Пятьдесят девственниц (СИ)

— Долго ли веревочке виться… — усмехнулась Глазки. — Что же, давай поселимся в трактире и осмотримся.

— Только не в том, где мы с Триной останавливались когда-то, — попросил я. — Меня могут узнать.

— Конечно, мой добрый товарищ, — сочла такую предосторожность не лишней моя сообщница.

Опять я стал господином Фонарщиком, она же — моей женой, мачехой Трины и Крикуна. И была она столь заботливой мачехой, что люди вокруг умилялись, меж собой соглашаясь, что все это до той поры, покуда у нее не появятся собственные дети. Потом же бедным сироткам придется, дескать, несладко. Мы же осматривались вокруг, думая, чем насолить барону, ибо, клянусь, ни о чем другом, кроме, как о мести, думать я не мог.

68

На второй день проживания в трактире Быстрые Глазки объявила, что у нее появился план.

— И в чем же он состоит? — живо поинтересовался я.

— Садись, пиши, — достав чернильницу и перо приказала она и начала диктовать. — «Конклаву напыщенных ослов и монахинь-прелюбодеек шлет привет свой славный пиратский шкипер Бес В Ребро, приговоренный бестолковым длинноносым королем к виселице!»

Крикун услышав это рассмеялся, Трина же в восторге захлопала в ладоши.

— Послушай, достойный мой товарищ! — попытался вразумить я. — Не гоже бы нам, будучи гонимыми властью светской, настроить против себя еще и власть духовную. Хоть я еще не понимаю, что ты хочешь написать, все же, обращение может быть и помягче!

— Будет оно помягче — никто не поверит, что написал это отчаянный пиратский шкипер! — сурово ответствовала рыжеволосая плутовка. — Пиши, задумка моя тебе понравится!

Я покорно подчинился, когда же написал послание это до конца, оно мне даже понравилось.

— В конце я приписал, что писано это все во Внутреннем море на борту судна моего, названием «Адская Калоша», чтобы не вздумали искать нас здесь, — сказал я сообщнице. — Но как ты думаешь доставить письмо на конклав?

— Очень просто, — ответствовала она. — Обратил ли ты внимание на ту развратную монашку, что весь вечер около нашего стола терлась?

— Имеешь ли ты в виду ту миловидную, кареглазую особу лет двадцати пяти? — нахмурился я. — Полноте, Глазки, вольно тебе позорить ее! Знай же, что из всех, собравшихся в таверне монахинь, эта — единственная девственница!

— А хоть бы и так! Но каждый раз проходя мимо, она непременно норовила прижаться ко мне, а то и ущипнуть! — рассердилась Денра. — За такое к себе нахальное отношение, мне хочется наказать ее не меньше, чем тебе — барона!

— И как же ты это сделаешь? — полюбопытствовал я.

— Скажу, что муж мой, Фонарщик, — очень ревнив, но под утро спит весьма не чутко. Пообещаю придти не надолго на рассвете. Ты же приготовишь того эликсира, который использовал при ритуале с баронессой. Он отбивает память и нам это весьма кстати, — объяснила Глазки. — Я войду в ее комнату и между ласками напою этой смесью. Когда же монашка распалится, входи ты и получишь двенадцатую девственницу, которую должен ублажать до моего возвращения. Забрав ее одеяние, я схожу в замок на заседание конклава и, уж будь уверен, смогу подсунуть твое письмо, кому следует.

— Мой верный товарищ Бес В Ребро, — жалобно вздохнул Крикун. — Быть может, тебе потребна будет помощь? Могу ли я бросить друга? Вспомни, ведь мы женаты на сестрах!

— Уж лучше не вспоминай! — осадил его я. — До сих пор не забуду, как ты заглядывался на мою жену похотливыми глазами!

— Быть может, он принял ее за свою, ведь они совсем одинаковы! — рассмеялась мой маленький дружок Трина. — Не обижай, Крикуна, ведь мы все — друзья.

— Быть по сему, — сдался я. — Но учти, Гарл, монашкино девство — мое и ничье другое.

Травник в Заячьем Зубе был хороший, к тому же началась зимняя ярмарка, и я без труда купил все необходимые для эликсира травы. Сам же, перед визитом к монахине, пожевал несколько стебельков возбуждающей травки, дабы не ударить в грязь лицом перед более молодым товарищем. И вот, ранним утром, вместе с Крикуном, впустила нас его сестра в комнату монахини, которая развращенностью своей не давала нашей спутнице покоя и прозывалась сестра Фирена.

Гарл слово свое сдержал и послушно топтался подле кровати, покуда я, забравшись на оную, пошире развел монашкины ноги.

— Ах, милая, — сказал я налегая на нее своим весом. — Ты нарушила все монашеские уставы. Кельи не должны быть заперты, а обязаны всегда позволять свободный вход.

Довольный этой шуткой, Крикун похотливо хихикнул, находящаяся же под действием эликсира Фирена лепетала, что она вся моя и величала госпожой Фонарщик, ибо умудрилась принять меня за Глазки.

— Вот же маленькая келья и прочный запор! — пришлось признать мне после первой неудачи. — Быть может, здесь кого-то замуровали? А-ну, погоди, мы поднимем ноги повыше и удвоим усилия!

Сознаюсь, если бы не моя трава, задача могла, и вовсе, оказаться не по силам. А так я, хоть и с превеликими трудами, преуспел, а потом уступил место Крикуну.

Тот радостно объявил, что теперь пожить в этой келье — очередь его послушника и тут же был благосклонно принят хозяйкой данного помещения. Правда, и его она приняла-таки за сестру, величая миленькой рыженькой девочкой.

Достаточно долго послушники наши пользовались монастырским помещением попеременно, однако, ближе к полудню, подобное однообразие пресытило нас окончательно и мы попытались поселить их в одну келью совсместно. Каким-то чудом это удалось, причем, монахиня наша беспрестанно жаловалась, что выпитое ею вино оказалось крепко, и у нее все двоится.

Мы как раз в очередной раз собирались с силами и обсуждали вопрос, каким образом, в то время, как один послушник будет нежиться в келье, другому нести стражу в задних воротах монастыря, и, чьему послушнику делать что, когда с конклава вернулась Глазки.

— Эй, — усмехнулась она. — Они у вас вот-вот узлами завяжутся. Идите отдыхайте, проделаете это с кем-нибудь другим. Я уложу ее спать, а потом приду.

Мы с Крикуном поспешно оделись и сопровождаемые вздохами монашки о том, какое чудо эта госпожа Фонарщик, поспешно удалились.

69

Письмо мое конклаву произвело неслыханный фурор, тем более, что подсунуть его Глазки умудрилась на стол к Верховному Королевскому прокурору, возглавившему, от лица Короны, столь представительное духовное сборище.

Четверть часа, как рассказывала Глазки, прокурор пожирал глазами текст, невесть откуда взявшегося перед ним послания, потом же, покрасневши лицом, вскочил и потребовал возможности громогласно его зачитать.

Когда он прочитал про то, как я, Бес В Ребро, посредством своего сообщника, обманом завлек баронессу Зубень в библиотеку, в которой есть потайной ход, выявилось немало доброхотов из клириков, которые помчались это сообщение проверять и, вернувшись вскоре, взволнованно известили, что ход нашли и открывается он в точности так, как написано в письме.

Когда же зачитали, как с помощью отмычки открыл, якобы я, пояс верности, принесли и этот пояс и, сравнив с описанием, данным мною со слов Глазок, признали, что и это описание соответствует истине.

Когда же прочли перечисление родинок на заду используемой то в одни, то в другие врата баронессы — а описать это позволила, конечно, лишь чрезвычайная наблюдательность и память моей сообщницы — то тут же поднялась настоятельница монастыря, в котором ныне содержится баронесса, и объявила, что клянется всеми Богами, что, когда омывали баронессу перед родами, видела то же самое.

Когда же зачитали, что все эти подлости по отношению к кроткой, неразумной женщине проделал я — безбожный и мерзостями своими гордящийся Бес В Ребро — исключительно по просьбе барона Зубень, желающего отделаться от супруги, которая, дескать, и в нравственности своей чрезмерна, и, длинноносого короля через чур почитает, возникла некоторая пауза.

Но тут же, когда сказано было, что именно для этой цели дал мне вышеозначенный барон рекомендательное письмо, дабы устроился я к супруге его библиотекарем, под чужим именем, в миг вспомнилось, что библиотекарь, действительно, прибывал, и письмо при нем было. И отплыл тот библиотекарь на корабле в море, но корабля того никто больше не видел.