Не в сказке (СИ)

Мир вытянул его руки из брюк и развернулся к нему лицом.

— Проснуться? Зачем, Пьер?

— В прошлый раз ты спал на диванчике, а он неудобный… — тот лизнул губы Мира, очертил контур, а потом аккуратно прихватил зубами полную нижнюю.

— Ты всегда уходишь от ответа? — Мир мурлыкнул и потерся об него, как котенок, требующий ласки.

— Только когда не знаю, что ответить, — улыбнулся Страхов, с силой поглаживая его бёдра. — Ну так что скажешь, грешный мой?

Мир чуть отодвинулся от него, заглядывая в глаза. Страстные, жаркие… Через три часа домой вернется Макс и будет его ждать. Но…

— Поехали…

Дважды говорить не пришлось. Вообще складывалось впечатление, что Пётр если не заранее знал, что он согласится, то чувствовал точно. Ни пробки, ни тянучки, и зелёная волна почти до самого дома. Пустое парадное, лифт, ожидающий на первом этаже… Пётр ногой захлопнул входную дверь, прямо у порога вжимая его в стенку, целуя страстно, жадно.

— Я… между прочим… взял пару уроков дефиле.

— Они тебе не нужны… Ты и так будешь там звездой… — Мир покорно подставлялся под его поцелуи, сжимая, поглаживая его плечи.

— А ещё… — пара шагов, следующая стена, долой рубашку, — я знаю пару… новых слов… прет-а-порте и от кутюр… — ещё несколько коротких шагов, вторая рубашка чуть более аккуратно сброшена на кресло, но возле самой постели он вдруг замирает. Смотрит в глаза и очень серьёзно спрашивает: — Хочешь… меня?

— Да, — также серьезно ответил Мир. — Да, Пьер, да. Но не сейчас.

— Лучшая ночь моей жизни ещё впереди… — Петра почти лихорадило, когда он сдёргивал с Мира брюки, когда покрывал поцелуями восхитительное тело, подрагивающее в его руках. Хотелось бОльшего, неизмеримо бОльшего, но… Макс… какой-то кусочек сознания напоминал о нём. Нельзя, нельзя оставлять отметины поцелуев на шее и плечах, нельзя причинять излишней боли, хоть Мир и требует сильнее, ещё сильнее, глубже, резче… Но всё равно, достаточно увидеть его, вот такого, распростёртого, желанного, как напрочь сносит крышу.

— Пьер, пожалуйста… — Мир бился в его руках, вскрикивал, с силой обнимая ногами его бедра. — Не жалей меня… Люби…

И Петр не жалел, любил, отчаянно, жадно, как в последний раз в жизни, врываясь, вламываясь в него, и тут же лаская, точно вымаливая прощения за грубость. За такую нужную, до крика желанную жёсткость. До сорванного голоса.

Крик взлетел, взмыл по потолок, и словно стек по стенам. Бешено бьющееся сердце, сорванное дыхание…

— Спасибо… — полувыдох-полустон. Опухшие губы дрожали, не слушались. Тяжесть тела Петра была приятной. Нужной. И отпускать его совсем не хотелось.

— Мне нравится похищать тебя у всех, — выдохнул-выстонал Страхов, уткнувшись лицом в его шею. Не будет синяка, хвала небесам. Если отметины на бёдрах ещё можно объяснить падением или углом стола, то на шее… Разве что душили Дориана, перепутав с Дездемоной.

— Мне нравится быть похищенным, — Мир прижался щекой к его макушке. — Спасибо, что заботишься обо мне… — помолчал немного, словно прислушиваясь к себе, а потом еле слышно произнес: — Поцелуешь меня? Хочу твоих поцелуев, Пьер. Запастись тобой впрок.

— Насолить поцелуев? Или сварить пару баночек варенья? — Пётр вскинул на него смеющийся взгляд и в следующий миг впился в припухшие губы. Сам этот поцелуй был сексом. Таким себе безумным трахом, вышибающим всё, вплоть до инстинкта самосохранения, даже не танец, схватка губ, сплетение языков. Борьба на равных, когда никто не желает уступать. Маленькая война за господство во влажной глубине рта, за каждый глоток воздуха…

Мир стонал беззвучно, вжимался в него, забыв обо всем. И не желал, не хотел, не мог оторваться! Сердце словно огнем горело, билось о ребра. И тихо, очень тихо о чем-то умоляло… Еще… Еще!

Ещё… пока хватает дыхания, пока перед глазами не начинают плясать огненные точки, пока дрожь в руках не вынуждает снова накрыть его собой полностью… пока не начинает отчаянно сигналить будильник о том, что отведенный час прошёл.

— Нееет, — простонал Мир, обнимая Петра. — Еще можно…

Мало. Отчаянно хочется ещё. Поцелуев, стонов, вскриков, сжимающихся на плечах пальцев. Ратмиру не нужно осторожничать, но до чего хорошо носить его отметины на теле, чувствовать его губы на губах, даже когда его рядом нет.

— В пробке застрянешь?.. — и ещё поцелуй, долгий, вкусный. — Тебе в душ ещё топать, сладкий мой…

— Потрешь мне спинку? — смех Мира закончился протяжным стоном, когда Страх с силой вжался бедрами в его пах.

— С превеликим удовольствием, — Пётр скатился с него и, поднявшись на ноги, рывком потянул его на себя. Поймал в объятия, ладонями сжав ягодицы, и облизнулся. Пальцы скользнули в ложбинку, погладили вход в тело. — ТАМ ты ещё влажный.

Мир зашипел сквозь зубы, прикусывая кожу ключицы:

— ТАМ еще ты.

— Какое чудесное совпадение… — Пётр приподнял его, заставляя ногами обвить бёдра. — Потому что ЗДЕСЬ тоже я.

Несколько шагов до ванной комнаты. На ощупь открыть дверь. Как хорошо знать каждый уголок. Можно ходить с закрытыми глазами и не ошибиться ни разу.

Мир отпустил его, опуская ноги на пол и, не сводя взгляда с его глаз, потянулся к крану. Резко выдохнул и вскинул голову, подставляя лицо навстречу струям воды, шум которых поглотил тихое «хочу».

Нежность на грани боли. Или это боль граничит с нежностью? Пётр развернул его спиной к себе, заставил руками упереться в стену и уверенным сильным толчком вошёл в тело, всё ещё раскрытое после жаркой схватки, случившейся всего четверть часа назад.

— Хочешь, грешный мой… — выдохнул он, тихо урча от удовольствия. — Хочешь…

Мир глухо, гортанно застонал, подаваясь навстречу его вторжению.

— Да… — откинулся на него, запуская пальцы в его волосы. — Пьер… Хочу, хочу тебя…

Быстро, сильно, почти яростно. Времени так мало. С Миром всего мало. Мира в особенности. Резко, глубоко, точно пытаясь присвоить, узурпировать, оставить себя в нём, чтобы тот, другой… ах…

— Люблю тебя… люблю!..

Мир сжался, словно пытаясь удержать его в себе, замедлить время.

— Не торопись… пожалуйста… — он задыхался, беспомощно сжимая мокрые пряди.

— Мне мало тебя… боооже… — Пётр стонал, лаская его живот и грудь. — Я не хочу, чтобы ты уходил…

Мир коротко всхлипнул, выгибаясь в его руках.

— Прости… Прости, Пьер… — повернулся, лаская губами скулу. — Прости.

— Мииир… — сильные пальцы чуть сжались на напряжённой плоти. — Сейчас… ты мой!

В ответ — стон, слабый, беспомощный. И сразу следом — крик:

— Пьер! — дрожь, пальцы полоснули гладкую поверхность кафеля. Еще немного, и мир разлетится на куски.

Рывок, толчок, сильный, завершающий аккорд, и слетает с губ последнее: люблю тебя… Нервную дрожь не может остановить даже льющаяся потоками вода. И слабость разливается внутри, как сладкий яд…

Светлые пряди Мира текут по шее вместе с водой. Так приятно касаться их губами. Мокрый шёлк. Он ещё здесь, ещё рядом, но в сердце уже поселилась боль расставания.

Мир глухо, в последний раз застонал, утыкаясь лбом в кафельную стену. Они сумасшедшие… Так нельзя. Нельзя так! Но руки сами гладят бедра, так сильно прижимающиеся сейчас к нему. И тело — льнет, все равно льнет…

— Потрешь… — голос звучит глухо, срывается, — спинку?

Пётр без слов потянулся за мочалкой, щедро налил на неё гель для душа. Тонкий свежий аромат с лёгкой горьковатой ноткой. Он растирал спину Мира ласкающими расслабляющими движениями. Плечи, бока, живот и бёдра, смывая следы, но не стирая памяти. И потом, развернув к себе лицом, ещё раз коснулся поцелуем его губ и, смыв остатки пены, выключил воду. Самолично вытер его огромным пушистым полотенцем с вышитым на заказ серебристо-белым вензелем «РБ». Полотенце только для него, любимого.

— Иди…

Мир, как зачарованный, обвел пальцем серебряное шитье, а потом вскинул на Петра отчаянный взгляд:

— Выгоняешь? — жалкая улыбка, кривая. Столько любви в этих ниточках…