Любимый ученик Мехмед (СИ)

— Копьё, топор, костёр, котелок, ложка, — перечисляла девушка, а однажды, когда Мехмед неожиданно появился из шатра и оказался перед ней, произнесла: — Принц.

— Невеста принца, — по-турецки сказал Мехмед, а поскольку Эмине поняла не вполне, он повторил по-албански.

— Невеста принца, — по-турецки произнесла девушка, указывая на себя, а Мехмед снова указав на неё, добавил:

— Гюльбахар.

Эмине снова не поняла.

— Теперь это твоё второе имя, — пояснил принц. — Запомни его тоже, как другие слова.

Согласно традиции, Эмине, оказавшись в гареме, должна была получить второе, гаремное имя, и Мехмед заранее придумал, как назовут его будущую жену — Гюльбахар, то есть Весенняя Роза.

Даже в холодных горах уже чувствовалось приближение весны, которую поэты не зря называли самым прекрасным временем года, а поскольку принц в дни осады не был слишком занят, то очень много думал о цветах и о любви. Хотелось взять один из потрёпанных поэтических сборников, оставшихся в Манисе, открывать страницы наугад и читать, читать о весне.

Принц поначалу очень сожалел, что не взял с собой на войну ни одной такой книги, но затем подумал, что это и к лучшему, потому что впервые в жизни сам захотел сочинять стихи. Он велел принести бумагу и прибор для письма.

Не один лист, исписанный с обеих сторон, оказался в досаде скомкан, не одна тростниковая палочка, торопливо чертившая знаки на бумаге, сломалась прежде, чем у Мехмеда получилось вот такое стихотворение, обращённое к Эмине:

Автор и сам чувствовал, что строки получились такими, как получаются у начинающего поэта, но выразить свои чувства точнее не мог. Возможно, со временем это удалось бы лучше, а пока, перечитывая написанное, принц представлял, как Эмине, которую он теперь даже мысленно называл Весенняя Роза, гуляет по весеннему саду, топчет шёлковым башмачком опавшие лепестки и жеманно улыбается. Эта мечта сейчас была недоступна, поэтому Авни, который являлся поэтическим отражением самого Мехмеда, проливал слёзы.

Да, в те дни принц придумал новое имя не только своей будущей жене, но и себе самому. Авни, то есть Единомышленник — так теперь звали того Мехмеда, который жил в прекрасном мире стихов, а не в этом мире, полном уродства и несовершенств. Имя Авни призвано было подчеркнуть, что мысли и чувства этого выдуманного героя полностью созвучны мыслям и чувствам самого Мехмеда.

Впрочем, в эти дни принц испытывал и то, чего не мог бы выразить через своего Единомышленника. Это касалось отца.

Сидя перед листом бумаги и держа в руке тростниковую палочку, Мехмед не раз думал о том, что, наверное, следует отправить отцу письмо, спросить согласия на свадьбу. Так поступил бы почтительный сын, но Мехмед не мог себя заставить.

Помнится, очень давно, в девятилетнем возрасте, живя ещё даже не в Манисе, а в Амасье, принц, только-только научившийся выводить слова твёрдым почерком, похожим на взрослый, отправил отцу письмо, где говорил о том, что любит и уважает своего родителя, обещает хорошо учиться и стать достойным сыном. Принц попросил слуг устроить так, чтобы письмо доставили в Эдирне, и это было исполнено — письмо попало к личному отцовскому секретарю, но ответа так и не последовало.

Два года спустя, когда Мехмеда перевезли в Манису, а отец приехал туда, чтобы посмотреть на сына, принц спросил про письмо, но в ответ услышал недоумённое:

— Я не понимаю, о чём ты говоришь.

Нет, Мехмед просто не мог ещё раз испытать такого унижения — сделать шаг навстречу и обнаружить, что этот шаг просто не заметили, поэтому не стал сообщать отцу ничего: «Пусть кто-нибудь другой сообщит. А может, отец даже и не заметит, что я женился?»

Разумеется, Али-бей, в чьём войске находился Мехмед, должен был отправить в Эдирне письменный доклад с упоминанием о том, как принц проявил себя на войне. Пришлось бы упомянуть и о девушке, но военачальник сказал:

— Я не буду указывать, что ты говорил мне о намерении сыграть свадьбу. Ведь твой отец, да продлятся его дни, пока не дал тебе разрешения. Ещё подумают, что ты хотел жениться против его воли. Зачем я буду докладывать о тебе такое? Я лучше напишу, что ты был храбр и проявлял большой интерес к военным делам. А про девушку напишу только то, что ты проявил великодушие к бедной сироте, оказал ей своё покровительство.

Как видно, в Эдирне, прочитав отчёт, не поняли истинных намерений принца, потому что Мехмед беспрепятственно привёз свою невесту в Манису, где девушку разместили на женской половине дворца в свободных комнатах, которых было предостаточно.

Мулла Гюрани, конечно, сразу спросил, что происходит, и тут Мехмеду пришла в голову замечательная мысль. Пусть принц и считал главного наставника своим врагом, но теперь понял, что во многом выиграет, если поведёт себя правильно. Нарочито смутившись, Мехмед сказал ему, что хочет поговорить о серьёзном деле, и что это разговор не для чужих ушей, а когда мулла, очень польщённый таким доверием, проследовал в одну из комнат в покоях принца, то услышал:

— Учитель, я прошу тебя о большом одолжении. Для меня будет честью, если ты согласишься.

Мехмед, усевшись на софу и предложив наставнику присесть рядом, завёл речь о том, что надо совершить свадебный обряд. Проводить такие обряды — одна из обязанностей муллы. Как всё-таки удачно получилось, что Ахмед Гюрани был именно муллой, а не шейхом, который тоже имеет право обучать Корану, но никаких обрядов не совершает!

— Пожени меня с девушкой, которую я выбрал, — произнёс принц. — Тебе ведь будет несложно, а я никогда не забуду этой услуги.

Говоря так, Мехмед хотел сыграть на чувствах муллы, ведь уже понял, что между этим наставником и Другим Учителем идёт противостояние, которое имеет особую природу: «Другой Учитель совсем не преувеличивал, когда говорил, что я могу понравиться. Я считал себя некрасивым, а между тем из-за меня даже идёт спор».

Спор стало совсем очевидным минувшей зимой во время верблюжьих боёв, но, наверное, принц всегда подозревал, что Ахмед Гюрани подобно Другому Учителю испытывает особые чувства.

Правда, чувства муллы всё равно казались не такими, как у Учителя. Мехмед никогда не мог бы вообразить, что Учитель купил себе евнуха. А вот мулла купил и использовал этого евнуха даже не как женщину, а как мальчика.

Мехмед лишь недавно задумался, кого видит мулла мысленным взором на месте своего евнуха, но в то же время принцу казалось, что ответ всегда находился на поверхности. Даже тогда, когда Мехмеду было всего одиннадцать. В те годы наследник престола только-только познакомился со своим наставником и многого не сознавал, но где-то в глубине сердца чувствовал. Поэтому и не желал покориться мулле.