Пятьдесят девственниц (СИ)

Королевский прокурор объявил, что личная подпись Беса В Ребро имеется на недавно захваченном пиратском круге и отвезет он, прокурор, письмо в столицу, дабы сравнить почерк. С бароном же Зубень пусть разбирается их величество, ибо свидетельства в его вине таковы, что единым махом от них не отмахнешься.

Потом порешили, что сжигать баронессу нельзя, по той же причине, что дитя ее, хоть и незаконнорожденное, а имеет право на обеспечение из семейного достояния, так как не от демона же, а от человека.

Последний час все долго ругались, ибо прокурор в усердии своем тщился непременно объявить меня врагом короны, достойным колесования, Клирики же непременно хотели объявить меня врагом веры, по каковому поводу я должен был быть, по изловлению, непременно подвергнут пыткам, а после сожжен, либо сварен в кипящем масле заживо — в зависимости от степени раскаяния.

Услышав подобное, я немало опечалился. Быстрые Глазки же утешила меня.

— Бес, милый, — сказала она. — Ну кто узнает в тебе пиратского шкипера или плута? Не переживай, скромный господин Фонарщик, ровным счетом никто.

Однако это был не последний миг моего страха, ибо за ужином, в общем зале таверны, все только и говорили, что об отчаянном безбожнике Бесе В Ребро.

Страх мой был столь велик, что, не смотря на потраченные мною утром силы, забрал я Денру и Трину в свою постель и, к вящему неудовольствию Крикуна, который все говорил, что никакие приговоры не позволяют мне развращать его сестру, мы доводили друг друга до исступления поцелуями, лизаниями и посасываниями.

Ушли из таверны на утро, когда и большинство, приехавших на конклав, постояльцев. Опоенная нами монахиня долго говорила на прощание Глазкам, что утро это не забудет ни за что на свете, и, что, если она и пропустила такой интересный конклав, то уж не зря.

— И, слава Богам, — сказала она, — госпожа Фонарщик, что женщины не беременеют от женщин. Уж после такого-то удовольствия…

— Особа эта пребывает в предрассудке, что дама беременеет лишь тогда, когда получает удовольствие, — заметил я, когда Глазки пересказала мне этот разговор.

— Знаешь, Бес, — рассмеялась в ответ Денра, — думаю, если вы с Крикуном не слишком ее берегли, она в этом предрассудке еще больше укоренится.

Мне осталось только признать, что об обережении мы, как-то, не подумали.

Разговор о беременности пробудил-таки во мне некоторого рода любопытство. Поэтому, наказав своим товарищам идти дальше, я на некоторое время задержался у того трактира, где остановился в самом начале всех моих, связанных с магией, приключений.

Внутрь я заходить не стал, а зашел со стороны заднего двора, где сразу же увидел склонившуюся над корытом горячей воды, от которой исходил пар, широкозадую, обряженную в шубу особу. Стараясь не шуметь, я зашел немного сбоку, дабы не ошибиться и, увидевши достаточно молодое лицо, поздоровался:

— Как поживаешь ты, милая Найрена? Здорова ли твоя матушка?

Стирающая же особа разом подпрыгнула и, обернувшись, уставилась на меня в изумлении.

70

— Ах, ты — мерзкий и подлый развратник! — накинулась на меня трактирщицина дочка, когда первый испуг прошел. — Мало того, что сделал мне ребенка, так и матушку мою обрюхатил! Была я единственная дочь, а теперь еще младшая сестренка подрастает, с которой наследство пополам делить придется!

— Просто проведать зашел, — примирительно сказал я. — Узнать, все ли у вас в порядке.

— В порядке? — разъярилась она. — В порядке лишь потому, что мой дурак поверил, что я от него понесла! Постой-ка…

Найрена вдруг задумалась.

— А не ты ли, уйдя от нас, библиотекарем устроился в баронский замок? — спросила она после непродолжительного молчания. — А не ты ли?.. Ой, Боги, так не про тебя ли сейчас весь Заячий Зуб говорит!

— Знаешь, Найрена, — перепугавшись, что алчность ее возьмет свое, предупредил я. — Тебе за меня награду получать резона нет. Все ведь тогда откроется: и про горшок золотых, и про тебя, и про матушку…

— Так значит мой малютка — баронессиного сына брат и сестренка — тоже? — продолжила свои догадки Найрена. — Ты зачем сюда пришел, душегуб и вероотступник? Смерти моей хочешь?

— Не нужна мне ни твоя смерть, ни матушки твоей, — заверил я. — Живите с миром. Мимо проходил и решил проведать.

— Ладно, идем в сарай, получишь свое и сразу же уходи, — сказала она. — А то, ей-ей, выдам!

Зайдя в сарай она тут же задрала шубу вместе с платьем и сорочкой, а я, ощущая, что сил у меня никак не хватит, в поспешности полез в карман за травой.

— Ну, скоро ты? Я же мерзну! — прикрикнула она.

По счастью препарат мой действовал очень сильно.

— Вот же, охальник! — сказала Найрена, когда все повторилось два раза. — И через год мне покоя не даешь! Угораздило же меня с тобой, душегубом, связаться. А что, баронесса, и правду, была хороша?

— Ах, милая Найрена, ты — гораздо лучше! — сказал я, входя в нее напоследок. — Передай же привет своей милой матушке!

Расставшись с юной Найреной, я поспешно бросился нагонять своих товарищей. Быстрые Глазки, услышав мой рассказ, только затылок почесала.

— Не странно ли, Бес В Ребро? Считая тебя порядочным человеком, она бы в твою сторону и не посмотрела, а тут! — сказала она.

— Быть может, это следует из странностей женской логики? — предположил я.

— Пожалуйста, — сердито нахмурилась Глазки. — Не унижай при мне женщин. Ведь, все-таки, я одна из них.

— Иногда ты настолько на них не похожа, — пришлось признать мне.

— А я? — вмешалась миленькая маленькая Трина.

— А ты — мой маленький любезный дружок, — сказал я, — и слишком мала, чтобы считаться женщиной.

Шли мы не долго, а, пройдя всего шесть миль, остановились в том самом городке, где я, почти год назад, купил Трину, ибо девочка, и впрямь, соскучилась по своим родным, мы же посчитали, что будет слишком жестоко, находясь так близко от ее дома, в него не заглянуть.

— О, сударь, ваши пять серебряных монет, так помогли прожить нам этот год, — призналась вдова-башмачница. — Ах, Трина, моя милая Трина, ты так похорошела.

Действительно, мой милый дружок, которому пошел уже одиннадцатый год, на фоне своих худосочных сестер и братьев, смотрелась, как достаточно развитая, сытая, уверенная в себе девочка.

— Знаешь, Бес, как все хорошо получилось — тихо шепнула мне на ухо Глазки. — Я ведь понимаю, что, когда ты забирал нашу маленькую Трину отсюда, ты меньше всего думал о том, чтобы сделать доброе дело.

— Но причинить ей зло я тоже не хотел, — сердито ответил я. — Так ли уж плохи наши с ней игры?

— Ты спрашиваешь об этом меня? — усмехнулась Глазки. — Я была бы неправедным судьей.

Башмачницу я попросил постелить нам втроем: мне, Денре и Трине, однако спать нам вовсе не пришлось.

— Знаешь, папочка, а моя мама, хотела бы, чтобы ты подарил золотой моей старшей сестрице Дине, — сказала устраиваясь между нами наша невинная девочка.

— Трина, это почти те деньги, за которые Бес купил тебя, но ведь тебе было с нами не слишком плохо — шепнула Глазки. — Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестра лишилась девства за деньги и осталась тут? Ведь не можем же мы забрать и ее с собой, коль скоро Бес мечтает идти на далекий север.

— Вам вовсе не обязательно идти со мной, — пришлось признать мне.

— Чем прикажешь заняться? — грустно спросила рыжеволосая плутовка. — Искать дурачков в Заячьем Зубе, чтобы выудить у них пару серебряков?

— Глазки, они живут так бедно, — еще тише сказала Трина. — Матушка уже водит домой мужчин за деньги. Скоро этим займется и сестрица.

— Будь проклято наше время! — рассердилась Глазки. — По крайности, золотой — совсем не плохая плата за девство. От себя я добавлю еще один, если никто не скажет слова против.

Никто из нас не сказал. Старшей сестрице Трины едва исполнилось тринадцать. Сначала она немного заробела, но присутствие сестры и то, что я не слишком торопил, помогли ей, даже, получить от любовных игр некоторое удовольствие.