Сон обитателя Мышеловки (СИ)

Высота (а я панически боюсь высоты!) не пугает меня ничуть по одной простой причине - я о ней даже не думаю. Есть только труба под руками (а подтягиваться я умею) и крыша, которая совсем рядом, до неё рукой подать, нужно только хорошенько подтянуться, да, и ещё, ещё, ещё... Старые шурупы стонут, но прочно сидят в пазах. Старомодная, квадратная труба выдерживает меня с такой же лёгкостью, с какой переносила время и войну.

Листья, слышу шорох листьев. Интересно, почему человек так радуется зелёной листве? Её нельзя есть, и в неё нет даже эгоистичной, самовлюблённой красоты, которую мы видим в цветах. И всё-таки лето означает для нас именно листву, много листвы.

Быть может, человек видит в листке существо, подобное себе? Такой же зелёный, полный жизни и абсолютно ничтожный и незаметный. Помню лекции о хлорофилле и механизме фотосинтеза, о том, какая удивительная лаборатория скрыта в самом обычном листке. Но меня поразила не столько тонкость её устройства, сколько то, насколько она примитивна. Можно разорвать листок пополам и ему ничего не будет, потому что каждый «лаборант» абсолютно самодостаточен. Тысячелетиями они переливают из одной колбы в другую, растапливая дровами, и даже и не думают о неотвратимости железного прогресса.

Не могу сказать, что я им завидую. Невозможно завидовать отражению в зеркале. Даже если считать живым существом не отдельную козявку, а листок целиком, тебя непременно поразит его заменимость. Миллионами опадают они осенью, главным образом для того, чтобы украсить и согреть землю, сгнить в ней и снова пойти на корм корням того же самого дерева, что их породило. Словно отвечая на мои слова, шумит за спиной ветвями стройный тополь, один из трёхсот, посаженных, когда строительство кампуса было закончено. Огромное скопление листков, живая копия Академии с её тонкими ветками специализаций и невидимым стволом Ректората. Если сломать ветку, оно даже не заметит, будет расти себе дальше, потому что часть природы, а природа всегда побеждает, завалив врага трупами, и сгноив затем изнутри. Как бы не трепыхался листок, он становится выше только потому, что растёт ветка, на которой он достаточно рано появился и никогда он не поднимется до вершины, пока страшный, совершенно технический топор не подрубит гордое дерево. Но есть деревья слишком толстые, которых ни один топор не берёт. И возгордившемуся листку остаётся лишь увянуть и быть сорванным ветром. Он будет долго катится, но больше никогда уже не зазеленеет. Засохшие листья, эти несчастные изгнанники, никогда не радуют человека. Он хочет, чтобы его сравнивали именно с зелёным листом.

Всё, крыша! Сажусь и кладу на неё усталые руки. Они изрядно только что потрудились. Я замечаю, что в последние дни части тела всё больше берут надо мной верх. Прыгают, подтягиваются, убегаю... у них всё больше силы и свободы. Похоже, мне придётся научится с ними ладить и не давать им непосильной работы, а то они окончательно взбунтуются, захватят надо мной контроль, а меня, чего доброго, с позором изгонят. Я не дерево, корнями в землю не ухожу. Даже ноги уже сами решают, куда меня понесут...

Так, ладно, не важно. Сейчас нам предстоит командная работа. Я поднимаюсь и осматриваюсь. Ага, даже прыгать не придётся. Несколько секунд и я уже возле кольца. Бегу быстро, но экономно, как тигр, потому что силы мне ещё пригодятся. Никто даже не пытается меня остановить.

То, что я вижу, не встречалось мне прежде не разу, но сцена настолько естественна, что я не могу испытать ни одной конкретной эмоции. Словно смотришь фильм, всё содержание которого тебе пересказали заранее или смотришь на иллюстрации к книге, которую прочитал ещё в младшей школе.

Рядом Канопис. Он лежит с расстёгнутой на груди униформой, на возвышении, накрытом белый простыней. В глазах нет ничего, кроме искреннего любопытства.

- Что ты делаешь?

И я и она знаем, что этот разговор совершенно бессмысленен, ведь нам и так известны все ответы. Просто перед кулаками обычно вступают слова.

- То, что мы обещали.

- Я не давал обещаний.

- Мы обещали богам, что вручим им самый прекрасный цветок из нашего сада! Но мы преступили клятву! Мы спрятали его в свой гербарий!!! Чтобы высушить то, что могло бы цвести на небесах вечно!!!

Почему мы говорим намёками, словно персонажи из древней мистерии? Мы настолько хорошо понимаем друг друга? Или настолько плохо? Держимся так из-за слушателей? Или из-за того что нам всё равно, кто нас слышит?

А может, то, что с нами происходит, это и есть своего рода мистерия? Ведь легенды, мифы и мистерии почти всегда о настолько страшных по своей вещах, что в обычном языке они бы потеряли большую часть своего глубинного ужаса.

- Целый сад сгорел в их честь. Тебе мало?

- Мало - мне??? Хватит кощунствовать! Цветок принадлежал не мне, а богам! И не тебе знать, как сильно он был мне дорог! Он был мне дороже чем тысяча таких Академий!

- Он и сейчас есть!

- Да. Он ждёт свою судьбу! Она уже приблизилась.

У меня готов ответ, но он остаётся нетронутым. Камрусена обрубает разговор - и замахивается своим орудием, готовая пронзить нежную, как у птички, грудь своего брата. И в этот момент я бью её ногой.

Она не упала. Только пошатнулась и нож прошёл мимо, разодрав край покрывала. И глаза: сузились и вспыхнули, словно угольки. Зубы клацнули и она бросилась на меня, занося нож для настоящего боевого удара. Это был уже не ритуал. Это была сама смерть.

Я не стал уворачиваться, а отклонил её удар хорошей боковой контратакой. Она на мгновение смутилось - как же так, эта дрянь смеет атаковать да ещё с голыми руками!?! - и я обхватил её руками. Она рванулась раз, другой, но моментально пришла в себя и ударила меня ножом в бок.

Мир на мгновение стал абсолютно чёрным - и только осколки летят куда-то вниз, вниз - а потом я вдохнул побольше воздуха, оттолкнулся - и снова вынырнул на крышу, сжал кулаки и полетел в атаку. Ещё два удара она перенесла легко, но её взмах ножом так и остался пустой дугой в пространстве. Она пытается ударить меня левой, я перехватываю её руку (она всё-таки слабее, хоть где-то) и успеваю отскочить, догадавшись, что это был ложный манёвр. Железная молния проносится в миллиметре от моего локтя и снова плавает в воздухе, похожая на хищную рыбу. Как бы её изловить?

Её нога, сильная, красивая нога в форменном сверкающем ботинке... на первый взгляд независимо, а на самом деле безукоризненно верно, как у танцора, одно-единственное движение. Дёрнулась вправо и столкнула Канописа вниз. Он не успел даже крикнуть. Раз - и всё, человек за бортом...

За её спиной вздымается шпиль Синей Башни.

Ну да, такая всё знает. Всё знает с самого начала. Её ум натренирован ничуть не меньше, чем тело. Она считает всех, кроме себя, слабовольно-сластолюбивой дрянью, и за счёт этого видит людей насквозь, подмечая не сильные стороны, а слабости и недостатки, в которые легко можно вонзать отточенные крючки лицемерия. Даже любовь для неё сделана из обязательств и правил. Брат был для неё не больше, чем предметом роскоши, который она сама доводила до совершенства, как доводят дом, постель и собственное тело. Важно, чтобы им было приятно пользоваться. Ещё важней, чтобы это замечали другие. Но можно держать и в тайне, обязательно украшая только для себя, а значит в семь раз роскошней. Как золотую коробочку для кокаина, с тонкими узорами, которые затейливей любых грёз и ценой, которая сводит с ума намного сильнее того, что внутри.