Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

Они оба выпятили на него глаза. И жена тоже.

‒ Красиво, правда? И очень точно. Как ты считаешь? ‒ повернулся он теперь непосредственно к Витьке.

Но тот, по-видимому, не знал, как он считает.

‒ Вот и покасайтесь немножко, ‒ разрешил он ему. ‒ Только и всего. И ничего страшного и трагического ни с кем не произойдет. Совсем наоборот. Уверен, что вы помиритесь. А мне нужно выйти. Надеюсь ‒ вы извините меня.

И вышел, провожаемый испуганно-удивленным Катькиным взглядом. И притворил за собою дверь.

Вот и хорошо. Пусть сама с ними справляется. Ему сейчас не до них. Он ее сейчас хочет. Только ее. Свою жену. И никого больше. Он должен увидеть… Так, как увидел в своей дочери… и так, как увидел потом во Флоре… Должен… должен… он этого всю свою жизнь ждал… и готов еще подождать… Только бы скорее она их помирила и отправила.

Наверное, все это происходит по каким-то, заранее придуманным где-то наверху, стандартам, ‒ обреченно ухмыльнувшись, подумал Виктор, доставая из холодильника двухлитровку пива. ‒ Завацкие помирили Славку с Юлькой, и те вошли в их семью. Эти вот тоже… скорее всего войдут… в нашу. Если уже не вошли.

А он и не возражает. Это же Витька. От его "заковылинок" у него душа вверх подымается. И снова тянет окунуться в те незабываемые мыслительные поиски совершенного вечного прибоя… Лишь бы того на голубизну не потянуло. Мужчина должен быть непременно мужчиной. А Ирину ему для него и в самом деле не жалко. Хотя и щемит под сердцем… но ей то он очень нравится, что-то она от него особенное чувствует, чего не чувствует с ним, мужем… Пусть. Не баклажан же он ‒ Виктор ‒ в самом деле… Человек он. Уже почти что знающий одну из самых загадочных человеческих тайн… Нет, еще не знающий. Но уже непосредственно прикоснувшийся к ней… А познать ее он сможет только с Иринкой ‒ своей женой и самым лучшим другом…

Холодное пиво оказалось исключительно замечательным. Но он вдруг вспомнил о недавнем разговоре с дочерью. Надо бы найти номер телефона этого Архипова ‒ может, он у нее где-нибудь на столе валяется. И позвонить прямо сейчас.

Он осторожно ‒ чуть не на цыпочках ‒ вышел в коридор и направился в комнату дочери. А за закрытой дверью их комнаты не слышалось ни единого звука ‒ будто там никого сейчас и не было…

Никаких бумажек с телефонным номером на столе и других открытых местах он не обнаружил, а лазить в ящики не стал ‒ не только, чтобы не шуметь, а потому, что у них в доме так не принято, даже в отношении детей. Если, конечно, этого не потребует особая необходимость. Сейчас не требовала ‒ этот номер вполне можно узнать и у Елены Андреевны. Позвонить и узнать.

Он уже повернулся было к двери, как вдруг заметил скачущего по стене солнечного зайчика. Подошел к окну и сразу увидел, откуда тот прискакал. Ну да, из того самого окна, где живут Толик-Танечка. Улыбнулся и, подняв зеркальце с подоконника, направил туда встречного. И тут же убрал, спохватившись ‒ вот черт, зачем он это делает? ‒ теперь Светка будет думать, что он без нее в ее комнате шастает…

В коридоре все еще продолжалась абсолютная тишина ‒ ему даже пришла в голову мысль, что все трое исчезли из комнаты, пока он сидел, закрывшись, на кухне. Чуть было не попытался проверить. Но передумал и пошел дальше.

И тут же дико вздрогнул от внезапного громкого звука ‒ до боли близкого и знакомого, протяжного грудного Иркиного стона, того самого, который непроизвольно исходит из нее только в одном случае ‒ когда она, доведенная до крайней степени желания, впускает наконец в себя…

Он рефлекторно рванулся назад, но вовремя спохватился ‒ она вовсе не звала его на помощь, она радовалась…

Руки его дрожали, когда он закрывал за собою кухонную дверь. И ноги тоже.

Вот еще, ‒ ругал он себя, ‒ будто он и в самом деле считал, что там ограничатся легкими касаниями… будто она в первый раз с Витькой… не в первый же, и даже при нем, ее муже было… Неужели он всегда будет так переживать?

Или это потому, что вне его присутствия? Потому, что он не видит и не видел, как все это у них начиналось? Черт знает, что с ним творится. То соглашается на все, то изнывает от ревности…

Бутылка затарахтела горлышком по зубам, но холодная пивная струя слегка притушила горячий камень под диафрагмой. Даже без шипения.

Чего он дергается? Витька ‒ член их семьи. Теперь. С сегодняшнего дня. Или даже нет ‒ с того самого дня, как он увидел его чертежи. Или даже раньше ‒ с того вечера у Катьки. А может, и еще раньше, когда они совсем и не знали друг друга, но уже были назначены к воссоединению неизбежным потоком неслучайных случайностей…

Он имеет теперь право на Иринку ‒ его, Виктора, личную собственность. Всегда тогда, когда они ему это разрешат. И она имеет право на него. Они уже так решили про себя. И так и будет…

Он непроизвольно приоткрыл дверь ‒ ну да, кричит его Ирка, стонет, как сумасшедшая, совсем забылась, совсем отдалась ему и своей страсти, искренне и безраздельно ‒ она никогда в жизни не делала фальшивых стонов…

Зазвонил внезапно телефон и Виктор спешно прикрыл дверь. Глотнул холодного еще пару раз и только после этого поднял трубку.

‒ Привет, сестричка! ‒ услышал он ответ на шумное завершение своего глотка. ‒ Пьешь?

‒ Извини, Танечка, это не Светлана. Это ее отец, ‒ как бы смущенно пробормотал он, завершив, наконец, глоток.

‒ Ой! Простите…

‒ Светланка у бабушки. Это я нечаянно отсигналил зеркальцем.

Она молчала, по-видимому замешкавшись и не зная, про что ей продолжать. И тогда он вдруг спросил:

‒ Ты… одна дома?

‒ Да, одна. А… что? ‒ тем же вкрадчивым голосом задала она ответный вопрос.

В русском разговорном языке существуют интонации, смысл которых более однозначен, чем смысл любого самого дефинитивно ограниченного термина. Особенно в общении мужчины и женщины.

Слова его вопроса и ее ответа оказались только звуковым фоном тому, в чем они на самом деле друг другу только что высказались… и признались…

‒ Я… просто спросил… Хотя нет. Понимаешь…

Он замолчал, не находя, про что хочет сказать дальше, и не понимая, зачем он это вообще говорит именно сейчас.

‒ Понимаю… ‒ вдруг услышал он после долгой паузы очень тихий и жалобный ее голос. ‒ Только… я… так не смогу… прости меня… прости, если сможешь, пожалуйста… не смогу…

И положила трубку.

Влюбленность ‒ это стремление к касанию поверхностей… Он вдруг почувствовал, как она прогладила ладонью опущенную на аппарат трубку ‒ он был уверен, что она сделала только что именно так. И тоже осторожно прогладил свою, продолжающую сигналить короткими гудками.

И вдруг, ни с того ни с сего стал рыться в визитках, хранящихся у них кипой в специальной коробке. Нашел нужную и набрал номер.

‒ Флора, это я… ‒ совсем тихо сказал в трубку, так же тихо, как прозвучало ее "Слушаю".

Она запнулась, видимо, от неожиданности. Но потом вышептала:

‒ Здравствуй… Витя.

‒ Как ты?

‒ Хорошо. Очень хорошо. У меня все очень хорошо. Так хорошо, как раньше никогда не было…

‒ Я очень рад… Правда. Очень. Передай привет Валентину. Он… удивительный, замечательный муж…

‒ Я знаю… Передам.

‒ Я еще позвоню. На следующей неделе.

‒ Да. Я буду ждать.

‒ До свидания…

‒ Да. До свидания…

Он положил трубку и как одержимый, стал набирать еще один номер.

‒ Привет. Ты чего делаешь? ‒ спросил Светланку, поднявшую трубку на другом конце провода.

‒ Приветик. Вы уже, что ли?

‒ Не паясничай. Чем занимаешься?

‒ Читаю Вейнингера. С компьютера.

‒ Что?! А ну прекрати. Нашла, что читать. Кто тебе это посоветовал?

‒ Никто. Сама нашла. А ты читал?

‒ Брось это. Ты прочла предисловие?

‒ Да. Ну и что? Ты думаешь, что и я покончу с собой? ‒ захохотала она в трубку. ‒ Ну, ты даешь! Папочка, успокойся, почти ничего нового для себя я здесь не обнаружила, а мне осталось всего несколько страниц. И совсем я с ним не согласна. Разве что в анатомических деталях, да и то напополам. А про еврейство я и читать не собираюсь ‒ это мне не интересно.