ПП. Благие намерения (СИ)

— Иностранка, что ли?

Со временем недоумение трансформировалось в откровенную ненависть. Его раздражало во мне все: независимая манера держаться, привычка ставить под сомнение (и не без оснований!) все, что он говорит, отсутствие суеверного трепета перед Его Профессорским Величеством, ведьмино мракобесие на моей голове… хроническое отсутствие лифчика, в конце концов! Кистецкий просто физически не мог удержать взгляд на чем-то, кроме моей груди, за что жестоко поплатился на дне открытых дверей в этом году, когда обе тетушки решили нанести визит вежливости моему любимому ВУЗу. Знакомство получилось незабываемым.

— Грязный развратник! — пощечина от тетушки Плам. Она никогда не стеснялась применять силу для донесения своей мысли до окружающих.

Мисс По не удостоила профессора и словом, зато ее взгляд «лучше б мертвеньким родился» пронзал насквозь очки, череп и мозг. С тех пор Падла предпочитал обходить меня стороной, но насчет экзамена обольщаться не стоило — сдерет десять шкур и не поморщится. Я подошла к столу самой соблазнительной — тетя Оливия бы мной гордилась — походкой и наградила Кистецкого фирменным взглядом «Я презираю тебя, жалкая тварь». В такие моменты я становилась особенно похожей на миссмистера По, чем внутренне гордилась неимоверно.

Итак…

Не сомневаюсь, об эпической битве валькирии Даяниры По-Плам с шестиглавым глистом Падлой еще сложат легенды впечатлительные студенты-филологи. Я мстила за все: презрение, пропуски, потерянные курсовые, забытые зачеты, правленые ведомости, гадское отношение и прежде всего за нашу обожаемую аспирантку Мельниченко, которую Кистецкий довел до увольнения бесконечными придирками и домогательствами. Под конец мой мозг напоминал кусок швейцарского сыра, а язык словно прокрутили через мясорубку, но проклятая «отлично» сияла в зачетке ярче, чем «Звезда Тысячелетия» [11] в свете прожектора. В голове попросту надрывался тревожный набат плохих предчувствий.

Слишком просто.

Борзина чокнутым мотыльком скользнула к Кистецкому, без лишних предисловий получила проплаченный «уд.» и, довольная донельзя, вернулась на свое место. И только когда Танюша Вишневская начала «променад мертвеца» [12] к профессорскому столу, до меня дошло…

Неужто?!

Действительно!

Ему что, прошлого года мало?!

Я посмотрела на внезапно окаменевшую Ясю и поняла — не кажется. Когда дело швах, мы абсолютно на одной волне.

Я вытащила из кармана заветную коробочку, аккуратно приоткрыла и раздавила пальцами крошечный шарик «направленного ветра». Легкое дуновение подхватило несколько частичек порошка, и, подчиненное моей воле, устремилось к Кистецкому, по пути тщательно огибая студентов. На висках выступил пот, в затылке запульсировало. Позже эти титанические усилия превратятся в полноценную мигрень. Ну, что поделать, не могу я пока «волевое управление», как семечки, щелкать! И так, того и гляди, череп расплавится!

Наконец, порошок равномерно лег на толстую шею Падлы, да только поздно. «Ковровое бомбометание» вопросами уже выбило из реальности робкую и морально неподготовленную Вишневскую, никакие совместные занятия не помогли. Хотя, признаться, такого ожесточенного обстрела не ожидал никто.

На пересдачу.

Аудиторию покидали в гробовом молчании. Даже остервенело чешущий шею профессор не мог принести и капли радости в наши души. Мы выиграли — и в то же время проиграли, потому что одну-единственную студентку женского пола на пересдаче у Кистецкого может ждать ситуация, наглядно демонстрирующая необходимость наличия перцовых баллончиков в сумке каждой девушки. Стоило представить маленькую, хрупкую Танюшу наедине с гнусным Падлой — и в животе образовывался кубик сухого льда, а руки сами собой тянулись к ножницам.

Никто не проронил ни слова за всю дорогу от университета до Лёнькиной квартиры, в которой изначально планировалось либо праздновать коллективную победу, либо оплакивать столь же общее поражение. В конце концов, это кладбищенское настроение пробудило во мне живительную злость.

— Так, я не поняла? Что за упадническая атмосфера?! Русские не сдаются! Грудь колесом, сопли подобрать!

— И в самом деле, что-то мы не вовремя расклеились, — согласилась Лешак и стала сноровисто расставлять на журнальном столике стаканы, бутылки и закуски, — Тут думать надо.

— Отрезать гаду все, что болтается, — кровожадно предложила Яся. Предмет всеобщего беспокойства сидела у нее на коленях, почти раздавленная нервными объятиями. Вид у нее был… задумчивый, но высказывать свои мысли вслух она не спешила.

— Фи, Анастасия! Мерзко и бардачно! Садись, два! — отвергла я очевидный, но слишком брутальный вариант, — Конструктивнее?

— А, может, он ничего не сделает? — наивно предположила Борзина, — Мы его в том году лихо уделали.

— Видимо, инстинкт самосохранения отшибло, — мрачно включился в разговор Лёнька, нарезая колбасу с таким видом, будто препарирует самого Кистецкого, — Или думает, что ему опять все сойдет с рук.

— Не сойдет, решительно заявила я, нагло хватая первый из сооруженных бутербродов, — Когда пересдача?

— Послезавтра, в три, — пискнула Танюша, — После германистов.

— Тогда завтра днем встречаемся здесь — Лёнь, не против? — и предлагаем свои варианты. Какой-никакой, а план действий у нас быть должен. А сегодня… ни о чем не думаем. Расслабляем извилины. Отдыхаем.

Дом По-Плам жужжал, как улей, и дрожал, как перфоратор на амфетамине. Сегодня прибывала большая часть гостей, приглашенных на завтрашний бал в честь дня рождения мисс Плам, так что в воздухе чувствовалось радостное возбуждение пополам с «ничего-не-готово-аврал-караул-где-этот-чертов-ключ» раздражением, а «нечеловеческая» дверь первого этажа (прямо под ПП, слева от цивильного входа) открывалась и закрывалась без остановки, пропуская гостей, словно не могла решить, в каком положении ей лучше остаться. Пахло древесными духами, тиной и немного…серой! Ура!

— Дядька Кимш! — радостно завопила я, пинком распахивая не успевшую захлопнуться дверь и безошибочно вычленяя из толпы темно-синий силуэт. Он стоял рядом со стойкой регистрации, где сейчас пыхтел и сопел занятой донельзя Нафиус, и с философским спокойствием наблюдал за смешанным столпотворением в стиле «Готический Ноев Ковчег».

— Дядька Кимш! — повторила я, когда стало понятно, что с первого раза меня не услышали, а для пущей гарантии протолкалась сквозь толпу и повисла у него на шее, для чего пришлось подпрыгнуть.

— Привет, мелочь, — Анатолий Сергеевич Кимшинский, старший жнец и по совместительству лучший друг тетушек, ослепительно улыбнулся, обнажая крупные, белые зубы, и небрежно взъерошил мои кудряшки, — Давно не виделись. Перечницы где?

— Не знаю, сама только пришла, — я безуспешно поискала глазами упомянутых особ, — наверху, наверное. Пошли вместе искать. Нафиус!

— Чего тебе? — недовольно отозвался брауни, осажденный со всех сторон целым семейством неугомонных шотландских вампиров.

— Ключ от Синей комнаты!

Вожделенный артефакт в виде маленькой сапфировой черепашки описал в воздухе красивую дугу и угодил прямо в широкую ладонь дядьки Кимша.

— Мерси!

Я резвой козочкой поскакала на третий этаж, не выпуская руки жнеца и без остановки жалуясь на то, что погода гадкая, сессия — зло, Кистецкий — сволочь и изверг, а еще у меня головка бо-бо, и ножки подгибаются… Под конец так разнылась, что самой стало противно, а дядька Кимш только снисходительно ухмылялся.

— Пьяная, что ли? — спросил он, когда я прервалась для вдоха. Врать не имело смысла.

— Угусь, с группой немножко погудели.

— Средь бела дня?

Я выглянула в окно, пытаясь высмотреть этот самый «белый день». Несмотря на то, что еще и семи не было, улицы Одессы кутались в колючую темноту середины декабря. Зима, ёлки. Коварный жнец воспользовался тем, что я отвлеклась и не ожидала такой подлости, и коснулся прохладной ладонью моего затылка.