Дорога затмения

— Нет, если Руджиеро дадут отсюда уйти и прекратят преследование Падмири. В противном случае я буду сражаться со всеми, кто есть у тебя, а потом… — выразительно пошевелил бровями Сен-Жермен, — ты лишишься возможности совершить ритуал в той манере, о какой я наслышан.

Он сложил на груди руки, наблюдая, как Тамазрайши бредет к алтарю, но его равнодушие было лишь маской. В молельню по знаку этой бесстыдной красотки в любое мгновение могли хлынуть вооруженные люди.

Тамазрайши устремила глаза на статую. Она была очень древней и много веков простояла в потаенной пещере, прежде чем та превратилась храм. Камнерез, ее вырубавший, не слишком заботился о соблюдении каких-то пропорций, и потому голова Кали получилась несоразмерно большой. Преклонив колени перед своим божеством, Тамазрайши погрузила пальцы в темную лужицу и обагрила собачьей кровью язык, высунутый изо рта, искривленного в вечной усмешке.

Гюристар мысленно застонал, разглядывая призывно раскрывшиеся ягодицы. Вот момент овладеть сумасбродной гордячкой! Она-то уж точно не стала бы возражать! Он глухо кашлянул, покосился на инородца и чуть не взвыл, поймав его насмешливый взгляд.

Очевидно, богиня дала своей почитательнице какой-то совет, ибо та удалилась от алтаря и подошла к одетому в черное чужеземцу.

— Прекрасно, детище Шивы. Ты здесь, и, если примешь мои условия, твоего человека освободят. Если нет, мы убьем его на твоих глазах, и, будь уверен, ничто нам не помешает. Теперь о Падмири. Ей все-таки будет предложено взойти на алтарь, но по собственной воле. Отказавшись от такой чести, она должна будет принять участие в ритуале, что возвратит ей свободу, когда ты умрешь. Вот все, что я могу обещать, а это немало. Теперь мне хочется знать, согласен ли ты.

— Я соглашусь на все, когда удостоверюсь, что мой слуга в безопасности, а сестре твоего отца ничто не грозит, — быстро проговорил Сен-Жермен.

Тамазрайши обиженно вздернула подбородок.

— Я поклоняюсь не Майе, а Кали и не нарушу обещаний, сделанных у ее алтаря. — Глаза юной красавицы сузились. — Только учти, за твоим слугой будут следить. Не надейся, что он сюда возвратится, чтобы каким-нибудь способом выручить тебя из беды.

— Я понимаю.

Сен-Жермен произнес это легко, однако сердце его вдруг заныло. Что он здесь делает? И во имя чего обрекает себя на смерть? Разве жизни Падмири и Руджиеро стоят того, чтобы платить за них собственной жизнью? «Остановись! — кричало в нем что-то. — Ты еще можешь уйти!» Сен-Жермен мысленно выбранился, презирая себя за слабость, и унизительный приступ прошел, однако его смятение не укрылось от глаз Тамазрайши.

— Твоего человека проводят до ближайшей границы, ничего не позволив с собой прихватить, — злорадно сказала она.

Оказывается, порождения Шивы тоже могут испытывать страх! Что ж, в таком случае предстоящий обряд сулит ей великое множество приятных мгновений!

— Но Падмири и вправду оставят в покое, если она откажется взойти на алтарь? — Взгляд чужака вновь был спокойным.

— Ее не тронут до конца ее дней, — подтвердила с улыбочкой Тамазрайши.

— Поклянись в этом перед своей богиней! — потребовал вдруг чужак.

Глаза его стали бездонными, как колодцы, а рука легла на эфес меча. Тамазрайши смутилась.

— Да, — выдохнула она. — Да, перед лицом Кали и во имя ее я клянусь, что ни я, ни мои слуги не будем даже пытаться причинить какой-либо вред сестре моего отца и моей единственной родственнице — Падмири. — «А еще, — промелькнуло в ее мозгу, — я обещаю, что этот изворотливый инородец горько поплатится за свою наглость!» — Теперь не угодно ли тебе выслушать, что будет с тобой?

— Почему бы и нет?

Гюристар вдруг вздохнул. Шумно и с облегчением. Скорпионы договорились. Оба опасны, и чем скорее один другого убьет, тем легче ему будет справиться с оставшейся тварью.

Тамазрайши, пританцовывая, заходила по освещенной красноватым светом молельне. Злоба ее улеглась, уступив место приятному возбуждению.

— Шива — супруг Кали. Следовательно, ты, как детище Шивы, войдешь в меня прямо на алтаре и…

— Это, увы, невозможно.

В голосе чужака звучало деланое сочувствие, граничащее с насмешкой.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась Тамазрайши.

— Сейчас объясню. Когда я… переменил свою сущность, переменился и мой организм. Я, например, не могу больше плакать. Я также не ем и не пью и не вхожу в женщин тем способом, какой им привычен, хотя внешне выгляжу как здоровый мужчина. Сожалею, что это расстраивает твои планы, но… так обстоят дела. — Сен-Жермен и сам поразился той мстительной радости, какую в нем породило это признание, обычно сопровождавшееся лишь досадной сумятицей чувств.

— Нет! — Тамазрайши разочарованно застонала, потом в глазах ее вновь загорелся огонь. — Я слышала, что исчадия Шивы становятся неутомимыми, когда пресыщаются человеческой кровью! Скажи, это так?

— Мне ничего о том не известно, — медленно произнес Сен-Жермен.

— Не сомневайся — все так! Если крови будет достаточно, твоей силы хватит и на десятерых жеребцов. Когда Шива совокупился с Парвати, от их похоти содрогнулись миры, а земля, подражая им, сделалась плодородной. Здесь очень многие почтут за честь вскрыть свои вены, чтобы пробудить в тебе страсть. Да! — Тамазрайши вскинула стиснутый кулачок и ударила им по раскрытой ладони. — Да, так мы и сделаем! Это будет лучше всего! Ты пресытишься кровью, ты станешь мужчиной и войдешь в меня в восхваление плодовитости Кали и Шивы, а когда твое семя извергнется в мое лоно, за дело примутся палачи. — Она одарила будущего любовника кокетливым взглядом. — Не тревожься, все пройдет хорошо. Ты будешь корчиться в смертных муках, а я буду танцевать.

«Смерть — это смерть, — уговаривал себя Сен-Жермен. — Нет разницы, в каком из обличий она к тебе подберется». И все же рука его потянулась к катане, чтобы произвести разрешающий ситуацию взмах.

— О! — Тамазрайши надула губки. — Кто-то, кажется, хочет от меня ускользнуть? В таком случае позволь мне напомнить, как поступят с твоим человеком. — Ее лицо оживилось, тонкие пальчики принялись теребить ожерелье, приводя в движение бусинки-черепа. — Его повлекут к алтарю. Связанного, чтобы он не имел возможности сопротивляться и не доставил никому из нас лишних хлопот.

— Нет, — выдохнул Сен-Жермен еле слышно.

— Мы опалим его кожу, постепенно, за пядью пядь, посвящая каждый обугленный ее лоскуток черной богине. Начнем с пальцев на руках и ногах. — Она дошла до стены и повернулась. — А ведь есть еще и Падмири. Сказать тебе, что станется с ней?

— Нет. — Сен-Жермен мотнул головой. — Наш договор остается в силе. Я хочу лишь убедиться, что со слугой моим все в порядке, а ты поклянись, что твои люди отпустят его. — Его голос дрогнул от омерзения.

Тамазрайши склонила голову.

— Клянусь, божественный Шива.

— Я не Шива, — морщась, возразил Сен-Жермен.

— Ты его детище, и мы воздадим тебе почести, как ему самому. Тебя облачат в подобающие одеяния и возложат на голову пышный венок.

Она безумна, подумал вдруг Сен-Жермен. Безумна, как многие в этом истерзанном насилием и жестокостью мире. Падмири-Падмири, не дай им себя подстеречь! Беги от них, не обольщайся их словесами.

— Тамазрайши, — произнес он увещевающим тоном. — Я вовсе не Шива. И не являюсь одним из его созданий. Я не способен дать тебе то, чего ты ждешь от меня, я даже, признаться, не понимаю, к чему ты стремишься.

Ее улыбка была просто ангельской.

— Служители Кали ни к чему не стремятся. И ничего не ищут. Единственное наше стремление — избавиться от круговращения колеса, сгореть дотла и никогда более не возрождаться. Кали обещает нам это, мы верим ей.

Пораженный таким заявлением, Сен-Жермен на миг потерял дар речи. Он лишь смотрел на эту цветущую, наделенную всем, чего только может желать человек, красавицу и не понимал, что заставляет ее так неодолимо стремиться к небытию. Подобная тяга могла бы развиться скорей в существе забитом, увечном, озлившемся на свою жизнь и возжелавшем раз и навсегда покончить с чередой бесконечных страданий. Но Тамазрайши была молода, красива, здорова, богата и пользовалась всенародной любовью…