Несколько дней в осенней тундре [СИ]

Идти домой не хотелось. Не смотря на сильный мороз, солнце как-то несмело ласкало кожу теплыми лучами, и хотя я знала, что впереди еще два месяца зимы, внутренне я улыбнулась этим ласковым лучам, как предвестникам весны. Появились мысли о лете, об отпуске. Я тяжело вздохнула — в этом году у меня отпуск в октябре. "Куды податьси бедному крестьянину…" — уныло подумала я. И вдруг возникла шальная мысль: "К ней… Отремонтирую машину и, не торопясь, своим ходом, через всю Сибирь, через Обь через Урал. Это будет великолепное путешествие, я поеду, наслаждаясь каждым километром приближения к ней…". Я стояла на высоком крыльце почты, навалившись грудью на каменные перила и, щурясь, подставляла лицо солнцу. В голове крутились мысли о разбитом бампере, с которым еще можно кататься здесь, но в свет не выйдешь, о помятом крыле, которое неплохо бы поменять, потому что рихтовала я его сама, и красила тоже сама, по принципу — чего стараться, все равно еще не раз помну. Немедленно возник финансовый вопрос — где взять деньги на новые детали, на покраску кузова. Немедленно появилось решение — меньше трепаться в Интернете с незнакомыми людьми. "И жрать надо поменьше, — я повела плечами, покрутила бедрами под тяжелой шубой, — ага и зарядку неплохо бы начать делать по утрам. Расплылась за зиму, голуба моя". Взглянув еще раз на почтовый ящик, я улыбнулась своим шальным мыслям, и отправилась домой. "Самонадеянная девчонка. Так тебя и ждали там." — успокоила я свое распалившееся воображение, заходя в подъезд…

Последние двое суток я спала урывками, но спала так, как никогда в жизни мне не спалось. Кусочки сна приносили покой, и умиротворение в душу. Сон протекал сквозь меня, как холодные, прозрачные воды лесного ручья, что течет стремительно-плавно в ложе колышущихся трав. Я видела сквозь веки эти серебристые струи. Видела, как они завихряются вокруг камней, как образуют маленькие водопады, перетекая через преградившие им путь корни деревьев. Я слышала тихое журчание воды, и ловила блики солнечных лучей, проникающих отдельными прядями сквозь густую листву.

Иногда меня будило прикосновение, жадное и нежное, полное неутоленного голода. Я медленно выплывала из своего сна, до меня постепенно доходило, что лесной ручей — это не наяву, что у меня закрыты глаза и надо их просто открыть. Тело постепенно разогревалось, от жара другого тела, от этих рук, что медленно и осторожно мяли грудь, теребили соски, забавляясь их упругостью. Я открывала глаза, для того чтобы встретить взгляд-вопрос, взгляд-предложение, которому я не могла не ответить, не могла отказать. Мы занимались любовью, почти не разговаривая, обмениваясь улыбками, перебрасываясь шутливыми фразами, словно пытались спрятать друг от друга что-то высокопарное, словно пытались скрыть друг от друга, что же в действительности для нас значили наши действия. Мы занимались любовью с каким-то странным желанием подтвердить свое право на эту любовь, и словно не могли поверить друг другу и самим себе до конца, что это, наконец, сбылось, и происходит с нами.

Иногда я сама просыпалась от тянущего ощущения внизу живота, от неодолимого желания обладать этим телом безраздельно, сию минуту, и отдать взамен свое, безоглядно, и натыкалась на взгляд-улыбку, на взгляд-приглашение.

— Ты совершенно не спишь, — удивлялась я.

— Просто я не могу пропустить это зрелище — твой сон рядом со мной, — улыбалась она в ответ.

И тогда мои руки вновь отправлялись исследовать топографию местности. Мои губы бесцельно бродили по ее телу, застревая и впиваясь в него в самых неожиданных порой для меня самой местах. Но, судя по звукам, долетавшим до меня сквозь пелену животного желания, я находила интересные для нас обеих места.

Мы вылезали из постели за эти дни только для того чтобы принять ванну, одну на двоих, с чем-нибудь пенистым и душистым, или достать какие-нибудь закуски из холодильника. Мы не пили ничего крепче минералки, а в голове было состояние легкой оглушенности, и ощущение медленного вращения мира вокруг некой точки покоя, которая находилась на диване в однокомнатной квартире с окнами на белоснежные облака, плывущие в холодном осеннем небе.

Но больше всего мне нравилось, лежа на боку, чувствовать руку, обнимающую мою талию, чувствовать мягкое прикосновение груди и живота напротив своих лопаток и ягодиц. Тогда я выгибала спину, вжимаясь в это нежное тепло, и погружалась в состояние совершенного, беззаботного безмыслия…

— Почему ты мне все-таки написала? — тихо спросила она меня.

Я вздрогнула от неожиданности.

— Не знаю. Написала и все. Выперло, — улыбнулась я

— Столько лет прошло. Ты знаешь, сколько лет прошло?

— Я знаю. Я помню каждый день, — я повернула голову и встретила удивленный взгляд. Она лежала на боку, подперев голову свободной рукой и смотрела на меня сверху. — Я помню, как начинался и кончался каждый день.

Она с недоверием улыбнулась, в углах глаз стали видны лучики морщин:

— Рассветом и закатом должно быть?

— Как у правоверного намазом, все эти дни начинались и кончались мыслью о тебе, радость моя.

— Каждый день? — склонившись, она поцеловала меня в лоб. Ее губы мягко поползли по переносице, прихватили кончик носа, коснулись моих губ.

— О, нет! — взбунтовалась я неожиданно для самой себя, отворачиваясь и закапываясь носом в подушку, — Только, не это. Все, тайм-аут. У меня грудь вся изгрызена, у меня губы как у негра, у меня жуткий радикулит. И вообще, дамочка, что за африканские страсти в нашем умеренном климате.

— Тэээкссс! — протянула она голосом капитана обнаружившего бунт на борту, — Кто бы говорил, девушка, не вы ли давеча чуть не откусили мне клитор в пароксизме страсти, так сказать. И ничего, молчу, — она повернула меня на спину, приподнявшись на локте, нависла надо мной, взяв мое лицо в свои ладони, — Ну-ка, посмотри на меня.

— Ой-ой-ой, ну куснула один раз, один разок, ну и что убыло от вас, ну покажите мне, где от вас убыло, — затараторила я зажмурившись.

— Посмотри на меня, — сказала она каким-то странным, переливающимся, словно в глиссандо вверх-вниз по октавам, голосом, — Повтори, что ты сказала.

Я глянула в эти самые красивые в мире, самые удивительные серые с рыжими крапинками глаза и поняла, что она хотела услышать, и повторила:

— Я помнила тебя все эти годы каждый день. Я пыталась вылечиться от этой чумы, порвала и выкинула письма, все пыталась забыть тебя. У меня это почти получилось, я забыла твое лицо, забыла день рождения, год встречи, я стерла тебя из своей памяти. Но я помнила память о тебе. И ничего не могла с этим поделать. А ты? Ты помнила меня?

Она выпустила мое лицо и ткнулась головой в подушку.

— Ну почему, ты тогда не сказала мне ничего, — услышала я глухой голос у себя возле уха, — Столько лет… Столько лет без тебя, — я замерла, — Годы прошли без тебя. Лучшие годы. А могли быть годы с тобой. Ты знаешь хоть, сколько мне лет?

— Я… помню… что ты старше меня.

— Ххха — помню, — горько усмехнулась она, — Тут и помнить не надо, достаточно взглянуть на меня. Ну почему ты тогда промолчала?! Почему?

Я обняла ее за плечи, мы перекатились по разложенному дивану. Я оказалась сверху. Ее глаза были закрыты, из-под ресниц проступала влага. Я нежно целовала ее глаза, пытаясь губами промокнуть слезы, высушить эти соленые дорожки сбегающие из уголков глаз по вискам. Я осторожно убрала волосы с ее лба, гладила эти навсегда залегшие морщинки на переносице, расчесывала пряди волос, пропуская их сквозь пальцы. В темно-русых волосах, действительно, серебрились тонкой паутинкой седина. Она была старше меня на шесть лет.

— Я тебе один умный вещ скажу, — прошептала я ей на ухо, — Только ты не обижайся, ладно?

Она распахнула глаза, вопросительно глянув на меня.

— Я была непроходимой дурой тогда. Мне ведь было всего девятнадцать лет. Никакого опыта любви. Самое сильное за все детство и отрочество чувство — к учительнице литературы, — ее брови изумленно приподнялись.