Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

‒ Где Лена?

‒ На кухне.

‒ А Сережка?

‒ Во дворе. Все еще тельняшкой форсит.

‒ Отнеси ей трубку. Только сама назад смойся ‒ я секретничать буду. Поняла?

‒ По-оняла, ‒ протяжно заверила она его.

И через полтора десятка секунд он услышал голос Елены Андреевны:

‒ Что тебе, Витя? Извини, что шипит, ‒ у меня блины на сковородке.

‒ Ничего. Просто хотел услышать твой голос.

Сейчас точно подумает, что он пьяный. На "ты" он был с нею только в особых ситуациях. Глянул на бутылку ‒ и в самом деле, там оставалось над донышком всего пару сантиметров жидкости. Хорошо, что еще литровая есть. Оттаяла.

‒ Что-то случилось? ‒ спросила она после паузы, видимо все-таки сбитая с толку.

‒ Нет. Правда.

‒ Случилось, ‒ не поверила она. ‒ Что?

‒ Пива напился.

‒ А Ирка где?

‒ Там, в комнате.

‒ Поссорились?

‒ Да нет же. Совсем-совсем наоборот, ‒ мягко сказал он, чтобы она действительно поверила. Она хорошо знала все его интонации.

‒ Тогда что?

‒ Я… ты разрешишь мне… прийти к тебе?..

‒ Сейчас? ‒ растерялась она.

Шум сковородки тут же исчез ‒ видимо, отошла от плиты. А может, и в самом деле вокруг нее все вмиг исчезло. А в этом "Сейчас?" он услышал все, что может сказать женщина только своему мужчине… единственному.

‒ Нет. Вообще. Когда-нибудь. На следующей неделе, например…

‒ Конечно. Конечно, Витя. Когда ты скажешь… ‒ снова после паузы промолвила она, словно бы и обреченно, и в то же время с еле сдерживаемой радостью.

‒ Мне очень… это нужно… нам с тобой обоим… обоим необходимо, ‒ как бы извиняясь, добавил он. ‒ Очень.

‒ Хорошо. Конечно. Я буду ждать…

‒ Ну, пока…

‒ Ирку поцелуй.

Он положил трубку и выхлебал остатки пива. И потянулся к холодильнику за литровкой, как вдруг дверь тихонько отворилась и показалась голая Катька. Не вполне голая ‒ на плечи был наброшен Иринкин домашний халат, в котором она принимала сегодняшних гостей…

‒ Можно?

‒ Можно.

Она виновато зашла и присела у колен, уставившись снизу в его глаза.

‒ Что-то произошло? Почему ты оставил нас одних?

‒ Чтобы не смущать.

‒ Правда? Только поэтому?

‒ Правда.

‒ Ирину?

‒ Всех.

‒ Меня ты не смущаешь. Совсем наоборот.

‒ Так лучше. Поверь мне.

‒ Верю. Я тебе во всем верю. Больше, чем себе.

‒ Ты сейчас жутко красивая. Невозможно красивая. Посиди со мной. Пусть они побудут вдвоем.

‒ Да. Пусть побудут. Тебе не больно?

‒ Больно.

‒ А мне нет. Совсем. Как же ты так можешь?

‒ Сам не знаю.

‒ Хочешь, я на тебя сяду?

‒ Нет. Сегодня не надо. Потом. Мы теперь часто будем видеться… так.

‒ Честно?

‒ Да. Я из тебя еще бублик сделаю… на виду у твоего мужа. А он балдеть будет, глядя на нас. И не только от ревности.

Она опустила голову щекой ему на колени и закрыла глаза. Обхватила руками. А он стал гладить ее волосы. Так они и просидели молча неизвестно какое долгое время. И так их и застали Ирка и Витька, которого та тянула за собою за руку в ванную.

Бегите отсюда, ‒ махнул он им рукой, и они скрылись за дверью.

‒ Бублик? Это как?

‒ Увидишь.

‒ Можно, я сейчас к ним? У вас такая ванна…

‒ Да. Беги.

Она встала с пола и попятилась задом, до самой ванной не спуская с него глаз. И еще с минуту стояла у ее двери, удивленно и недоумевающе глядя не него. Потом постучалась и скрылась внутри.

Ну вот, ‒ думал он, доставая из холодильника литровку, ‒ вот они, все его женщины. Все неожиданные. Все такие разные. И во всех он влюблен. В каждую по-своему. Совсем не одинаково. Совсем по-разному. Будто это совершенно разные чувства. И каждая из них способна дать ему что-то свое, неповторимое…

Они выпроводили гостей вдвоем, как и положено их личным семейным этикетом. Виктор вышел к ним, когда они уже были одеты и прилизаны. Виновато улыбнулся, будто и в самом деле был в чем-то перед ними виноват. А они еще более виновато улыбнулись, будто в чем-то были еще более виноваты перед ним. И сказали друг другу обычные слова ненадолгого прощания. А женщины еще и приложились к щечкам друг дружки. И сказали друг дружке на самый напоследок: "До субботы"…

Ну, вот. Как же оно дальше-то будет?

А никак иначе. Будет так, как судилось быть именно им, таким, какими они оказались. Или какими были с самого начала, когда еще ничего не знали о том, какими они окажутся на самом деле.

Свою жену он сам тщательно вымыл, выполоскал и обсушил. Как бы даже не позволяя этого ей ‒ будто своими неуклюжими от усталости движениями она может натворить чего-нибудь с его личной собственностью. И она покорно подчинялась всем его манипуляциям с ее телом. И позволила ему вымыть пальцами влагалище, широко раскорячив для этого коленки. А на осторожное разглаживание двух обильных засосов ‒ на левой груди и в правой паховой ямке ‒ совсем не виновато, а чуть ли не с гордостью заметила: "Я ему еще больше их наставила. Везде". И послушно опустилась в его руки, не цепляясь ‒ как это обычно бывает ‒ своими за его шею, а сложив их ладошками между ног. И он отнес ее на постель и сам разложил конечности так, как считал нужным.

‒ Ты будешь, да? ‒ тут же согласилась она. ‒ Заходи. Только я уже… никакая. Они из меня всю матку вывернули… всю насквозь высосали… вщент***.

Он лег рядом с нею, обняв и положив руку на ее опустевший живот. Глубоко внизу сразу же ощутил то, что не давало ему покоя последние дни. Впервые в жизни ощутил так. Пульсирующее горячей пустотой пространство. Почти совершенно обнаженно открывшееся ему в усталом и потерявшем защитные бутафории теле любимой. Его единственной, ни с кем не сравнимой. Его истинной собственности. Почти равной собственности на свое личное тело. И не только тело.

Она давно уже стала одним из органов его души…

Осторожно провел пальцами по животу, груди, соскам, шее, мочкам ушей ‒ властно вызывая к ним из заглубинных пульсаций волноватые щупальца, изящные своей невидимостью и покорные его призывам. Наклонился к промежности и прихватил губами припухшие лепестки, развел их языком и погладил им те поверхности, под которыми находились бартолиновы железы***. И сразу почувствовал, как те быстро стали наполняться и тут же освобождаться наружу, смачивая преддверие обильным скользким секретом. И в нем самом уже поднялся из глубины его внутреннего пространства таившийся там в долгом ожидании тяжелый и мощный сгусток энергии.

Она недоуменно смотрела то на него, то на свое уже дрожащее от неожиданно нахлынувшего вожделения тело. И покорно ждала, подставляя всю себя к его телу и его энергии, которую она теперь ощущала, как уже свою ‒ так сейчас вдруг недостающую ей ее собственную часть.

Потому что он тоже давно уже был одним из органов ее души…

Она готовила себя и к покорности, и к неистовому участию; но он то знал теперь, чего на самом деле она ждет, и кому на самом деле она покоряется…

Он лишь коснулся своей напряженной плотью к ее половым губам, а они тут же сами раскрылись, выпятились и обхватили его головку, укрыв собою со всех сторон и засасывая внутрь. И потом снова выпятились, захватывая и всасывая в себя следующий сантиметр. И еще раз. И еще несколько раз, ‒ пока не поглотили целиком, до самого корня.

А она радостно смотрела ему в глаза ‒ вот видишь, видишь, как я теперь легко умею…

Но тут же как бы забыла об этом, захваченная совершенно новым внутренним восторгом, потому что увидела внезапно то, что видел он сам…

Ведь он давно уже был одним из главных векторов ее собственного "Я"…

Об этом невозможно говорить словами. Об этом вообще нельзя никому говорить ‒ ни словами, ни как-либо иначе…

Они лежали потом рядом с открытыми вверх глазами и молчали. Из нее ни капли не пролилось, хотя он вылил все, что накопилось в нем за этот немыслимо долгий вечер.