что душа не выдержит ада страданий, а сердце, изнывающее болью, разорвется. Страх постоянно менялся, и каждая перемена разжигала его с новой силой, так что Джиллиан снова и снова была вынуждена искать средство, чтобы успокоиться. Но по этой же причине и не могла смириться. Большей частью ей удавалось спрятаться от него – не полностью, всегда не до конца, но все-таки оттеснить призраки, наступавшие из тьмы ее нынешнего существования.

Тень страха всегда плескалась в глубине ее сердца, и она никогда не могла почувствовать себя счастливой, даже когда угрозы наказания не было. «Покорность, должно быть, лучше ума», – думалось Джиллиан. Страхи детства теперь казались лишь комариными укусами, хотя маленькой девочке они в свое время виделись сплошным кошмаром. Действительно, ужасно в одночасье превратиться из всеобщей любимицы, каждый жест и любое новое слово которой вызывали восторг близких, радостные восклицания, дарили ласковые объятия, в предмет побоев и оскорблений. Ум и страх помогли Джиллиан научиться не привлекать к себе внимания и, что еще важнее, улавливать в лицах и голосах окружающих нюансы их настроения. Она научилась исчезать, когда это возможно, а когда невозможно – приноравливать свое поведение к настроению других. Побои стали более редкими, ругань сменилась безразличием. Душераздирающий ужас от близкого наказания превратился в тупую, щемящую тоску, которая уже не проходила, а просто жила в Джиллиан, словно болезнь.

Однако сейчас Джиллиан опасалась наступления каждого дня. С недавних пор она стала замечать новое выражение и в глазах мужчин ее так называемого семейства, и тех, что наезжали в замок погостить. Она обнаружила, что взгляды мужчин стали дольше задерживаться на ее фигуре, и чувствовала в этом недобрый знак.

Поначалу Джиллиан обрадовалась такой перемене в отношениях, полагая, что ее, наконец-то, оценили, но забрезжившая надежда быстро растаяла. Шок от постигшего ее разочарования вместе с физической болью и стыдом вновь наполнил дни Джиллиан черным ужасом, а ночи – кошмарами.

Безрассудно отдавшись первому человеческому порыву, она быстро и искренне откликнулась на хитрый соблазняющий шепот одного молодого человека, гостившего в замке.

Когда он предложил ей встретиться с ним в лесочке в полумиле от стен замка, она с радостью согласилась, полагая, что там у них будет возможность свободно поболтать, собирая весенние букеты.

Не то чтобы она совершенно не знала прозы жизни. Животные свободно совокуплялись и в замке, и на фермах поместья; столь же свободно и открыто делали это слуги. Однако в свои двенадцать лет Джиллиан совершенно не представляла подобного по отношению к себе. Она абсолютно не подозревала, на что намекала ее оформившаяся маленькая грудь или тонкая талия…

Поэтому Джиллиан оказалась совершенно не готовой, когда ее обхватили и с жадностью поцеловали. Удивление и удовольствие от того, что, на мгновение, показалось ей выражением привязанности, помешали ей отпрянуть сразу же. Только когда молодой человек одним движением распустил шнурок платья на ее шее и его рука жадно начала щупать ее грудь, Джиллиан поняла его намерения. Тогда она начала сопротивляться. Однако ее запоздалая реакция была понята неверно. Поскольку девушка так охотно откликнулась на предложение встретиться, молодой человек решил, что сейчас она просто играет. Когда же он, наконец, понял, что она действительно пытается освободиться из его объятий, ярость еще больше воспламенила его желание. Юноша знал, как обращаться с такими капризными девчонками. Он подставил ей подножку, зная, что упадет на нее сверху и что она будет ошеломлена падением. В несколько мгновений, пока ошеломленная девушка переводила дух, он задрал ей платье и спустил свои штаны до колен. До сих пор юноша действовал успешно, но все-таки опытным насильником он не был, и прежде, чем он успел нанести последний удар, к Джиллиан вернулись силы и дыхание.

До этого момента она боролась молча, в большей мере боясь наказания за то, что покинула замок и позволила себе оказаться в таком положении, чем самой ситуации. Насилие и боль качнули чашу весов ее страха в другую сторону, и она принялась звать на помощь. Внезапные душераздирающие крики и возобновившееся отчаянное сопротивление остудили пыл несостоявшегося насильника, так что Джиллиан удалось вывернуться из-под него, откатиться в сторону и вскочить на ноги.

К несчастью, это избавление не положило конец кошмарам. Если бы это было так, воспоминания о происшедшем вызывали бы скорее усмешку, чем ужас. Конечно, все ее тело было в синяках, но это было для нее привычным, а страх никогда не уничтожал в ней любопытства. Когда потрясение прошло, она с иронией вспомнила бы злобные крики ей вслед и недолгую прихрамывающую погоню, окончившуюся падением. Оглянувшись в последний раз через плечо, она увидела, как ее неудачливый насильник отчаянно борется с собственной одеждой, впопыхах натягивая штаны. Одно это вместе с радостью спасения должно было бы победить все страхи Джиллиан и сделать ее скорее более осторожной, чем озлобившейся.

Настоящие неприятности, однако, начались, когда она вернулась в замок. Возбужденное дыхание, измятая и порванная одежда, сухие листья и прутики, запутавшиеся в волосах, рассказали ее историю яснее слов. Все еще слишком потрясенная, чтобы придумать приемлемую отговорку, Джиллиан во всем честно созналась. Порку она снесла стоически – в побоях для нее ничего нового не было. Ужас, поселившийся с тех пор в ее мозгу, вызван был вовсе не этим. Вопросы, которые ей задавали, нельзя было назвать неприятными. Джиллиан могла отвечать на них совершенно искренне: ничего по-настоящему не произошло, ей удалось освободиться. Однако словам ее не поверили. Ее раздели донага, и пытливые пальцы начали ощупывать тело.

Отвращение от этой процедуры было даже сильнее страха, и именно оно не позволило пережитому ужасу покинуть ее душу. Омерзительное ощущение от холодных пальцев, мнущих ее тело, возвращалось снова и снова, пока, отчаявшись отвлечься от своего позора и сосредоточиться на чем-нибудь другом, Джиллиан не начала задумываться, почему имеет такое значение, девственница она или нет.

Мало-помалу из всплывших в памяти поучений, из оброненных дочерьми хозяина дома лукавых фраз, из туманных воспоминаний Джиллиан сложила ответ на этот важный вопрос. Оказывается, она – наследница! Не слишком богатая, вероятно, – у нее не оказалось возможности оценить, сколько ей причитается по закону, но достаточно, чтобы не быть простой пешкой. Ее отец… Это ему принадлежал тот низкий ласковый голос, нежные, любящие руки. Слезы навернулись на ее глаза, хотя к двенадцати годам, как ей казалось, они должны были давно иссякнуть. Она почти забыла отца, вернее, изо всех сил старалась не вспоминать то счастливое время, ибо воспоминание о нем делало сегодняшнюю жизнь по-настоящему невыносимой.