Чёрная вода (СИ)

«С нами», потому что Александрийская святая почти никогда не бывает одна.

Екатерина приторно добрая и мерзко счастливая, а у Антиохийской новый шрам после битвы за девятый сектор. Это так, господи, просто и больно, что сводит с ума. Марго презрительно фыркает, и вокруг нимба взметается сноп багровых искр.

– Во дни войны можно было бы найти себе более пристойное занятие, чем восторженно радоваться погоде, великомученица Екатерина.

От Алексадрийской пахнет полевыми травами: вереском, алтеем и – немного – полынью.

А Маргариту почти всегда преследуют только запахи крови и гари.

– Тебе не нравится, как все они на меня смотрят? – неожиданно спрашивает Екатерина прямо в лоб. – Я тебе не нравлюсь?

– Да кто ты такая, чтобы я вообще имела о тебе хоть какое-то мнение, – кривится в ответ Марго.

«Дать бы тебе в челюсть».

– Это называется гордыня, Антиохийская, – спокойно сообщают ей.

– А когда ты поёшь здесь песни, а люди умирают на войне – это как называется? Ах да, тебя же так любят. Тебе же можно быть не такой, как другие. Не испытывать страха, не смотреть на все эти смерти, не пачкать в крови руки. Ты хоть знаешь, как это больно? – голос затихает к концу фразы, потому что Маргарита совсем не то хотела сказать, но больше она не говорит ничего.

Антиохийская ощущает себя так, будто изнутри её жжёт собственное же пламя.

Слезы высыхают прежде, чем успевают упасть на землю.

***

– Вот странно. Я совсем не могу тебя ненавидеть, – Екатерина звучит насмешливо и в то же время грустно.

А Марго кажется, что она может, и очень даже.

Екатерина говорит это, когда приходит в лазарет, откуда Антохийская сбежать не может, потому что с раненой ногой это чертовски отвратительно получается. В окно сквозь приподнятую занавеску светит только луна, заливая серебром проёмы меж досками в полу.

– Чего пришла? – теперь Марго приходится смотреть убийственно прямо, и если бы она была ведьмой, её слова давно бы уже превратились в яд.

– Ты хотела меня ударить? – Екатерина говорит тихо, нараспев, и с такой тоской, что душу ломит. – Ну вот я, стою перед тобой. Бей.

У неё такой спокойный взгляд – думает, не хватит духу. Думает, рука не поднимется. Духу хватает, рука поднимается, и Екатерина отступает назад, не проронив не звука. Удар был крепкий и Антиохийская правда давно хотела. Но злость утекает от этого, оставляя за собой бессилие.

– Теперь, Маргарита, нам надо поговорить, – Александрийская, стирая кровь, улыбается. – Скажи. Ты чувствуешь себя... живой?

– Что? – Марго внутренне вздрагивает, внешне брезгливо щурится.

– Ты должна чувствовать себя очень живой. Тебе не нужно им всем улыбаться, ни с кем елейничать, выбирать слова. Очень свободная. Очень сильная. Ты нужна мне. Потому что мне кажется, что рядом с тобой я тоже смогу чувствовать себя настоящей.

Всё оказывается так просто и так отвратительно.

Марго даже замирает на секунду, потому что никак не ожидала, что Александрийская святая окажется настолько жалкой. Злость утекает, а досада остаётся и заполняет почти до краёв.

– Меня раздражает в тебе всё, начиная с твоего имени и кончая цветом твоих волос, – шипит Марго. – Все, что с тобой связано... – начинает Антиохийская, – мне противно, – хочет сказать она, но договорить не успевает, потому что её лицо вдруг берут в ладони, а её губы целуют чужие губы.

Мир замирает. Сердце останавливается. И прежде, чем Екатерина получает второй удар, проходит ровно две с половиной секунды.

– Послушай меня! – она говорит шёпотом, но это всё равно оглушительно. – Мне не нужно их внимание, их улыбки, их любовь. Все, что мне нужно – это ты, потому что только с тобой я могу чувствовать себя живой.

«Да что ты знаешь, Александрийская. Что ты знаешь об этом чувстве, потому что я – не знаю ничего».

– Уходи. Убирайся вон, – голос у Марго хриплый и глухой, так что она сама его почти не узнает, и оборачивается к окну, чтобы просто не видеть.

– Я хочу быть твоей.

– Это мерзко.

– Но у тебя нет выбора, – лукаво смеётся Екатерина ей в спину, но лучше бы воткнула нож.

***

– Нет, Азраэля перевели в восточную часть Неба, поэтому здесь он ещё не скоро появится, – хмыкает архангел в приёмной и, хмурясь, перебирает бумажки, – кстати, чуть не забыл, ты теперь в отряде с новенькой... Катерина, кажется... Позаботься о ней, хорошо?

– О, нет! – Марго втягивает сквозь зубы воздух, и ей тогда очень везёт, потому что крепкой ругани она ещё не знает. – Какое-то другое место есть?

– Что? – тупо переспрашивает ангел.

– В другом отряде.

– А, нет, только недавно всех переформировали, так что сейчас строго...

– Да что ж за наказание-то! – Антиохийская уходит, не дослушав до конца.

Екатерину все любят, ей все доверяют, а ещё она умеет незаметно и очень хорошо в чём-то убеждать и хитро подстраивать мир под себя.

А сейчас она стоит в проёме, плечом опираясь на дверной косяк, довольная до неприличия.

И на лице у неё написано что-то вроде «я же говорила» и «тебе от меня не скрыться».

От желания врезать ей в челюсть ещё хоть раз у Антиохийской сводит пальцы.