Семейные хроники Лесного царя (СИ)

За столом все оживились: принялись охотно обсуждать свойства и качество янтаря, фасон короны, размер желудей. Кто-то предложил заказать для комплекта и скипетр с державой. Кто-то настаивал на церемониальном жезле, увенчанном звездчатым изумрудом огромных размеров, что кобольды откопали два года назад и преподнесли владыке, а тот пожалел раскалывать под брошки эдакий булыжник.

— Шута из себя строишь? — прошипела ведьма, оглянулась через плечо на мужа, украдкой шмыгавшего носом.

— А что мне еще остается? — произнес тот совершенно спокойным тоном. А сам глаза не поднял на жену, сверлил взором кружку с остывшим чаем. — Это же правда: я не смог тебя удержать.

— Зато теперь сможешь осчастливить всех девиц в своем царстве! — колюче напомнила Лукерья. — А то они уж заждались.

— Мы утешим! Утешим его величество, матушка, обещаем! Не волнуйтесь, вы оставляете его в надежных руках! — охотно выскочили вперед бесстыжие русалки. Окружили кресло владыки, приналегли кто пышным бюстом на высокую спинку, кто-то вцепился в подлокотники, Яр едва успел поднять руки, не то поставили бы синяков в порыве.

— Девчата, у меня с родной женой ничего не получилось, — попытался образумить русалок повелитель, смущенно улыбаясь, — с вами ничего не выйдет тем более! Увы! Простите!

— А давайте попробуем! — не отставали те.

Бывшая теперь царица скрипнула зубами, вскочила с места. На нее вновь все уставились, выжидающе. Даже Яр поднял голову, и зря Лукерья бросила на него последний взгляд, сердце в ее груди так и сжалось: на лице надежда, на ресницах влага, губы приоткрыты. Если поцеловать на прощанье? Нет, никаких поцелуев! Эдак решимость её покинет. Стыда же не оберешься — как потом объясняться с мужем, со всеми?

— И всё же, госпожа-матушка, позволю себе дерзость спросить об истинных причинах столь внезапного разлада? — Лещук Илыч не побоялся высказаться за всех.

— Я же сказал: я стал неугоден своей жене, — властно оборвал водяного Яр. — Или вас интересуют какие-то особенные подробности нашей супружеской жизни? Нет? Вот и славно.

Все склонили головы в согласии.

— Прощайте, — тихо проговорила Лукерья.

Она быстрым шагом направилась к дверям зала. На полпути ее остановило скрипнувшее о половицы кресло, отодвинутое от стола: в полнейшем молчании владыка поднялся с места.

— Прошу всех! — обратился лесной царь к своим подданным, и голос его звучал как никогда твердо. — О том, чему вы все здесь стали свидетелями, прошу не рассказывать никому. В первую очередь нашим детям. Я сам сообщу им эту новость, когда посчитаю необходимым. Лукерья, тебя это тоже касается.

Ведьма кивнула, не оборачиваясь. И вышла.

— Ну что ж, друзья, — Яр со вздохом опустился на место. — Пожалуй, сегодня о государственных делах говорить не получится. Распорядитесь на счет рябиновки, — он сделал знак русалкам, и те унеслись прочь, исполнять. Яр же окинул взглядом свою свиту: — Будем пить горькое вино, ибо не годится справлять тризну по почившему браку сладкими настойками.

Царь усмехнулся. И придворные повеселели: может, еще не всё потеряно? В конце концов, госпожа-матушка всего лишь человек, что с нее строго спрашивать. И бывало уже, ссорились супруги между собой, да не раз. Зато как потом страстно мирились.

Напиться в дым Яру не позволила дочка. Он едва начал икать, едва поплыл над очередным кубком, уносимый невеселыми мыслями... На подлокотник вдруг примостилась дочурка. Малышка выше отца на голову, а уж какая красавица, словами не описать! И фигуристая, и ликом белая-румяная, губы алые, брови соболиные, темно-медная коса с локоть толщиной. А в глазах-омутах бесенята пляшут, игриво хвостиками машут.

— Милка? — заулыбался хмельной царь, потянул дочурку на себя, и та с визгом плюхнулась с подлокотника ему на коленки, тяжеленькая.

Милена вскакивать не стала, напротив, поерзала на коленях у отца, устроилась удобнее. Затем отобрала кубок, сама присосалась, отбиваясь от родительской руки, не позволяя вернуть назад:

— Фу, горькая какая гадость! Но вкусненькая, — пробормотала она и выдула до капли. Грохнула пустым кубком о столешницу, икнула и расплылась в улыбке.

— Милка! — умилившись великовозрастной озорнице, притиснул ее к своей груди отец, обхватил обеими руками, с трудом удерживая на коленях. Чмокнул в щечку, гладкую, что спелое яблочко. — Ты ж моё солнышко!

— Папка, а я тоже корону хочу, — взмахнув ресницами, что птица крыльями, заявила Милена. И для убедительности губки надула. — Тебе дубовую с желудями. А мне давай закажем у гномов венец из кленовых листьев, серебряный, с бриллиантами. Знаешь, чтобы всё такое ажурное и чтобы искрилось, аки чистый снег!

— Красиво получится, — кивнул, оценив задумку, Яр.

— У дитятки вкус неплох — в бриллиантах! Ишь ты, — одобрительно переглянулись лешии и водяные.

— А то ж, вся в папку! — весело оскалился Яр. Но улыбка быстро сползла с его лица, царь шепнул дочке на ухо: — Выходит, уже знаешь новость? Кто проболтался?

Та кивнула, зашептала в ответ, обняв за шею:

— Я ж не дура, вижу, случилось что-то. Поэтому сразу поймала Лильку и припёрла к стенке, пообещала защекотать до смерти, если всё сейчас же не расскажет. Ну, ты меня знаешь, я никогда от своего слова не отступлюсь — если пообещала, то всё.

Отец кивнул со всей серьезностью — и упрямством своим дубовым дочурка тоже вся в него уродилась. А искусству пытки щекоткой ее обучали сами же русалки, да так хорошо обучили, что ученица превзошла наставниц.

— Ты не волнуйся, пап, я больше никому ни слова, — заверила Милена. — Мирошке тем более ни-ни. А для надежности, чтобы случайно не обмолвилась, ты меня вообще отошли из дома подальше!

— Это куда еще? — нахмурился Яр, мигом трезвея, усилием воли прогоняя из крови хмель.

Дочь замялась. Призналась, что сама не знает, куда это ее тянет. Только направление известно. А ни цели, ни места назначения не ведает.

— Одна никуда не поедешь! — отрезал папаша.

— Папа, я обещала помочь! — возразила Милена.

— Кому ты обещала, если не знаешь ничего? — возразил Яр.

— Себе самой дала зарок! — налегла на отца бюстом упрямая девица. Яр чуял, она с него в прямом смысле не слезет, если он станет запрещать. А ноги от дочуркиного недетского веса уже начали помаленьку неметь.

— Ну, раз самой себе, то да, слово надо держать, — вздохнул владыка.

В итоге, проспорив с полчаса, (чем весьма развлекли подвыпивших водяных и леших, которых Милена всегда воспринимала, как родных дедушек и дядюшек), порешили, что лесная царевна отправится в путешествие в сопровождении отряда поночуг. Благо днем их почти не видно, в тенях прячутся, а по ночам они не заметны, потому что черные в черном небе летают бесшумно, следовательно Милене от их присутствия никакого неудобства быть не может, а папе будет спокойнее. Так же вызвался сопровождать барышню Веснян Березопольский, через чьи земли Милена наметила свое путешествие.

— Все-то меня вздумали бросить, — простонал Яр, когда наконец-то отпустил дочку собираться в путь. Вернее, когда дочка его освободила, спрыгнув с отсиженных отцовских коленок. — Тишка ускакал. Ягодка улетела. Солнышко моё, и та куда-то за горизонт стремится…

Он кивнул шуликунам, чтобы наполнили ему кубок рябиновкой, а то все русалки оказались заняты: не до правителя придворным дамам, они с воеводами и водяными флиртуют. Мелкие прислужники бросились исполнять приказ, с попискиванием всей гурьбой облепили кувшин, да сами же между собой успели передраться — так что в итоге царь оказался облит липким вином с ног до головы, что лишь подчеркнуло его горькое настроение. Вина в кубок попало на два глотка. Выпив и поморщившись от терпкой горечи, Яр простился со своей свитой унылым взмахом руки и покинул трапезный зал, покачиваясь от легкого сквозняка и тяжких дум. Был всего лишь полдень.

Оглушительно громко стрекотали кузнечики. От скошенной травы поднимался пряный дух. Жарко припекало солнце, особенно сильно нагревая плечи и макушку. Под рубахой вдоль хребта медленно и щекотно стекали капельки пота, намереваясь уползти под пояс штанов.