Тролльхеттен

— Ну? — спросил Владислав.

В немудреном этом междометии имелось сразу несколько вопросов, и главный из них звучал, как «что делать»?

— Идем! — решил Дивер после короткой заминки.

Пошли. Мрачный утес дома проплыл справа от них, блеснув на недосягаемой высоте двумя-тремя окнами — видимо там, если и не светило солнце, то, во всяком случае, не было этой туманной мглы. Всяческие ориентиры пропали. Впереди, метрах в шести-семи возникал мокрый влажный асфальт, проплывал под ногами, звонко отзываясь в такт шагам, и исчезал позади, скрываясь, словно его и не было. Дорожное покрытие выглядело, как спина какого-то исполинского морского зверя — шероховатое и влажно поблескивающее. Всплыл кит из неведомых темных пучин, вынырнул в этот туманный мир, чтобы глотнуть пахнущего травами воздуха, и сейчас нырнет обратно в вечно волнующуюся океанскую воду.

— Нет… — сказал Саня, — не сейчас…

— Что не сейчас?

— Не пойду… нет!

— Дивер, стой! — громко сказал Влад, — остановись!

Группа снова замерла. Степан крутил головой, обшаривая взглядом туман. Владислав взял Белоспицына за плечи и развернул к себе, чтобы видеть его лицо. Глаза Александра были пусты, смотрели поверх Владова плеча в туман.

— Алекс, — твердо произнес Сергеев. — Что происходит?

Лицо Белоспицына страдальчески скривилось, руки беспрестанно мяли ремень сумки:

— Они говорят, чтобы я пошел с ними. Но я… я не хочу!

— Да кто говорит?!

— Тс! Слушайте!

Вслушались. Туман слабо бормотал, как это делает утомленное море при почти полном штиле — черта свойственная всем туманам. Звуки здесь гаснут, искажаются до неузнаваемости, сливаются друг с другом, и, в конце концов, остается лишь однотонный неясный гул, похожий на шумы из поднесенной к уху морской раковины.

Дивер оглянулся на Влада, и того неприятно поразило выражение его глаз. Бывший солдат, прошедший войну, а потом дикие условия жизни здесь в городе, был напуган. Больше того, к нему подступала паника, накапливалась, как вешние воды за непрочной плотиной здравого смысла. Автомат дрожал, палец дергался на спусковом крючке.

Как мало нам надо, чтобы потерять над собой контроль. Как мало и как много одновременно. Бывает, кремень-человек. Ничего его не берет, сквозь все жизненные невзгоды проходит, как танк через чахлый подлесник. Не мотает его буря чувств, он спокоен, выдержан и хладнокровен. Но потом случается что-то. Убогая малость, которая кого другого, пусть даже с характером пугливой полевой мыши, особо и не заденет. Но вот этому человеку-глыбе, непоколебимому колоссу, эта малость вдруг попадет в уязвимое место — в пятку, в ахиллесово сухожилие, в висок. Это место только у него и уязвимое. И раз — пошли трещины, и железный характер сыпется ржавой крошкой, а то, что остается, это все та же полевая мышь, которая очень хочет жить и потому боится даже собственной тени.

Люди называют это фобиями, хотя это и не самое четкое определение.

— Саня, кто тебя зовет? — спросил Влад, искоса глянув на Дивера, а ну как начнет палить.

— Они… все. Отец, мать. Те из очереди. Мои соседи снизу. Хулиганы, что всегда ловили меня у школы. Они все там… почему они все там?

— Исход… — выдохнул тихо, как нежный вечерний бриз, Приходских.

У Владислава сдали нервы. Он порывисто схватил Белоспицына за рукав и силой поволок его вперед сквозь туман. По дороге бросил Диверу:

— Не стоим! Идем!

Дивер кивнул, казалось, с облегчением, уступая Сергееву место лидера. Несмотря на холодную погоду на лбу Севрюка выступил крупный пот.

— Идем спокойно, ни на что не реагируем, — добавил Влад, — не стреляем по пустякам.

И они шли. Туман бормотал им смутные сказания, притчи и легенды. Невидимое море вздыхало и шумело, Белоспицын напряженно прислушивался к слышимым ему одному голосам и иногда что-то бормотал в ответ. Владиславу и самому временами казалось, что он слышит неясные, но вместе с тем такие знакомые голоса, задающие ему бесконечные, требующие ответа вопросы. Самым неприятным было то, что вопросы не имели ответа, как и все им подобные изыскания о смысле жизни. Но не отвечать голосам было глупо. Больше того, это было неправильно.

Он кажется даже пару раз что-то ответил им, то что было ему по силам, и даже попытался развить свой ответ дальше, но тут из тумана вынырнул серый остов непонятного здания, и это вернуло Сергеева к реальности.

Их путешествие закончилось как раз тогда, когда начало приобретать явственный привкус кошмара.

Не успели они миновать дом, как туман начал рассеиваться, а вместе с дымом уносилось и назойливое невнятное бормотание. Зеленоватые клубы съеживались, уплывали прочь, назад, откуда появились, в мировое гнездо всех туманов на свете.

Зрелище, которое они открывали глазу беглецов, было одновременно радующим глаз и вгоняющим в отчаяние. Свежий ветер дул им в лица, нес с собой мокрую водяную взвесь, похожую на брызги штормящего моря, и улетал дальше по улицам, трепля теряющие листья деревья и залихватски посвистывая в пустых рамах некоторых окон.

Эпическое здание с колоннадой, возникшее впереди, не было ни греческим Парфеноном, ни сказочным дворцом из страны магов и чудовищ. Не было это даже фронтоном Большого Театра, как стоящий рядом футуристических очертаний дом не являлся выходцем из высоко бюджетного фантастического фильма.

Это соответственно были здания суда и милицейский участок родного города Влада Сергеева. И стояли они вовсе не на окраине, напротив скоростного шоссе Москва-Ярославль, а там, где им и полагалось — напротив друг друга на разных краях Арены, Центральной площади города.

Дома были на месте. Следовательно, не на месте были сами беглецы.

— Что за… — выдохнул идущий позади Степан. — Это же…

— Куда мы шли?! — резко спросил Дивер, обычная уверенность вернулась к нему, несмотря на то, что ситуация, напротив, с пугающей скоростью сдвигались в сторону станции «безумие».

— К шоссе, на северо-запад от площади, — сказал Влад, — другое дело, что в тумане мы могли заплутать и ходить кругами. Но даже тогда…

— Что тогда?

— Просто не успели бы дойти до Арены. Сколько мы шли? Двадцать минут, тридцать, час?

— Это все туман! — мрачно сказал Дивер. — Он нас задурил. В нем был какой-то наркотик, все ведь чувствовали запах, да?

При упоминании тумана Сергеев резко обернулся, но увидел только уходящую вдаль Центральную улицу. Проспект был широк и почти не изгибался, так что, напрягши зрение, можно было разглядеть горбик Старого моста над Мелочевкой. Загадка на загадке, ведь уходили они вверх по Школьной, с каждым шагом удаляясь от городского центра. Влад представил размеры круга, который они должны были сделать, и содрогнулся. Даже при хорошем пешем ходе на это ушло бы часа три-четыре. Город все-таки был не маленький.

— Что происходит! — почти вскрикнул Белоспицын. — Это же… не может быть.

Сергеева так и подмывало спросить у него насчет голосов. Сам Александр, судя по всему, начисто о них забыл.

Совсем рядом затарахтел двигатель, грянул гудок, и группа поспешно шарахнулась в сторону. С одной из боковых улиц вырулил кортеж из двух сверкающих темно-синей лакированной краской импортных автомобилей. Двигатели их работали во всю мощь, глушитель стрелял и испускал едкие сизые облака от некачественной солярки. За тонированными окнами смутно угадывались человеческие силуэты.

— Курьеры… — сказал Дивер, — вон как навострились!

— Собственно говоря, что, — произнес Сергеев, — нам дали понять, что выбора мы никакого и не имели. Мы хотели либо остаться, либо покинуть город. Так вот, мы остаемся и пробуем тут жить.

Дивер гневно шаркнул ногой. Белоспицын тоскливо уставился в нависающее небо. Степан хранил поистине буддистское спокойствие.

— Это же кладбище! — сказал Севрюк глухо, — как можно учиться жить на кладбище?

— Спроси у меня. — Произнес Степан Приходских.

На этом грандиозное бегство из города четырех сообщников и завершилось.