G.O.G.R. (СИ)

- Крот!

- Вы его знаете? – осведомился Пётр Иванович.

Сумчатый шмыгнул носом и пригладил редкие бесцветные волосики на макушке.

- Ага, – булькнул он. – Этот кореш мне бензин продавал за полцены. Он тоже америкашка, как и эти все «Росси – Ойлы» и так далее. Мэлмэном его звали, Альфредом. Он привозил мне бензин без налогов. И я знаю, что этот субчик как-то с Тенью связан, – заговорщицки прошептал Сумчатый, сощурив правый глаз. – Он тоже в подземелье лазил. Я случайно подсмотрел! И с Утюжарой болтал, как старый друг! Я спрятался, чтобы не заметили, и слушал. Так вот, он сказал, что даст Утюжаре бабки, чтобы он Тень замочил, вы представляете? Замочил! А Утюг не замочил! Он и снайпера подсылал. И козла какого-то на самосвале, но нет, не замочил! Тень как-то снайпера засёк и первым выстрелил, прикиньте? А самосвал ему только тачку помял. А сам он целёхонек!

Муравьёв и Усачёв тихо сидели в сторонке, внимательно слушая рассказ свергнутого «короля преступности», Сидоров снова поливал цветущий кактус.

- Скажите, – обратился к Сумчатому Серёгин. – А этот Мэлмэн не мог стащить вашу секретаршу?

- Неа, – замотал Сумчатый своей плешивой головой. – Он бы её не стаскивал, а просто замочил. Я, вообще, думаю, что это кто-то из ваших ментов стащил. Слишком уж это по-ментовски как-то. Братки так не делают.

Из «наших ментов» никто не стаскивал – это Пётр Иванович точно знал. Сейчас они с Сидоровым отправились к Поливаеву, а потом – пока светло – смотаются в Александровку.

Дворники счищали с лобового стекла налипающий мокрый снег. В такую погоду обычно никто не хочет выходить из тёплой квартиры. Предпочитают валяться на диванчике с бутербродом, или с пачкой чипсов – кому что нравится (только не с эклерами!). А вот, для милиции – непозволительная роскошь валяться на диванчике!

Поливаев тоже сидел дома, как и все нормальные люди в этот сырой и холодный субботний день. Поливаев лежал на диване, кусая бутерброд с колбасой, и смотрел футбольный матч. Ещё пред ним стояла на журнальном столике банка шпрот. Он, время от времени, вынимал из неё за хвостик по рыбке и отправлял в рот. «Шахтёр» играл против московского «Спартака». Пока что играли вничью «ноль – ноль». И вот, наступил «опасный» голевой момент. Джулиус Агахова отобрал мяч у москвича и уверенно повёл его к воротам соперника. Поливаев застыл на своём диване прямо со шпротой в руке, не донеся её до рта.

- Агахова прорывается вперёд! Обводит защитника, приближается к воротам… – вещал с экрана комментатор. – И... бьёт мяч выше ворот! Какая досада!

- Дурак! – Поливаев аж подпрыгнул на диване, задел ногой журнальный столик, вывернув на себя ту самую банку шпрот.

- Чёрт! – ругнулся он, счищая масло и рыбу со своих штанов на диванную обивку.

А потом зазвонил дверной звонок.

«И кого это чёрт принёс?!» – удивился Поливаев и пошёл к двери, напялив на ноги очень растоптанные домашние тапочки.

- Хто? – вопросил Поливаев, приблизившись к двери.

Когда Поливаев услышал голос Петра Ивановича, он сразу же открыл.

- Именные часы вручите? – поинтересовался он, глядя на зашедших в прихожую милиционеров.

- Да, нет пока, – ответил Серёгин. – Вот, опознайте.

Сидоров тихо хихикнул: он сразу заметил пятно от шпрот на штанах Поливаева. В комнате кричал телевизор: кажется, там снова кто-то пытался забить кому-то гол…

- Ой, – скривился Поливаев, глянув на портрет Альфреда Мэлмэна. – Тот мужик – ух! – какой был, а вы мне всё гавриков каких-то показываете. Этот чумик – лысый, как коленка. А у того мужика волосы были.

Когда милиционеры ушли, Поливаев поплёлся обратно, к своему телевизору. Он досадовал на то, что ему не подарили часы и на то, что последние шпроты вывернул на диван. К тому же, оказалось, что московский вратарь успел прозевать один мяч, и счёт теперь стал «ноль – один» в пользу «Шахтёра».

- Ну, вот, как всегда, – пробурчал Поливаев. – Так и не увидел, кто забил, когда забил! Ну, что это за футбол?!

- А почему к бабушке Лютченко не зашли? – спросил Сидоров, когда они с Петром Ивановичем вышли из подъезда на улицу.

- А зачем? – удивился Пётр Иванович. – Я уже у неё всё узнал…

- У неё такие классные эклеры! – облизнулся Сидоров. Он уже опустошил весь пакетик, который бабушка Лютченко дала тогда Петру Ивановичу.

Красная служебная «Самара» притормозила на пригорке, у указателя, на котором чёрными официальными буквами было написано: «Александровка».

- Большой посёлок, – заметил Сидоров, глянув вниз на расстилающиеся пред ними кварталы частных домов.

- Ничего, – сказал Серёгин – Они живут в третьем доме. Будем ехать по нечётной стороне – думаю, быстро отыщем.

«Самара» соскользнула с пригорка по раскисшей от таящего тут же снега грунтовой дороге и въехала в Александровку. Вместо ожидаемого первого дома на самом въезде находился почему-то стодевятнадцатый. Это был маленький домишко, с почернелым шифером на крыше и облупившимся фасадом. Ставни на его окнах оказались закрыты. И вообще, выглядел он так, словно в нём никто не жил уже лет пятнадцать.

- Не с того края, наверное, въехали… – пробормотал Серёгин, направляя «Самару» в переулок между этим самым домишкой и его соседом на чётной стороне улицы – роскошным богатырём-особняком с новенькой красной крышей.

- Пётр Иванович! – сказал вдруг Сидоров, тыча пальцем в раскрасивый особняк. – А на нём – четвёртый номер!

- Четвёртый? – удивился Серёгин, присмотревшись к особняку – а номер и правда, четвёртый! – Ишь, ты! Новая застройка, наверное… Придётся попетлять.

Александровку начинали строить самозахватом – первые домики вырастали в степи где придётся, как грибы. И нумеровались эти «шампиньоны» по мере постройки. Александровка расширяется и по сей день, то тут, то там вырастают современные «шампиньоны» – роскошные дорогие коттеджи и виллы – и так же нумеруются по мере постройки.

Премерзкая погода, кажется, ещё больше ухудшилась. Мокрый снег налипал на стекло служебной «Самары», пытаясь залепить его совсем, чтобы Пётр Иванович не видел, куда едет, и сошёл с дистанции, остановленный забором. Серёгин рулил по неким кривым улочкам между низкими старыми избушками, Сидоров зорким глазом выхватывал их номера, но оставался недоволен: нужный третий он так и не зафиксировал. Колёса «Самары» часто увязали в мягкой и глинистой грязище. Машина начинала отчаянно буксовать, расшвыривая грязищу в стороны. Иногда она выбиралась сама, но случалось и так, что Сидорову приходилось вылезать наружу и толкать «грязевую пленницу» сзади. А Пётр Иванович сидел за рулём и буксовал, буксовал, силой мотора помогая Сидорову выцарапать застрявшую машину из очередной ловушки. Одежда Сидорова уже покрылась грязными плюхами, но, что поделаешь – если не толкать – загрязшую в размокшей глине «Самару» не выволочь.

На этот раз машина застряла особенно прочно. Заднее колесо попало в какую-то особо глубокую яму, застопорив «Самару» посреди грязно-глинного коричневого озера-болота. Сидоров выбрался из машины, стал под грязные плюхи, летящие из-под буксующих колёс, упёр руки в крышку багажника и в который раз начал пихать. Серёгин за рулём буксовал, буксовал, ревел мотором, крутил колёсами, заляпав Сидорова с головы до ног. Но ловушка не выпускала.

- Всё, – сдался Сидоров.

Сержант прекратил толкать и отошёл подальше от летящих из-под прокручивающихся колёс служебной машины лепёшек глины. Пётр Иванович выпростался из кабины и сразу же угодил обеими ногами в грязную зыбь.

ЧВЯК! – «сказала» грязь, и ноги Серёгина моментально утонули в ней по щиколотку.

- Чёрт! – ругнулся Пётр Иванович, выковыривая из плена глины ногу за ногой и вновь увязая, набирая в туфли грязную воду. Он ещё хотел проворчать, что заляпался, но, заметив Сидорова, промолчал.

Сидоров тёр одну руку о другую, размазывая грязь. Мокрый снег вылетал из серой низкой тучи и мягко налипал на плечи и на голову.

Серёгин обошёл «Самару» вокруг и обнаружил предательскую ловушку. Это была не просто яма, а открытый колодец, заваленный массами мусора, но достаточно глубокий, чтобы надолго пленить машину.