Одержимые (СИ)

Она и правда была еще почти ребенок по сравнению с сорокапятилетним графом. Ей вот-вот должно было исполниться восемнадцать, и душой и телом она была еще наивна и чиста.

– Что ж – змеи? – почти фыркнул граф. – А вот знаете ли Вы… – и он принялся рассказывать своей юной слушательнице некую старую и малоизвестную притчу о том, как однажды змеи спасли людей, а не причинили им вред, как обычно это бывает.

Эрудиция графа сыграла очень большую роль при их знакомстве. Белла сразу же поняла: с этим мужчиной никогда не будет скучно, в сражениях с его знаниями можно проводить целые вечера. Почти так же сперва подумал и граф, и это их сплотило. Лишь после они начали приглядываться друг к другу не как человек к человеку, а как мужчина к женщине и женщина к мужчине. А когда пригляделись внимательнее, поняли, что без ума друг от друга, и не могут представить себе свою жизнь без ежедневной встречи.

Слово за слово, а экипажи тем временем добрались до замка и остановились у перекидного моста. Лошади нервно стучали копытами и дергали поводья: увидев воду и почуяв большую глубину, они заволновались. Из второй кареты вышел слуга графа, подошел прямо ко рву, приставил ладони ко рту и что есть мочи крикнул:

– Открывай, бездельник! Граф приехал!

Белла снова залилась смехом, а граф погрозил слуге внушительным кулаком. Слуга простодушно пожал плечами и обиженно воскликнул: «Спит же, граф!»

– Сейчас! Открыва-аю! – хрипло крикнули в ответ, и через мгновение раздался шум: широкий дубовый мост стал опускаться, звенели тяжелые ржавые цепи, натужно скрипела древесина.

Лошади заржали, и едва передняя часть моста коснулась переправы, не сговариваясь и не дожидаясь кнута кучера, ринулись вперед. И вышло это настолько резко, что хрупкую Беллу бросило прямо в объятия медведеподобного графа Леканта. От смущения оба покраснели так, как раньше никогда не бывало, но тут же, веселые от своей неловкости друг перед другом, переглянулись стыдливо и рассмеялись в голос. В тот же миг граф ощутил, что между ними словно растаяла какая-то граница, и возможно, сегодня ему будет легче признаться ей в своих чувствах, а она, может быть, даже согласится провести эту ночь в его замке. Ах, как бы это было чудно!

– Впечатляет, граф, – осматривалась Белла, придерживая платье и опираясь на руку Леканта, помогающего ей сойти с кареты.

– Благодарю, миледи. Но темнеет – пройдемте внутрь. Слуги позаботятся о вещах, а мы тем временем отужинаем, если Вы не возражаете.

– Нисколько; дорога была долгой, – как бы с печалью отозвалась девушка, взялась за предложенный графом локоть и вместе с ним проследовала внутрь замка.

– Прекрасный ужин. Меня поражает Ваше радушие, – сказала Белла, медленно танцуя с графом посреди просторной гостиной, устланной яркими персидскими коврами.

Вино, выпитое за ужином, немного ударило ей в голову, и она чувствовала себя счастливой и свободной вместе с этим чудесным мужчиной, который, в этом нет сомнения, любит ее всем сердцем. Белле безумно хотелось остаться у него сегодня, и чтобы объяснение между ними произошло именно ночью, под романтическим светом луны, возможно, даже посреди ночной прогулки по саду. Белле многого хотелось этой ночью, но граф все молчаливо смотрел в ее глаза, будто умоляя ее смилостивиться над ним; он никак не мог заговорить, он боялся… чего-то. Того, что всегда удерживает мужчин от откровений рядом с женщинами, которые им нравятся. Мальчишеское стеснение, так неумело маскирующееся под распущенность и развязность, которое не проходит даже в сорок пять лет…

– Вы, граф, не молчите, умоляю Вас, – попросила Белла дрожащим голосом. – Ваше молчание мучительно для меня, а глаза выдают желание высказаться.

Граф Лекант отвел глаза и взглядом велел прислуге покинуть помещение, плотно закрыв за собой двери. Мужчина вдохнул полной грудью и сжал волю в кулак.

– Белла, друг моего сердца и свет моих очей… – ее глаза от этих слов загорелись тысячами звезд. Он понял, что она знала все наперед, и уж если она до сих пор тут, то терять ему нечего. – Я давно мечтал Вам признаться, но то были только ночные грезы, которые я сейчас дерзну воплотить в реальность… Дело в том, милая Белла, что я… влюблен в Вас… как мальчишка… – плотно сжав губы, граф Лекант стал смотреть куда-то вдаль, ожидая своей дальнейшей участи.

– О, граф… – с замиранием сердца проговорила Белла, и вино в крови заставило ее прижаться к массивному и теплому телу любимого мужчина, облаченного в выходной костюм, так неуклюже сидящий по фигуре. – Почему же Вы боялись сказать это раньше? Я давно ждала…

Граф Лекант не верил своим ушам, рукам, глазам и вообще не верил в происходящее. Единственное, что он знал точно – это то, что сердце его вот-вот выскочит из груди, и сказанное им нисколько не принесло облегчения, а наоборот, разогнало кровь в венах и заставило ее шуметь в ушах. Будто в припадке, он схватил Беллу за руки и слегка оттолкнул от себя, но только лишь чтобы посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что это не сон.

– Белла?..

– Граф… я люблю… Вас, – на грани слышимости призналась девушка, все еще стыдясь того, что признается мужчине в любви.

Граф замер на месте и не мог оторвать взгляда от Беллы: ее губы умоляли о поцелуе, а тонкая талия трепетала под грубыми мужскими ладонями, будто хрупкая бабочка, сжатая в кулаке. «Пора», – решил про себя граф и утолил их взаимную жажду, коснувшись губами ее мягких губ. Белла дрожала, словно листик на ветру, и граф Лекант, не помня себя от счастья, молча подхватил ее на руки.

Никому, кроме бледно-голубой луны, неведомо, как эти двое поладили друг с другом далее; одно лишь известно – они любили друг друга безрассудно, пока рассвет на настиг их. Когда зажегся первый восточный луч и робко проник в помещение, Белла спала на груди у графа. В выражении ее сонного и усталого лица больше не было детскости и наивности: он сделал ее молодой женщиной.

Но сам граф не мог спать, несмотря на то, что без сна провел всю эту ночь. Граф Лекант вдруг опомнился, и все происходившее и происходящее в одночасье представилось ему в совершенно ином свете. Любовь окончилась, утекла вместе с ночью. Исчезли очарование, страсть, притяжение, остался только долг. Осталось то, что он должен был сделать. Оно всегда оставалось, но он каждый раз забывал об этом…

Глянец восхищения и сладострастия смылся с сильного чувства, оголяя нервы и напрягая память. Память… теперь граф вспомнил, что ему нужно делать. Он повернул голову и взглянул на женщину, лежащую рядом: коричневая солома на голове, мертвенно-бледная кожа, отвратно-оранжевые губы и подрагивающие белесые ресницы. Чем она так привлекала его? Чем она восхищала его? И даже если сейчас она откроет глаза, он не увидит в них ничего, кроме глупости и тупого вопроса, и цвет их будет уже не изумрудным, а цвет увядшей от жары августовской листвы. Граф приложил все усилия, чтобы от отвращения не сбросить спящую Беллу с кровати на пол, и даже смог удержать свою руку обнимающей ее тонкое и бледное нагое тело.

«Сейчас или после? – спрашивал себя граф, забыв напрочь о том, что было между ними этой ночью, как они любили друг друга, как отдались своему чувству без остатка. Сейчас он жил уже совсем в иной реальности, нежели бедная обманутая девушка. – Непременно, чуть позже. Она должна проснуться. Это необходимо для…»

Пока Белла спала, граф думал о том, сколько девушек уже лежало на ее месте, и всех ожидала одна и та же участь. Он думал о том, что ни одну из них он никогда не обманывал: он действительно влюблялся и любил их, только… перегорал быстро. Буквально за одну ночь. Наутро все они видели его совсем другим человеком: жестоким, беспощадным, грубым. Безжалостным. Но пути назад не было. Его чувства каждый раз играли с ним одну и ту же злую шутку: затуманивали разум, заставляли забыться, полюбить, а затем вдруг резко превращались в нечто иное – устрашающее порой даже его самого. Но поступать иначе он не мог, нет, не мог, уж слишком мучилась пустующая душа – в ней постоянно должен был быть чей-то образ, пусть временно, но безумно любимый. Неважно, чей, – лишь бы не было так пусто внутри и так спокойно в огромном дремлющем замке.