Семейные хроники Лесного царя (СИ)

— Это дело людей, не моё, — отозвался Яр, безмятежно обнимая жену, оглаживая ее плечи, спину, лаская затылок, зарываясь пальцами в густые волосы, в которых не было ни единой нитки седины. — И уж точно это не твоя забота.

Лукерья насупилась: что бы Яр ни говорил, она никогда не откажется считать себя человеком.

— Перестань, — попыталась оттолкнуть его руки Лукерья. Ей было не до нежностей. Единственный человек, которого она может назвать другом, умирает в одиночестве, среди болот, в глухомани. А бессердечный Яр жаждет ее ласки. — Не надо, прекрати.

— Не прекращу, — жарко прошептал ей на ухо лесной владыка. Сильнее прижал к себе, без лишних слов показывая, что не отпустит, как бы ни просила. — Сжалься! Я два месяца охотился за тобой по всему лесу. Почему ты так жестока со мной? Почему приходишь так редко? Чем я провинился перед тобой? Ягодка, сладкая моя, любимая.

Яр не желал видеть свою жену такой чахлой, унылой, расстроенной. Да, он уважал Щура, причем по причинам, о которых Лукерье знать не нужно. Но о чем скорбеть? Так можно печалиться о воде, что утекла из прохудившегося бочонка? Или о дожде, что выпал на траву и спустя время высох без следа. Лесной царь хотел видеть свою супругу жизнерадостной. И он знал верный способ, как насытить ее уставшее тело звенящей полнотой силы.

— Отстань! — уже совсем нетвердо отнекивалась Лукерья, безудержно тая в его чутких руках и не замечая, что сама стаскивает с его плеч кафтан. — Я не могу! Я как будто с Драгомиром целуюсь!

Яр ухмыльнулся: вот в чем причина. Он прикоснулся губами к ее векам, заставив закрыть глаза. И отступил, отошел к широкой кровати.

Лукерья быстро облизнула горящие губы. Пусть она заранее прекрасно знала, чем закончится этот день, но собственная отзывчивость опьяняла. И заставляла еще раз задуматься, стоит ли… Но как же хорошо, что в объятиях Яра думать она никогда не умела! Поэтому и передумать не получится. Она всё решила. Это будет в последний раз.

— Посмотри на меня, — сдерживая смех, приказал хозяин Леса.

Лукерья распахнула глаза. И как девочка, залилась румянцем. Яр безусловно знал, как просить, чтобы она не отказала. Сейчас перед нею стоял не тот юноша, которого можно было принять за близнеца их младшего сына. Перед нею горделиво расправил широкие плечи мужчина. Яр оставался Яром, но изменил облик до «взрослого» — прибавил в росте, сделавшись выше себя самого прежнего, выше Лукерьи на голову. Изящное тело оделось в броню рельефных мускулов, не потеряв стати. Волосы окрасились в обычный человеческий цвет. Лицом возмужал, огрубел, но на губах играла всё та же лукавая улыбка.

Этот облик был ей прекрасно знаком: в таком виде лесной владыка наведывался на Ярмарку, что ежегодно устраивали подле крепостных стен Нового Города. В этом облике Яр с удовольствием толкался среди людских толп, бойко торговал привезенными из Дубравы товарами: кружевами кикимор, самоцветными каменьями кобольдов и обычными дарами леса, коих всегда имел в огромных запасах. Ради забавы продавал изготовленные собственными руками безделицы: гребешки для волос, украшенные вместо перламутра остекленевшими крылышками мертвых бабочек, заколки, всевозможные брошки с дохлыми переливчатыми жуками в прозрачной смоле. Однажды Лукерья встретила мужа на людном базаре — и не узнала. Застыла столбом посреди толчеи, словно вкопанная. А он потом до вечера над нею потешался и лишь ночью раскрыл личину, едва не доведя жену до сердечного удара: шутка ли, до умопомрачения возжелать изменить мужу с первым встречным! Который всё тем же мужем и оказался.

— Ты же знаешь, мне безразлична внешность, — хрипловато шептал Яр, увлекая ее на постель. — Если прикажешь, я всегда буду таким. Хочешь?

— Не-ет, — выдавила Лукерья, покорно подставляясь под поцелуи. — Врешь! Тебе? Нет, совсем не безразлична. Постоянно видеть тебя таким? Ни за что! Я слишком стара, чтобы сходить с ума с тобою каждый день. Я не выдержу.

— Каждую ночь! — поправил Яр, нарочито медленно избавляя супругу от одежды, сопровождая прикосновениями, от которых у Лукерьи горела кожа и верно закипала кровь. — Ведь ты хочешь, чтобы я старел, как человек? Дряхлел вместе с тобою. Ты же хочешь, чтобы мы жили, как люди. И чтобы умерли в один день и легли в одну могилу.

— Ты не можешь, — прошептала она в ответ. В порыве села на постели, прильнула к нему, обвила ногами за пояс, рывком стащила с него рубашку. С наслаждением вцепилась пальцами в волосы, темно-русые, наконец-то не зеленые. — Не смейся надо мной, пожалуйста.

— Я не смеюсь, — ответил он серьезно. — Я пытаюсь тебя понять.

— Ты никогда не сможешь, — едва слышно выдохнула она в его губы.

Теперь одежда не мешала им всецело чувствовать жар друг друга, разделять друг с другом нетерпение перед страстным единством. Но при всём влечении они не спешили, не торопясь, одаривали друг друга ласками и поцелуями, когда жгучими, когда невесомыми.

Он знал ее заветную, противоречивую мечту. Но не понимал и не принимал. Умереть в один день? Зачем? Что за нелепость — желать себе и возлюбленному старости! Вместо этого Яр дарил своей ворчливой ведьме бесконечную юность. Каждый раз, в каждый миг их супружеской близости, он беззастенчиво пользовался своей силой владыки Леса. И Лукерья ничего не могла с этим поделать, ей приходилось принимать этот непрошеный дар.

— Почему ты мне не изменяешь? — настойчиво шептала она, сопротивляясь умопомрачению из последних сил.

Он с удовольствием зажал бы ей рот, но ведь в таком случае она пройдется по его ладони горячим влажным языком, моментально сведет его с ума, а он не мог себе позволить опозориться. Поэтому Яр продолжал выцеловывать ее живот, коварно спускаясь всё ниже, чтобы заставить женушку наконец-то применить голос правильно — стонать под мужем, а не читать ему наставления.

— У тебя же есть Лилька, Ивушка, Злата… — на выдохах перечислила Лукерья имена русалок. — Почему ты не осчастливишь их? Хоть по отдельности, хоть всех вместе. Зачем тебе я?

— Ты еще Лельку и Заринку забыла помянуть, — рыкнул Яр. — Потому что моя жена — ты, а не они!

— Но они принадлежат Лесу и тебе всем своим существом. Я же когда-нибудь всё равно умру.

— Из-под земли достану и оживлю, — пригрозил Яр. Приподнялся над нею на вытянутых руках, сердито заглянул в глаза: — Ты мне только попробуй! Умрет она, как же! Ради такой оказии я даже не поленюсь, разыщу Сильвана. Станешь тогда поистине бессмертной!

— Кошмар какой! — фыркнула Лукерья.

Сильвана она знала лишь понаслышке: бывший приятель Яра, черный маг, практиковавший некромантию. Похоже, ей удалось разозлить мужа всерьез, раз он припомнил имя того, о ком старался лишний раз не упоминать вслух, даже спустя век не простив какую-то крепкую обиду.

Однако ведьме удалось испортить мужу настроение. Яр уткнулся носом ей между грудей и замычал в досаде. Лукерья со смешком погладила его по волосам — снова зеленым. Вновь юный лесной царь оторвался от жены, перевалившись на бок, растянулся на постели рядышком. Закинул руки за голову. Глядя в сводчатый потолок, признался:

— Тишка едва не увял. Если был бы человеком — наложил бы на себя руки.

Лукерья сглотнула. И это хотели от нее, от матери, утаить? Яр же продолжил нарочито беспечным тоном:

— Говоришь, Лилька, Заринка, Лелька, Злата, Ивушка? Да и кикимор, тех, что посимпатичнее, тоже можешь в список зачислить. Их всех Мышонок перепробовал. Неужто я у родного сына буду игрушки отбирать?

Про безудержные похождения старшенького Лукерье было в общих чертах известно, в подробности же она не вникала. Более того, сынок и по деревням успевал прогуляться, завести среди людских девушек подружек. Извиняло неразборчивость сына то, что он не старался кого-либо обольстить нарочно. Он был настолько красив и легок нравом, что девчонки сами, не задумываясь, вешались на него, а у него не хватало жесткости их оттолкнуть. Хорошо хоть наследие Леса позволяло ему самому решать, даст ли семя «росток» или нет, иначе все деревни обзавелись бы златовласыми мальчуганами-богатырями и синеглазыми девчонками-красавицами.