Катаклизьма. Сетевая Сага (СИ)

***

А погодка испортилась... Набежал ветродуй, - зябкий, пронизывающий; искудрявился серыми тучами небосклон; солнце, ещё мгновение назад осыпавшее золотом землю, пригорюнилось и пропало, - как и не было его, - упрятавшись за свинцовой пеленой туч и вуалью водяных капель, хлынувших на землю. По заваленному опавшими листьями тротуару пугливой мышью затрусил, тихонько - почти бесшумно - шурша, мелкий секущий дождь. Чёрными пятнами заблестели повсюду лужи. Быстро, на удивление быстро, меняется в осеннюю пору погода!

Откуда-то взялась, подойдя вплотную к зданию офиса, жалкая облезлая сука. Дрожащая, тощая, - рёбра так и прут наружу, - она присела у входа и, задрав грязную, исполненную тоской гноящихся глаз, морду к окнам второго этажа, обречённо завыла: "У-у-у... У-у-у...", - тонким, голосистым, режущим душу воем, - будто на чью-то головушку буйную заклятье жуткое насылала! Тотчас по соседству возник - по следу прибрёл хромоножка! - лохматый весёлый кобель, куцый, с торчащим из зада обрубком хвоста. Придвинувшись к суке, он сунулся влажной пуговкой носа ей в бок, обнюхал, и, вникнув, как видно, в её состояние духа, сердито взбрехнул, а после и вовсе зашёлся злобной - ав! ав! - собачьей тирадой.

У суки было сопрано, у кобеля - тенор: дуэт сотворился достойный! Услышишь, - уши отвалятся напрочь!

"Гы-ы-ы!"

Змеясь изгибами, рисуя петли среди луж, колонна слесарей, с "Профессором" во главе, неспешным ходом подступила, наконец-то, к зданию офиса и стала лагерем метрах в десяти левее от входа, - аккурат под окном, за которым, всё ещё счастливый, приникнув жадными устами к разбухшему соску секретарши, в это же самое время почивал на лаврах в элегантном, телесного цвета, костюме Адама удачливый покоритель женских сердец, краса и гордость железных дорог, отец-командир Исидор Петрович, "шустряк".

Косясь на незваных, решительного вида, пришельцев, волками зыркающих (глаза - ножи!) по сторонам, сука с опаской примолкла. Да и кобель, умудрённый годами, затих, наблюдая.

С приходом гостей атмосфера заметно сгустилась: гнетущая серость извергающего мокротную слизь неба, осенний, промозглый, могильно-холодный ветер, шелест палой гниющей листвы, влажно-чёрный, взрытый омерзительными струпьями луж, асфальт, - всё это, сложившись в безобразную, до безумия мрачную, картину, так и дышало нервозностью, предвещая близость чего-то гнусного, паскудного, мерзопакостного.

Взмывший в воздух гаечный ключ, запущенный кем-то из слесарей - психанул человек! сдали нервы! - не застал шелудивую пару врасплох. Бешено замолотив лапами, псины сорвались с места и, стремительно набирая ход, в мгновение ока исчезли за углом ремонтного цеха. Ключ же, щедро осыпанный матюгами, так и не добравшись до мишени, упорхал незнамо куда. Да и хрен-то с ним! Не до него! ЕСТЬ ДЕЛА ПОВАЖНЕЕ!!!

Рёв - "у-лал-ла-а-а-а! у-лал-ла-а-а-а!" - раздираемых яростью глоток секанул сжавшийся в бесплотный, заледенелый от ненависти, комок, воздух. Гайки, болты, винтики, шпунтики, взметнувшись вверх увесистой массой стылого равнодушного железа, - стрелки метили в окно, - в один миг домчались до цели. Стекло, звонко хрупнув, разбившись, брызнуло тысячью осколков в рокочущую у подножия стены хмельную, бурливую, разгульную толпу слесарей. Слесаря одобрительно, с матерком, загалдели, придя в неописуемый восторг от собственной меткости и, будучи в высшей степени довольными собою, продолжили успешно начатый обстрел, активно опорожняя тележку с боеприпасами. Половина боевого запаса тут же, горошком шваркая кверху, в два счёта, как по щучьему велению, перекочевала сквозь утративший стекло оконный проём в кабинет Исидора Петровича, завалив пол грудами ржаво-железного хлама. Грохот от беспрестанно влетающих в комнату снарядов был столь силён, что сравнить его возможно только с гулом ветхозаветных библейских труб, - тем устрашающе-грозным гулом, от которого враз рухнули, не выдержав его, древние стены достославного города Иерихона! А тут, вдобавок, ещё и задорный мат, русский разухабистый мат, ядрёным колобочком катался по комнате, - рождённый в бушующей толпе слесарей и вброшенный сюда, внутрь, с мокрой дождливой улицы волной холодного воздуха!

Шумно, однако!!!

"Гы-ы-ы!"

Да не везде-е-е, где вздумается!!! Кхе-кхе! Не везде-е-е!!! И не во вся-а-а-ком месте!!! Ох, не во вся-а-а-а-ком-м-м-м-м-м-м!........

Вот и в это, полутёмное, помещение, - тайное! вход в него упрятан от чужого зловредного глаза громоздким, внушительных размеров, шкафом! - не доносится ни звука! Ни единого звука! Там, снаружи, за шкафом, - свистопляска, кавардак!, а здесь, в полутьме - тишина, покой, довольство и безмятежность. Уж сколь ни чуток на ухо наш дорогой Исидор Петрович, сколь ни слуховит, сколь ни оглядчив в стремлении своём знать по мере возможности обо всём, что только ни деется на возглавляемом им предприятии, а всё ж таки не уловил груздеподобными ушами-локаторами даже мало-мальского шороха! Да ещё и вздремнул, ко всему прочему, изрядно подуставши - ну не машина же он, в самом деле! живой человек! - от страстных постельных игрищ с любвеобильной Юленькой, - эх и гладкая ж баба! азартная! ненасытная! - свернувшись уютным, будто древесный червячок, калачиком в её цепких объятиях.

Спит себе Исидор Петрович, всхрапывая и присвистывая.

Буянят в отдалении - не у чёрта ли, на рогах его богомерзких? - донельзя обозлённые слесаря, надрывно взлаивая пьяной матерщиной.

Спит красотуля Юленька, - обворожительно нагая, мягкая и тёплая, - морща во сне аккуратный, будто резцом точёный, носик.

Хлещет дождь на серо-печальной, больной осенью, улице.

Сонное царство - дрёма дремучая! спячка тягучая! - в потаённой, надёжно отгороженной толщей стен от внешнего мира, комнате!

"Гы-ы-ы!"

***

Между тем на борту корабля всё давно и коренным образом поменялось: здание, неистово атакованное одуревшими от злобы слесарями, напиталось унынием и страхом. Привычный ход вещей расстроился, уступив место повальной неразберихе. Умами обитателей кабинетов прочно, что, в общем-то, легко объяснимо, овладела паника. Да и как тут не запаниковать? Как не поддаться паническим настроениям, ежели в памяти у каждого, при должности, лица намертво засела та возмутительная и одиозная - прах её возьми! - катаклизьма, что учинилась расшалившимся людом, слесарями и их подлипалами локомотивщиками, всего-то две недели назад! Ить по сю же пору от одного лишь намёка о той катаклизьме треклятой, дрожь до нутра пробирает и волосы дыбом встают! По сё время - пропади ж оно пропадом! - от конфуза срамного в себя не пришли! Чухались-чухались, да всё же никак, до сих пор, не прочухались!

А тут, на дворе, за окном - нате-ка вам! здрасьте, пожалуйста! - новый пожар, новая смута!

Суровые будни!

Суровая жизнь!

Суровый народ!

Путь-дорожка - сурово железная!