Семейные хроники Лесного царя (СИ)

Ксаарз погрузился в глубокую спячку. Словно умер.

…Сорвавшись в стремительный полет, радуясь вылеченному крылу и пропавшим ранам, Руун Марр в то же время едва не выл от обиды. Снова! Снова он изгнанник. От него опять отказались, прогнали, не позволив произнести ни единого слова в оправдание. Он мог бы объяснить, он мог бы рассказать!.. Но его никто не желает выслушать. Никто. Никогда. Он никогда и никому не будет нужен. Как всю жизнь до этого. Пора бы уже ему смириться. Руун с горечью захохотал.

Улетая, он не имел привычки оглядываться. Как не видел он, что случилось с Ксаарзом, так не узнал, и чем обернулось его «пустяковое» заклинание для некроманта.

…Когда дракон улетел, вышибив витражное окно, маг, вместо того чтобы немедленно сбросить с себя хлипкие оковы заклятья, потянулся всей душой к лежащему у стены существу. Сильван выдохнул, лишь когда понял, что существо живо, до этого чародей не дышал, не замечая. Это маленькое нелепое создание казалось ему важнее собственной жизни. И не думая о себе, он первым делом занялся его ранами. Забот было много: залечить сломанный в нескольких местах позвоночник, треснувшие ребра и череп, снять боль, убрать последствия ушибов и кровоизлияний. Сильвану не было необходимости даже прикасаться, чтобы видеть каждый орган, каждую частичку неказистого тельца. Ведь это существо он сам оживил, совсем недавно собрал по кусочку, сложил воедино, будто изощренную мозаику…

Вот только, закончив лечение, полностью восстановив жизнеспособность и целостность маленького существа, маг остался совершенно опустошенным. Не мудрено — после вспышки ярости, которую он позволил себе излить на предателя, сразу занялся сложнейшим лечением. В сознании его мелькнула запоздалая здравая мысль: нужно было сначала освободиться самому, потратить малую крупицу сил на себя, а затем уже заниматься… Но Сильван не успел толком ужаснуться собственной опрометчивости — он потерял сознание от истощения. И при этом не упал, ибо окаменевшее тело превратилось в статую.

Спустя часы, когда сгустились сумерки, и элементарное заклятье получило необратимую власть над телом мага, превратив его в памятник самому себе, очнулось маленькое существо. Оно чувствовало себя прекрасно — пока не попыталось разбудить человека, застывшего в неудобной позе с поднятыми руками. Маг не отвечал, не шевелился и даже не был в состоянии моргнуть, чтобы успокоить горестно завывшее существо, нелепо прыгающее вокруг него. Сильван никак не мог дать знать своему воспитаннику, что всё еще жив, только скован неподвижностью, способной растянуться на вечность.

Весной Ксаарз благополучно очнулся. Капля от тающего снега упала ему на лицо. На веки. Он разлепил ресницы и часто заморгал, пытаясь вспомнить, отчего хочется плакать. Обида? Несправедливость и беспомощность? Желание куда-то немедленно бежать? Кого-то догнать и выспросить? Кого-то найти? С кем-то встретиться... Не понимая, что за клубок странных чувств застыл в груди, Ксаарз пожал плечами и сладко потянулся: наверное, ему снился дурной сон. За долгую зиму сколько снов ни увидишь.

====== Глава 1. Лукерья ======

Ведьма летела на помеле над ночным лесом. Летела невысоко, не быстро. Иногда позволяла себе шалость: задевала пяткой верхушки кудрявых березок. Тонкие свежие веточки с нежными клейкими листочками ласково щекотали босые ноги. Мягкие сапожки ведьма сняла перед полетом, связала пару поясом от платья и повесила болтаться на конце рукоятки метлы. Несмотря на ворчливое настроение, Лукерья хотела напоследок насладиться полетом. Когда ведь еще ей удастся вот так всласть покружить над родными местами? Пусть ёлки шутливо дергают за подол колючими макушками. Пусть обманчиво тихий Лес не спит — смотрит на нее из темноты, снизу вверх. Наверняка уже заподозрил, что она явилась прощаться… Лукерья торопливо отогнала от себя эту мысль, чтобы Лес не почуял раньше времени и не донес Яру. Она взяла чуть повыше, ближе к полной луне, сливочно-белой, как хорошо взбитое масло в круглой крынке. Поднялась ближе к синему небу в лоскутьях пуховых облаков.

Лукерья заставила себя вернуться к привычному недовольству, к ворчливым мыслям. Так будет легче держать себя в руках, не струсить перед разговором, не дать себе передумать, не расчувствоваться.

Негоже ведьме ее возраста летать на свидания к мужу! На помеле верхом, как сопливой девчонке! Ну и пусть она сама решила жить порознь: она в своем тереме, выстроенном на месте старой избушки, он — во дворце. Ну и пусть она до сих пор стройна и красива, словно двадцатилетняя. Сколько ей лет на самом деле, Лукерья точно не знала, сбилась со счета, давно уже, когда полвека разменяла, а в волосах не нашла ни единого седого волоса. Она тогда в сердцах разбила редкую и дорогую вещицу — маленькое стеклянное зеркальце, что Яр купил для нее в людском городе. Другая бы на ее месте радовалась: ни морщин, ни седин, ни больных суставов. А она, глупая, всего лишь хотела жить по-человечески.

Глупо это — хотеть жить, как люди, взяв в мужья лесного царя. Лукерья умом понимала, а на сердце давно легла тяжесть, непонятная, тревожная, не дающая покоя ни ей самой, ни Яру, который читал жену, как открытую книгу. Еще бы ему не знать, что у нее творится на душе — ведь с малолетства ее растит, один. Как бабка преставилась, так вдвоем и живут. И он ведь поначалу наивно считал ее дочерью, баловал всячески, как мог, ни в чем не отказывал… Не отказал и тогда, когда она подросла и заявила ему о своей отнюдь не дочерней любви. Сперва изумился, растерялся. Пытался даже отговорить. Но сам же вырастил девчонку упрямой и своевольной — самому и пришлось смириться, заставил себя разглядеть в ней суженую… Лукерья торопливо запрятала поглубже воспоминания, разбередившие сердце — впереди показалась темная громада дворца, что возвышалась над кронами окружающих деревьев на половину немалой высоты.

Сонно шелестела Дубрава — дубы-исполины, могучие стволы, раскидистые ветви. Свою обитель Яр также сотворил из дубов: но если у людских жилищ бревна в стенах ложились горизонтально, то стены дворца лесного государя состояли из живых стволов, тесно вставших друг к другу, сросшихся воедино. Вместо побелки их укрывала ровная кора, твердая и серая, точно камень. Корни стали гладкими полами с замысловатым узором из темной и светлой древесины. Ветви разрослись, превратившись во внутренние стены и перекрытия между ярусами, сплелись в лестницы, галереи, выгнулись сводчатыми потолками и арочными окнами. Высокие светлые окна Яр закрыл витражами. Догадался застудить стеклышки из сосновой смолы, которую окрасил цветочной пыльцой и травяными соками — сложил в солнечные картины, на которых замерли в кокетливых позах прекрасные дамы с арфами, лютнями и флейтами в руках, застыли под знаменами рыцари в шлемах и латах, выгнули шеи кони в ярких попонах. Когда Лукерья была девчонкой, на эти витражи могла глазеть часами, завороженная.

Лукерья помнила прекрасно, словно вчерашний день: не было в лесу никакого дворца. Были молоденькие стройные дубки, была пустая поляна с одним толстоствольным великаном, который Яр, смеясь, назначил своим «царским престолом». Пришлый эльф преобразил Дубраву по собственному вкусу: вырастил дворец, воспитал себе «придворных» — обучил этикету леших, заставил русалок надеть длиннополые платья, даже водяных сумел приручить и избавить от привычки к беспробудному пьянству. Зажил как истинный Царь — с размахом и положенной по титулу роскошью, со штатом слуг, с дружиной, с приближенной свитой. И Лукерья жила вместе с ним, сперва царевной, затем царицей. А потом ей надоело.

Ведьма плавно спустилась вниз, коснулась земли ногами. Пришлось пробежать десяток шагов, прежде чем помело перестало вырываться из рук, желая продолжить полет. Ровно к парадному крыльцу и добежала. Не по статусу ей такое появление перед царской обителью, но наплевать. Успокоившуюся метлу Лукерья приставила к изукрашенным столбцам крыльца. Уселась на чисто вымытые ступеньки, стала натягивать сапожки. Для ее удобства жуки-светляки, что вместо факелов освещали лестницу и вход, подползли по стене ближе, развернулись брюшками и, тихонько жужжа короткими крыльями, прибавили свечения, из зеленоватого перейдя в голубоватый оттенок.