Несколько дней в осенней тундре [СИ]

Карина

Несколько дней в осенней тундре

1. Несколько дней в осенней тундре

Говорят, приезд маркшейдеров был еще тот аттракцион. Но я его проспала. По случаю закрытия работ, я спала в тот день до обеда и проснулась злая, как осенняя муха. Время от времени кто-то пытался меня разбудить, тарабаня в дверь, но моя совесть на все эти все попытки достучаться, отвечала гробовым молчанием, я спокойно поворачивалась на другой бок и опять засыпала. Я провалилась очередной раз в трясину депрессии, мне сам черт был не брат, и я решила послать всех к этому самому черту. По указиловке сверху нашу геологоразведку сворачивали. В виду бесперспективности работ, перебрасывали на новую площадь.

Осень была на исходе, навалилась тоска и усталость. Смертельная усталость вообще от всего, и от бесконечных переездов, в частности. В Конторе очень долго соображали в этот раз. Еще весной мы с геофизиком на пару говорили, что бурим за контуром месторождения, но кто и когда слушал полевых геологов. Наше дело режим бурения соблюдать, керн отбирать, сейсмику снимать, а думать за нас будут специалисты в уютных кабинетах. Они там выше сидят, им дальше видно, у них кругозор шире, они мыслят масштабнее.

Продолжая бурчать таким образом, я наконец-то поднялась, долго сидела на кровати, сцепив руки в замок, упершись локтями в колени, глядя в пол. Встала, заставила себя одеться. С тоской оглядела убожество своего жилья. Так как я была единственной женщиной в нашей геологоразведочной партии, у меня был отдельный вагончик. Глаза бы его не видели. Внимательно изучив свою хмурую физиономию в зеркале возле умывальника, я начала чистить зубы.

— Хреново выглядишь, — прозвучал над ухом голос Папы.

Я вздрогнула, как от выстрела. Черт, этот тип доведет меня однажды до инфаркта своей манерой, внезапно возникать из ниоткуда! Запираться от шефа бесполезно, замков, если ему надо куда-то проникнуть, для него не существовало. Непредсказуемостью и таинственностью своего появления, а так же потрясающим чутьем на всякие настойки, бормотухи и прочие самопальные спиртные напитки, он помогал коллективу соблюдать сухой закон. Я в таком контроле не нуждалась, но моя перекошенная дверь, на которую надо было только знать как надавить, открывала шефу свободный доступ и в мои апартаменты. Он хамски пользовался этим иногда, позволяя себе запросто вытащить меня ночью из постели по каким-нибудь аварийным делам, или зайти незваным на чашку чая. По-моему он развлекался моим стабильным испугом. Лишь однажды я не испугалась. У меня была почечная колика, я заперла вагончик изнутри, заперла также дверь в перегородке, отделяющей спальню от кабинета. Совершенно точно помню, что делала это тщательно, мне не хотелось, что бы меня видели и не хотелось видеть никого. Боль была ужасная, температура сорок, я теряла сознание, вновь приходила в себя, и в какой-то момент обнаружила, что не одна в своем закутке. Но мне было настолько худо, что присутствие Папы воспринималось, как часть бреда. Вспоминаем же мы, когда все совсем плохо, людей, память о которых облегчает муку существования. Я только вяло пошутила тогда с тем, кого, считала своим бредом, мол, не все маму звать, можно и с Папой посидеть. Шеф сидел возле меня всю ночь, заталкивал в меня какие-то таблетки, вливал какие-то настойки, держал меня, подкладывал подушки, когда я в слезах и соплях, извиваясь от боли, пыталась принять положение, в котором все это было бы не так больно. Бесполезное, кстати, дело — искать такое положение. К утру приступ утих, я заснула. Когда проснулась, рядом со мной сидел наш повар Икмет и держал наготове какое-то бурое пойло. Я чувствовала себя уже достаточно здоровой, чтобы возмутиться несанкционированным присутствием посторонних на своей территории. От Икмета я и узнала, что “день открытых дверей” организовал Папа прошедшей ночью. Вопрос о том, как он вообще узнал, что со мной происходит, остался открытым, как и двери.

Не оборачиваясь, я ощерилась в зеркало, изображая улыбку. Лицо у Папы было нехорошее, недоброе, но мне было все равно.

— Стучаться надо, мужчина, — сварливым голосом ответила я.

— Я полдня стучал, мадам, а вы почивать изволите. Вот влеплю прогул и депремирую

на все сто, будешь знать, как надо с начальством разговаривать, когда кругом,

как есть виновата.

С интонацией — ой-ей-ей, испугали ежа голой задницей, — я нахамила в ответ:

— Ах, простите-извините, шеф, я погорячилась.

Шутки кончились, и я поняла это, даже не глядя на него, за секунду до того как

прозвучало:

— Ты дело скважины сдала? — не голос, а лязг затвора.

— Да, вчера, — подобралась я.

— Через пять минут жду у себя, — плавный разворот и словно не было его здесь. Я выглянула в окно и посмотрела шефу в спину. Лысоват, высок ростом, но сильно сутулится, от чего кажется ниже, чем есть на самом деле. Магнетизм личности потрясающий, тигриная, властная повадка, глухой негромкий голос, как сдержанный рык. Кличку свою он получил после фильма “Мы из джаза”. Ребята нашли, что наш шеф, Виктор Анатольевич Полторак, очень похож на актера Евстигнеева, игравшего пахана одесской малины, которого вся малина, включая таганрогские и прочие филиалы, называла уважительно Папой. Сходство было не только внешнее, хотя наш Папа был моложе, наблюдалась так же некая общность с героем в прошлом. Виктор Анатольевич отсидел восемь лет в колонии усиленного режима. Он попал туда в восемнадцать лет за убийство. Это были приснопамятные времена уличных боев в Казани, когда весь город был поделен на сферы влияния между полу бандитскими группировками, объединявшими молодежь города по территориальному признаку в так называемые “банды мотальщиков”. Виктор Анатольевич, тогда просто мальчик Витя, в группировки не входил, он стучал в рок группе на барабане, учился в университете на геофаке и занимался боксом. Но вся прелесть уличных группировок в том и состоит, что ты можешь и не состоять в чьей-нибудь бригаде. Поводом для разборки может послужить то, что ты одет не так как другие, не носишь широких штанов и телогрейки, нет у тебя на бритой голове кепки установленного образца, и вообще имеешь наглость в вечернее время провожать девушку до дома не в своем районе. Ошибка Вити была в том, что он не стал безропотно ждать, когда его изобьют или убьют. Он принял бой и даже успел ударить одного из нападавших. А так как удар у него был поставлен хорошо, этот несчастный умер. Самый гуманный в мире суд особо разбираться не стал. Через восемь лет лысый, с железной челюстью и волчьим взглядом, Виктор Анатольевич вышел на свободу и начал заново учиться жить. Отбывал он свой срок неподалеку отсюда, на Полярном Урале и, насколько я знаю, умудрился влюбиться в красоту этих лунных пейзажей навсегда.

В кабинете у Папы сидели странного вида люди. Женщина тонула в сапогах сорокового размера и застиранной спецовке пятидесятого. На мужчине была спецовка этого же размера и той же степени поношенности, только выглядела она на нем как детский костюмчик, полюс ко всему стоптанные тапочки на босую ногу. Я хмыкнула. За те три минуты, что я шла к Белому Дому, то есть, перешла по деревянным мосткам, заменявшим у нас тротуар из своего вагона в серебристый вагон мастеров, геологов и начальника партии, мне уже успели рассказать, как утром прилетел вертолет. Обычно, он садится на специальную площадку, которая представляет собой настил из кедровых досок трехдюймовой толщины, в три слоя, зачастую, брошенный прямо на болото. Из вертолета выгрузились вполне приличного вида люди с аппаратурой и рюкзаками, сделали шаг с площадки в сторону буровой вышки, балков, в сторону цивилизации, так сказать, и утонули в болоте. Причем парень, так как был выше ростом, ушел по пояс, женщина по грудь. Вытаскивали их оттуда соединенными усилиями вертолетчиков и работяг, выгружавших ящики с провизией.

Минута взаимных представлений. Старший геолог Басова Евгения Николаевна, старший маркшейдер Сайбель Олег Дмитриевич, маркшейдер Заславская Людмила Львовна. Из троих вышеназванных я — геолог.