Между ангелом и бесом

Гуча, видевший и не такие блага цивилизации, спокойно позволил себя раздеть и с удовольствием разлегся в горячей воде, подставляя бока умелым ручкам девушек. Стеснительный Бенедикт быстро вымылся сам, а вот с Самсоном возникли проблемы. Он ни за что не хотел мыться и не позволял себя раздеть, что, впрочем, не помешало ему перещупать всех служанок.

Затем друзей проводами в просто обставленную комнату.

— Ну что за дворец? — разочарованно произнес Самсон, когда их наконец оставили одних.— Ни тебе ковров, ни балдахинов, ни золотых статуэток. Как в крестьянском доме — дубовые кровати, домотка­ные половики. Я думал, что во дворце полно излишеств, а тут просто, как в казарме.

— Не видел ты казарму, балбес, — проворчал Гуча. — После нее тебе бы этот домик раем показался. А излишества у них в сокровищнице лежат. Страна у них такая, практичная. Дворец, Самсонушка, лишь отражение нравов народа, порой, конечно, не во всем, но отражение.

— Тьфу! — Самсон плюнул на сверкающий паркет.

Тут  же открылась дверь, и в комнату вплыла толстая поломойка. Она подтерла плевок и, неодобрительно сверкнув глазами на Рыжего, так же молча вышла.

— Вот это да! — восхитился Бенедикт. — Видимо, к полу подключена сигнализация, реагируют мгновенно!

— Дурак, они нутром чуют грязь и беспорядок, у них это в генах заложено. Шаг вправо, шаг влево от установленных норм — расстрел, если не расстрел, то генеральная уборка как минимум.

— Мудрено говоришь.— Самсон плюнул еще раз. Опять вплыла уборщица, подтерла пол, потом грозно взглянула на Самсона и, взяв стоящий рядом посох Гучи, стукнула его по голове.

— Грязная свинья,— произнесла она и с досто­инством удалилась.

— Ну и нравы,— покачал головой почему-то по­грустневший ангел.

— Хрю! — донеслось в ответ. Гуча и Бенедикт резко повернулись к Самсону и остолбенели — на его месте сидел очень симпатичный рыженький  поросенок с разноцветными глазками и довольно похрюкивал. Бенедикт охнул и упал в обморок.

— Идиотка, посох волшебный, а ты... — прошипел вслед тетеньке черт, лихорадочно соображавший, как исправить ситуацию. Решив действовать от обратного, он схватил посох и, ударив поросенка, прокричал:                                                      

— Самсон!

Поросенок увернулся, а кровать, по которой пришелся удар, обросла оранжевыми, как у Самсона, кудрями. Превращенный в свинью принц залез под нее и, глумливо похрюкивая, просунул пятачок между рыжих прядей, свисающих с волосатой постели.

— Придурок, крикну кухарок, зажарят тебя к чертовой матери! — Гуча двинул жезлом как пикой це­лясь меж разноцветных глаз.

Шустрый представитель семейства хрюшек опять увернулся, а Гуча, по инерции пролетев до кровати, столкнулся нос к носу с собственной мамочкой, осо­бой                    темпераментной и склочной. Под ласковый звон пощечины он дотронулся по нее жезлом и проорал:

— Приятно было увидеться, мама, иди домой! Матушка исчезла, а Гуча огляделся в поисках строптивого принца. Рыжий хвостик выглядывал из-за спины лежащего в беспамятстве Бенедикта. Черт прыгнул туда, но животное опять опередило его, при­пустив к двери.

— Дерьмо навозное! — совсем уж нехорошо вы­ругался Гуча, стукнув ни в чем не повинного ангела посохом.

Поросенок, весело поцокивая копытцами, трусил к двери. Гуча, собрав всю свою волю в кулак, со­средоточился и, направив на него посох, выкрикнул:

— Самсон!

С конца деревянной палки сорвалось маленькое солнышко. Тучу отбросило назад. Когда он вылез из-под опрокинутого кресла, его глазам предстала прелестная картина: Самсон, в человеческом уже облике, сидел верхом на онемевшем от такой наглости короле; Марта открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег смотрела на что-то за его спиной. Гуча оглянулся и остолбенел. С пола поднимался пришедший в себя Бенедикт. Его ангельская красота была покрыта навозом, облепившим несчастного жениха с ног до головы. Из бурой, дурно пахнущей массы на принцессу с любовью смотрели два ярко-голубых глаза. Зловоние расползалось по комнате и грозило оккупировать, весь дворец.

— Вымыть все. А это,— невеста показала толстеньким пальчиком в сторону Бенедикта,— это выкинуть из дворца, из города, а еще лучше — из коро­левства! И подальше! Принцесса выдернула из-под Самсона своего отца Евдокима III.

— Папочка... — она высморкалась и вытерла слезы, — папа, я думала, у нас любовь, а он посмеялся надо мной. Как это жестоко!

Провожать, естественно, их не стали. Предварите­льно окатив водой с какой-то дезинфицирующей жидкостью, друзей посадили на телегу и, точно вы­полняя приказ оскорбленной Марты, вывезли за пре­делы королевства Рубельштадт.

Несостоявшегося жениха и его друзей выгрузили на границе Рубельштадта и Фрезии. Неподалеку про­текала мелкая речушка, за что Гуча был особенно благодарен судьбе. Дело в том, что от Бенедикта очень плохо пахло, что нужно было срочно вымыть. Сам он этого сделать не мог, потому что страдал. Он так и не понял, почему Марта его бросила — он ни пря мо, ни косвенно не виноват был в истории с навозом. Но наказали почему-то именно его. Не Самсона, плюнувшего на пол, не Гучу, который не смог удержаться от бранных слов, а его — ЛЮБИМОГО!

— Можно было подойти к проблеме с разных   сторон! — восклицал он, анализируя ситуацию.

— А я и так с разных сторон подхожу.— Самсон стоял по пояс в воде и отмывал страдальца.

— А где же непредвзятое суждение? Где логика, наконец?! Гуча, объясни, почему нельзя было конструктивно рассмотреть вопрос?

— Потому, ангелок, что женщина и логика — понятия несовместные. Ну что такое логика? Можешь не напрягаться, сам отвечу. Логика — это совесть ума. Это нравственность нашего разума, а женщи­ны — существа бессовестные. Что им удобно — то и логично.

— Так он все эти умные слова о бабах говорил? — сообразил Рыжий, намыливая влюбленному спину.— Вот глупый мужик, они ведь даже не думают, они просто живут — и все! Стоит только отвернуться, и ты — далекое прошлое. Ты неделю думаешь, как по­мириться, а она за эту неделю успеет замуж выйти. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что это для нас с тобой неделя пройдет, а для них все было тысячу лет назад.

— Точно, Рыжий. Ты слушай его, ангелок, он дело говорит!

— А потому и говорю, что сам пережил. Прихожу как-то к бывшей подружке мириться, а она так уди­вилась. Она, видите ли, думала, что я умер.

Железный аргумент! — расхохотался Гуча. Он сидел у  костра и втайне радовался, что все так разрешилось. Как ни посмотри на эту историю, рассуждал он, а практичная Марта не пара наивному Бенедикту.

— За что? — всхлипнул ангел.— Неужели чистота важнее любви?

— Для  нее — важнее,— ответил Самсон, натирая страдальца песочком.— Да что ты убиваешься? Радоваться надо! Сам посуди — ну что за жизнь с такой, как она? Не жизнь, а сплошная генеральная уборка! не обижайся, друг, но Марта бесплатно шага не сделает, а здесь целая жизнь. Чем бы с ней рассчи­тывался?

— Душой?

— Нужна ей твоя душа, в сундук ее не запрешь, за деньги не продашь. Фу, ну и запах! Эх, всегда мне  грязная работа достается. Гуча вывозил, а я от­мывай!

— Работай, висельник,— подал голос черт.— Не­чего было плевать на пол. Работай и еще спасибо скажи.     

— Это почему? — А потому, что в Рубельштадте очень сильно свиные колбаски любят. Хорошо еще, что она тебя свиньей обозвала, а не верблюдом.

— А кто такой верблюд? — Это такой зверь, плюется не хуже тебя. Шея  длинная, морда страшная, а на спине два горба.

— Так бы и сказал, что дракон, зачем обманы­вать? — почему-то обиделся Самсон.

— Ну, разве что характером схожи. Нрав примерно такой же — мерзопакостный, Если чутье мне не изменяет, то во Фрезии верблюдов как кроликов в Англии.                                                   

— Туда   мы   тоже   пойдем?  — поинтересовался Самсон.