Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

‒ А меня ты. Только если собираешься будить Пашку, то я возражаю. Я тоже собственник. Не в меньшей мере, чем любой другой.

‒ Но ты же не баклажан? ‒ вдруг вставила свой голос Светка.

‒ Нет. Папа не баклажан. Он просто собственник. У нас есть по этому поводу акт.

‒ У него есть еще собственность. Без всякого акта. Катя.

‒ И не только Катя. Та женщина, в которой он весь вчера пришел.

‒ И я, ‒ снова добавила Светка.

‒ И Лена тоже, ‒ добавила мать. ‒ Наш папа любую неразбуженую разбудить может.

‒ К чему ты это?! ‒ возмутился Виктор.

‒ А ну не ссорьтесь! ‒ приказала дочь.

‒ Мы не ссоримся, ‒ тут же улыбнулся отец и поджал ее к себе за грудки, будто подтверждая свою собственность. ‒ Мы так обычно разговариваем.

‒ А ты действительно собираешься еще раз… будить этого Пашутина? ‒ обратилась она к матери, не скрывая удивления.

‒ Нет. Папа запретил.

‒ А если бы разрешил?

‒ После одного единственного запрета все последующие разрешения недействительны. Но не только поэтому ‒ мне и самой противно. Да и с какой стати? Просто сильно захотелось трахнуть его сковородкой. За Настю. И чтобы никого больше не трогал. Не порочил и не дискредитировал эротику. И вообще ‒ все то лучшее, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине. Пусть себе со сковородкой трахается.

Светка прыснула в кулачок.

‒ Ладно. Я вам тоже о баклажанах кое-что скажу. Об интернете. Мне Таня-Толик разрешают самой в нем шастать. Сколько захочу. Класс, да? Я и на эротические сайты тоже иногда подглядываю. Но особенно в библиотеки. А там тоже эротики полно. Даже в самых респектабельных ‒ они на ней клики себе зарабатывают. Хотя и припрятывают ее как бы в закоулки, чтобы не терять респектабельности. И правильно, наверное, делают. У меня такое впечатление, что всю эротику пишут именно баклажаны. Она у них вся иронией или сарказмом пропитана. Это очень модно сейчас. Так, как бы с высоты собственной сексуальной независимости посмеиваться над озабоченными. Так что я думаю, что папа прав ‒ баклажанов явное большинство. Па, а вы могли бы меня к Тане-Толику на ночь отпускать?

‒ Зачем?

‒ Ночью интернет дешевле. Почти в три раза. И связь лучше. Быстрее загружается. Или давайте так ‒ я их вам на ночь приведу, а сама у них останусь. А? И Сережку с собою могу брать. Он ничего и не поймет.

‒ Светка!

‒ Что Светка? Все равно вы с ними будете. Я же вижу. И по вам, и по ним. Давайте прямо завтра, а?

‒ Сваха нашлась. Перестань сейчас же.

И все же заметно было, что Ирка растерялась от дочкиных слов. Беспомощно посмотрела на мужа, ожидая какой-то словесной поддержки. И от Светки тоже не укрылось ее смятение. И, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, она стала тереться об отца ‒ попкой, спиной, темечком ‒ и чуть не ворковать от нежности.

‒ Давай. Теперь ты. Про ту женщину.

‒ Ее Флорой зовут, ‒ сказал он и замолчал.

Хоть ты не развязывай язык, ‒ взмолилась вдруг к нему просящим взглядом жена. Видимо, дошло до нее, чего она сама уже наговорила. Не хватало еще про тот вертеп добавить… Он, впрочем, и сам не собирался сегодня откровенничать. Может, в другой раз. А может и вообще не стоит в такое посвящать. Но и сочинять на ходу он не был готов.

‒ Она заболела. С сердцем что-то. Это ее муж, Валентин, звонил. Просил заехать, проведать. Я и проведал.

‒ А муж что, знает?

‒ Что знает?

‒ Ну, что ты с ней.

‒ Очень даже знает. Он сам меня попросил.

‒ Да ты что? ‒ удивилась она и повернулась к нему лицом, приподнявшись на локоть. ‒ С а м??

‒ Сам.

‒ Зачем?

‒ Давай, я тебе в другой раз об этом расскажу.

‒ Он что, сам не может? И поэтому пригласил тебя?

‒ В другой раз. Хорошо?

‒ Ладно. Только не обмани. Но я пока поняла именно так. Он ее, наверное, очень любит. По-настоящему. Он же не баклажан?

‒ Нет.

Она намерилась было еще что-то по этому поводу спросить, но Виктор, видя умоляющие Иркины глаза, внезапно нашелся и спросил сам:

‒ А что это ты сейчас так увлеченно читаешь? Тоже, небось, эротику?

‒ Нет. Штирнера. "Единственный и его собственность" ‒ так называется.

‒ Роман?

‒ Нет, ‒ с великодушной улыбкой снова возразила она, ‒ чистая философия. Философия человека. И всего того, что ему принадлежит.

‒ И ты в этом что-то волокешь?

‒ Ну, как тебе сказать… Запутано, конечно. В какой-то замкнутый овал. Но мне очень интересно. Кроме того, Толик мне все потом разъяснит, чего сама не догоню. Он жутко любит разъяснять, говорит ‒ лучшая тренировка ума, очень полезная для освоения разных мыслей и идей. Кстати, тебе Лена проговорилась, куда мы с ней завтра идем?

‒ Нет.

‒ К одному библиоману. Ее знакомому. Она у него раньше медицинские книги брала ‒ по поводу вагинизма. Я сама хочу все почитать. Она сегодня с ним созванивалась.

Любое напоминание о дочкиной болезни мгновенно меняло настроение родителей. И они сразу притихли, как бы не зная, о чем дальше говорить. И Светка замолчала, о чем-то задумавшись.

А почему бы не отвести ее к Валентину? Он ведь гинеколог, ‒ вдруг вспомнил Виктор. ‒ Наверняка сталкивался в своей практике с чем-нибудь подобным. Может, он сможет ей чем-то помочь? Почему он сразу об этом не подумал?

Вот почему. Он тут же представил себе, как Валентин лезет пальцами в дочкино влагалище. И даже вздрогнул. Такая вдруг ревность охватила ‒ буквально насквозь всего пронзила. Он и не ожидал от себя такого. Украдкой взглянул на женщин ‒ не поняли ли чего? Нет вроде. Валяются, о своем думают. Впрочем, что ты дергаешься? ‒ поправил он себя. ‒ Можно же и Флоре показать. Или поговорить, ‒ она ведь сексопатолог, еще ближе…

Нарушила затянувшееся молчание снова Светка:

‒ Вы любиться сегодня будете или как?

‒ Будем, ‒ ответил отец.

‒ Ма, ты не обидишься, если я папу спрошу что-то нехорошее?

‒ Не знаю.

‒ Если обидишься, дашь по заднице.

‒ Хорошо.

‒ Па, а тебе не противно, что мама из-под него ‒ да под тебя?

‒ Я ее обмыл.

Светка выставила к матери голые ягодицы, но та не шлепнула, а только погладила их. И дочь совсем осмелела:

‒ А почему вода была розовая?

‒ Мама добавляет в нее зернышки марганцовки. А откуда ты знаешь, что розовая?

‒ Я видела. Подглядывала за вами. Целые несколько минут. А вы этого даже не заметили…

И улеглась на спину, глазами в потолок ‒ так, как лежала мама. А потом жалобно спросила:

‒ А почему ты меня так не обмыл, а?

‒ А ты хочешь так?

‒ Да. Очень. Но почему ты сам этого не сделал? Тогда.

Он не знал, что ответить. Как ей объяснить, что ему и в голову не могло прийти такое?

‒ Для этого особенное настроение нужно. Это… не просто… это… как бы секс… только еще слаще… и интимнее… Особенный… И не всегда получается… Нужно совсем… отвлечься от всего, понимаешь? Я умею это только с мамой. И то не всегда. Редко. Я не уверен, что смогу с тобой.

‒ Ты ведь маленькую меня обмывал. Мне кажется, что я до сих пор помню те твои руки…

Обмывал… Это же совсем другое, дурочка. Нельзя такого с дочерью. Страшно. Слишком интимна эта связь.

>Можно, папочка. Я уже взрослая. Ты же смог со мной в яську любиться? Смог. И так тоже сможешь. Я же не такая, как все. Я такая, как Лена. Особенная.

>Хорошо, ‒ неуверенно согласился он. ‒ Я попробую.

И метнул на Ирку многозначительный взгляд, от которого та поднялась и ушла в ванную, чтобы подготовить ее именно так, как она готовит для них самих. Я буду осторожен, ‒ ответил он на ее встречный взгляд, оставленный ею в пространстве над их дочерью.

>Разве это страшно? ‒ спросила дочь.

>Нет. Это удивительно.

И она покорно и доверчиво расслабилась в ожидании удивительного…

Он принес ее в ванную, а Ирина уже исчезла, будто и не стало ее в доме, и они оказались совсем одни в квартире, в доме, и дальше ‒ на долгие километры окружившего их густого пространства, очень густого, но такого легкого, каким оно бывает только во сне, в преддверии чего-то необычного и таинственного; и он опустил ее голенькую в теплую воду, и она в ней была легка как лепесток, а он плавными движениями рук заволновал горизонт, разглаживая под ним мягкие и упругие дочкины поверхности…