Тролльхеттен

Одного он, правда, так и не обрел, а именно, нести ответственность за вверенных ему людей. И он снова кинул их, не так ли?

А теперь этот странный тип из не менее странной шведской машины отчитывает его, как в глубоком детстве отчитывала мать. Но, как ни странно, это не вызывало агрессии, нет, скорее, хотелось заплакать.

Босх чуть было так и не сделал, отступив на шаг от машины и закрыв лицо руками.

— Ну-ну, — шепнули из «Сааба», — не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют и спасут самих себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода.

— Исхода? — спросил Босх ошеломленно, не укладывалось сказанное у него в голове. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники.

— Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая часть этих, — за окном что-то шевельнулось, может быть невидимый собеседник указал в сторону красочной канонады. — Не пережила бы.

Босх молчал, позади небо окрасилось в дымно оранжевый цвет, свойственный закатам накануне больших потрясений.

— Даже так, Леша. Так как, ты согласен выполнить условие. Это ведь даже не условие, так — условность… Тем более, что подобную работу ты только и выполнял последние десять лет.

— Постой-постой, — в голове Алексея Каночкина все смешалось: какой-то Исход, пламя и смерть брошенных на гибель людей, ненавистный, хоть и мертвый, Ангелайя, эта страшная машина с багровым огнем внутри (почему-то представилось, что внутренности у нее обиты красным бархатом, по цвету так похожим на кровь).

Босх встряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее на нефтяную пленку над речной водой.

— Условие, гришь?! — спросил Босх злобно. — А ты кто такой, чтобы ставить мне условия?! Засел в тачке, как в танке! Выйди, покажи морду свою!

— Ты напрасно хорохоришься, — ответили ему усталым тоном опытного воспитателя капризному пятилетнему ребенку. — Проблема ведь очень проста, и выбор твой невелик. Соглашаешься — живешь, нет — до встречи по ту сторону. Но если ты настаиваешь, я покажусь.

Блестящий, отражающий алое зарево, борт машины рассекла длинная ровная трещина — открылась передняя дверь и стала распахиваться дальше с режущим уши ржавым скрипом, абсолютно не приличествующим дорогостоящей с виду машине. Босх попятился еще дальше, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что Каночкин плачет.

Он не понимал, не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но страх был, темный суеверный страх, родом прямиком из детства, когда вполне верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледное костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу.

Потом из тьмы вышел человек. Алексей Каночкин так и не заметил, как он поднялся с сиденья машины. Вот только что была распахнутая дверь, за которой царит темнота, а вот перед ним кто-то стоит. Тип этот сделал еще шаг и до половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он в поношенный плащ тоскливого бежевого цвета с ясно видимой заплатой. Плащ к тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани уродливые, похожие на грибок разводы.

Голова так и осталась в непроглядной тьме, что, наверное, даже зоркие кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица.

— Ну? — спросил обладатель плаща, — легче стало?

— Кто ты?

— Они зовут меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать также.

— Из-за плаща?

В темноте усмехнулись:

— Может быть. Важно совсем не это, тут вопрос идет скорее о жизни и смерти. Твоей, Леша, жизни и смерти, чтобы ты не обольщался. Это место скоро кардинально изменится, и не таким, как ты, его спасать. Да и не нужно это, скорее, вредно.

— Кто это «они»?

— Твои соратники, Босх, — Плащевик впервые назвал Алексея приобретенной со временем кличкой. — Ты ведь привык руководить? Я дам тебе эту возможность, если ты, конечно, согласишься.

Это и решило все колебания осторожного Босха. Привыкший к неограниченной власти, сродни, пожалуй, той, что обладали в свое время монархи, он с трудом представлял, что будет делать дальше. А тут, пожалуйте, сразу новые, взамен сгибших, подданные.

— Я согласен, — сказал Алексей Каночкин. — Согласен с тобой.

Стоящий подле машины снова усмехнулся, красное зарево потихоньку сходило на нет, пропорционально утихающему буйству пламени подле Арены. Полностью оно так и не исчезло — десяток квартир полыхали всю ночь, и даже на бледном дневном небе пытались отметиться розовые сполохи.

А потом Босх услышал адрес и день, в который стоило этот адрес навестить. То, что место сие находится на территории медленно ветшающего завода, его совсем не удивило. Потустороннему — потустороннее, так ведь. Да он не удивился бы, определи Плащевик встречу на городском кладбище или в жутком провале на территории дачного хозяйства.

В руки ему вручили толстый, хрустящий лист качественной бумаги, после чего чрево «Сааба» раскрылось и впустило в себя человека в плаще. Босх все стоял, сжимая листок в руках.

Тихо работающий двигатель иномарки, вдруг взревел на истерических повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до ее пересечения с Большой Зеленовской. С визгом шин и в облаке стремительно испаряющейся влаги «Сааб» пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который жутко наложился на запах пороха и гари, доносящийся с площади.

Босх закашлялся, замахал руками, и пребывал в ошеломленно-подавленном состоянии вплоть до нынешнего визита, когда они начали хорохорится, высказываясь перед новоявленными слугами.

— И плащ у него в дерьмище каком-то! — высказал он очередное мнение, покоробившее Николая-Пиночета до глубины души. Но он теперь ничего и не сказал, понимая, что Босх — не Кобольд, с этим спорить бесполезно.

Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить с собой его не хотелось, но… Плащевик не поймет, чем-то дороги ему эти ножи.

Зато высказался сектант:

— А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, — сказал Рамена с ленцой, после резни в укрывище Ангелайи он сильно себя зауважал. — Он что, слуга Ворона?

— Какого еще ворона? — спросил Николай. — Почему Плащевик должен быть слугой какой-то птицы.

— Не просто птицы, а Птицы Тьмы, — назидательно сказал Пономаренко. — Ворон, он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! — и уверенно ткнул пальцем в верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной Птицы.

— Где? — нервно обернулся Кобольд, и, вперившись в указанный угол, с облегчением заметил. — Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет… — и добавил еле слышно, — чертовы сектанты…

Босх снова кинул на него мрачный взгляд, он-то хорошо помнил, где погиб его собственный ходок.

— Ну, там действительно ничего нет, — произнес Николай, — а ты не бредишь случаем, а, брат сектант?

— То, что вы не видите Ворона, — надменно сказал брат Рамена, — лишний раз доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть вы и Избранные, но явно Избранные младшего ранга, — помолчав он добавил, — вполне возможно, что вам не увидеть Гнездовья.

— Да иди ты со своим Гнездовьем! — начал на повышенных тонах Кобольд, — психопат!

— Молчать!! — рявкнул Босх, — Кобольд, еще раз пасть свою откроешь, не посмотрю, что Избранный, заткну!!

Бывший драгдилер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом и никакого Плащевика в глаза не видел.

— А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? — сказал он тихо, — никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика-то не видел. Может и нет его.