Чёрная вода (СИ)

***

Екатерина оказывается совсем слабенькой. У неё нет священного пламени, и даже мечом она не владеет. Все, что она может, это лечить, но по иронии, когда утихает бой, именно Маргарите в первую очередь требуется её помощь.

У Антиохийской получается только лежать на спине и смотреть в иссиня-тёмное небо, потому что малейшая попытка пошевелиться отдаётся болью во всём теле.

– Гляжу кое-кто обзавёлся небольшой царапиной, – Екатерина подскакивает откуда-то сбоку и с размаху садится по-турецки. – Признайся, это специально для того, чтобы я тебя подлечила.

– Я тебя убью нахрен за такие шуточки! – рычит Марго, хотя ей сейчас даже дышится тяжело.

– Ну и ну... – Катерина снисходительно качает головой, разрывая пропитанную кровью ткань, и резюмирует. – Это явно будет не сегодня.

От её рук исходит тепло, мягкое мятное сияние, но рана всё равно поначалу очень плохо затягивается, в ушах шумит, а картинку в глазах смазывает неплотной дымкой, так что остаётся только маленький расплывчатый силуэт и бескрайнее чёрное небо. Но Екатерина держит крепко в своих руках, и не отпускает.

– Давай Маргарита, борись, – бормочет она под нос. – Ты же сильная.

– Что ты несёшь все время? – досадливо спрашивает Антиохийская, едва находит в себе силы подняться и говорить.

– Ты сильная, а у меня ничего нет, –

Александрийская отвечает на самом деле очень уклончиво. – Они тебя боятся и уважают. Меня просто любят. И я их люблю. И неизвестно, что из этого убьёт нас быстрее.

– Быстрее убьёт пустая болтовня, – мрачно подмечает Антиохийская. – Идём.

Екатерина не спорит о том, что наверное, пустая болтовня всё же лучше, чем неловкое молчание – она поднимается, и тут же бессильно оседает обратно на песок, а в ответ на немой вопрос пристыженно демонстрирует глубокий порез под рёбрами, из которого до сих пор ещё сочится кровь. У неё, конечно, хватило бы сил и его вылечить, если бы она только что не извела всё, что было, на Антиохийскую.

– Я думала ты просто благодетельная святоша, а ты, оказывается, ещё и дура, – говорит Марго вместо благодарности.

Самоотверженная дура.

Екатерина смеётся.

– Я тебя люблю, Маргарита Антиохийская, но характер у тебя мерзкий.

***

Когда наступает весна, на Сефирот спускаются густые туманы, и стоят днями. Екатерина выныривает из дверного проёма на балкон сразу же вслед за Антиохийской святой и ловким движением поднимает её юбки так, что они взметаются в воздух, обнажая длинный неровный шрам на голени.

– Если ты ещё раз так сделаешь, я разобью твоё лицо, – вкрадчиво проговаривает Марго, наматывая волосы Александрийской на кулак.

– Ладно-ладно, – сразу же сдаётся та, в послушном жесте вскидывая вверх ладони. – Ты жутко скучная.

– Я терплю тебя рядом. Но не злоупотребляй моим терпением.

Александрийская ничего не отвечает, она достаёт сигарету и долго раскуривает её дрожащим на ветру огоньком. Из них двоих первой начинает курить именно она, и это немного странно.

Хорошая девочка.

Святая Великомученица.

Они ещё долго стоят молча под северной башней, может, именно потому что здесь так хорошо слышно ангельский хор.

– Сегодня что-то особенно грустное поют. Слышишь, Маргарита? – Екатерина затягивается, и искоса поглядывает на алые кудри. – Кто я для тебя?

– Никто, – Маргарита отворачивается. – Ты любишь, я позволяю тебе себя любить. Очень просто.

– Это хорошо, – Александрийская свешивается с перил, выпуская изо рта струю дыма, которая сразу же смешивается с клубами утреннего тумана. – Это хорошо. Значит, можно не бояться.

***

Когда это случилось точно, Маргарита не помнит.

Столетия текут сквозь пальцы, оставляя за собой обрывки памяти.

Когда ей исполнилось пятнадцать – она умерла.

В шестнадцать её первый раз поцеловали, разбили и собрали заново.

Спасённому миру исполняется пятая сотня лет, и каждую её рану лечит Екатерина.

На пятнадцатой сотне Александрийская подбивает Марго вдохновить на подвиг французскую крестьянку. Жанну д'Арк, которая оказалась такой смелой и обезоруживающе отчаянной. Жанну, которую сожгли на костре инквизиции, как еретичку. Екатерина тогда растерянно ерошила волосы и обиженно бормотала, что, кажется, она сражалась не за это.

Впрочем, в конце первой тысячи лет Екатерина всё ещё улыбается.

«Я хочу быть твоей, и у тебя нет выбора».

Смеётся даже по прошествии стольких лет, и её пальцы тянутся к застежке на красном платье.

Ближе к концу девятнадцатой сотни на Небесах появляется этот Жан. Талантливый и очень проблемный главнокомандующий Жан Вианней, который курит втихушку на пятом этаже под лестницей.

Начинается двадцатая сотня, и Азраэль уже не может летать, потому что потерял крыло.

Ветер скользит по коже, будто лаская её. Предгрозовой запах наполняет лёгкие, а над Раем висит низкое чёрное небо, которое вскоре разразится ливнем. Маргарита лежит на широком подоконнике, а голова её покоится на коленях у Александрийской, и та иногда наклоняется, чтобы поцеловать.

– Хватит, – наконец твёрдо отстраняет её Марго. – Не хочешь продолжать, так не дразни.

– Тебе было одиноко и грустно, потому что рядом не было того, кто бы сказал тебе: святая великомученица Маргарита, ты стерва, – фыркает Александрийская, но навстречу всё-таки тянется.