Пустынная дорога смерти (СИ)

– Этот город… это место… Оно давит. Его убили на глазах ангела смерти, холодно взирающего со своего престола. Идите. Здесь вам больше делать нечего. Я пришлю результаты вскрытия.

Дин мрачно взглянул на Боба и молча кивнув направился к машине. Воспоминания накатили на него яростной и могучей волной, сокрушающей даже самые великие скалы. Он шёл, петляя между могил, дат и имён, между чужих судеб и маленьких, незначительных историй, мимо жёсткой, пожухлой травы. Как мала и скоротечна человеческая жизнь, вечно тонущая в потоке безграничной и бесполезной суеты. Эти люди, похороненные здесь, забыты. Они не стали частью великой, всеобщей истории, не оставили следов на жгучих песках могущественного времени. Они просто существовали когда то, а потом исчезли навсегда, погрузились в холодную, отрешённую пустоту Вселенной.

Кладбище хранило в утренней тишине свои жуткие, тёмные тайны. И ангелы, ангелы мёртвых и забытых, они молчат. От их неслышной поступи всё в природе увядает, их дыхание порождает холодные, сильные ветра, их жестокий, твёрдый взгляд пронзает плоть, проникая в душу и останавливая сердце. Да, они молчат, в туманной, скрывающей от мира их тени тиши, восседают на истрескавшихся престолах.

Нагие ветви деревьев щёлкали, словно кости проклятых мертвецов, вселяя в живую душу лишь страх, тоску и скорбь. В тумане прячутся воспоминания, рождая жуткие, искажённые образы из бездны. Они всегда стремятся вернуться, ворваться в опустошённое, израненное сердце и причинить нестерпимую боль. Дин чувствовал это своим нутром. Ему не хватало воздуха.

От почти заросшего, мутного, старого пруда тянуло тиной. Ветер разносил запах прелой, гниющей листвы и сырости. Голова у шерифа начала слегка кружится, его подташнивало. Казалось, его желудок сжался в пульсирующий комок. Дин чувствовал, что здесь правит незримый кукловод и скоро, возможно через час после заката, когда тьма поглотит этот город, беспокойные мёртвые запоют свою песню, дань тлену и смерти, под неживой призмой призрачного лунного свечения.

Наконец Дин и Джим вышли за пределы старого городского кладбища.

– Как ты думаешь, почему его так назвали? – шумно вздохнув спросил молодой напарник.

– Кого?

– Кладбище, Дин. Почему его назвали Сансет Хоррор?

– У нас угрюмый городок, Джимми, – пожал плечами молодой шериф. – У нас и другое кладбище названо не менее жутко.

– Холод Могил, – тихо произнёс Джим, доставая пачку сигарет «Кэмел».

– Ты же бросил, – удивился Дин.

– С нашей работой нельзя не курить, – выдохнул Джим, выпуская сизый сигаретный дым в холодный и прозрачный ноябрьский воздух. – Что-то снега нет, хотя уже конец ноября.

– Да, – задумчиво сказал Дин. – В течении недели уже должен выпасть.

– Да, – неохотно кивнул Джимми. – Но раньше такого не было.

– Уже никогда не будет так, как было раньше. Мир меняется стремительно, я не успеваю за ним. Я чувствую это.

– Этот ужасный и непонятный город, – сквозь стиснутые зубы процедил Джим. – Кто же так города называет?

– Город могил. Ну что ж, ты прав. Жуткое название для города. И эти ангелы смерти… наш город словно бы отдаёт им вечную дань. Конец неизбежен. Он всегда близок и нужно помнить об этом…

– Давай не будем разговаривать не эту тему, а поедем выпить кофе в кафетерий «Эльза». Ты же знаешь, Рита его прекрасно готовит, – докурив сигарету предложил Джим.

– Послушай… Никому не говори о случившемся. Не надо наполнять паникой суеверных горожан. Их пугает уже одно название этого места-, – медленно и рассудительно сказал Дин своему помощнику, пропустив его предложение мимо ушей и пронзая его грозным неумолимым взглядом. Джим неохотно кивнул. – Вот и хорошо, что мы пришли к единому правильному мнению, а теперь поехали лучше к Нику в бар. Выпьем немного пива и заодно обсудим план дальнейших действий.

– Я больше не пью на службе Дин, – покачал головой Джимми.

– С каких это пор, старина?

– С сегодняшнего утра, но если хочешь, поехали в кафе и выпьем крепкого кофе что бы прочистить мысли.

– Ты хороший парень, Джимми. Ну что ж, поехали в кафе «Эльза» и выпьем по чашечке крепкого тёмного бодрящего кофе. Рита его и правда прекрасно готовит, – с улыбкой произнёс Дин. – Мы же с тобой друзья. Только главное запомни наш уговор, Джим. Пока что о произошедшем ни слова, – небрежно бросил Дин в последний раз, сурово взглянув на молодого напарника, после чего они торопливо пошли к машине.

Джим улыбнулся слегка отстранённо и ошеломлённо, впервые за это утро, нагрянувшее в Грейвс-Сити медленно и с опаской. Казалось, город ещё спал в тени исполинской ночи, уходящей на запад в поисках новых пристанищ.

4

Воздух, который мы вдыхаем, который проникает в нас и наше тело, никогда не бывает обычным и однородным. Он бывает ядовитым и горьким, с привкусом тлена и дыма, сладким и чистым, наполняющим наши лёгкие гармонией природы. Он бывает сырым и тяжёлым, заставляющим нас задыхаться. Но в нашем мире он не бывает мёртвым, по эту сторону бездны он всегда живой. Мёртвый воздух не травит, не причиняет боль, он не успокаивает больную грудь, не умиротворяет спящих. Он мёртв, отстранён от мира чувств и запахов. Он не несёт в себе череду призрачных воспоминаний, навеянных лёгкими ароматами. Он просто существует вне времени и пространства, вне ощущений и человеческого восприятия.

Дин и Джим сидели в кафетерии «Эльза» в зале на втором этаже, глядя из окна на пробуждающийся от дымки сна маленький городок и размышляя о случившемся. Когда люди спали в тёплых кроватях и видели сладкие сновидения, напетые ласковой луной, когда по сверкающим от дождя улицам ходили лишь незримые призраки прошлых лет, зло не дремало. Нет. Оно караулило новую жертву, наполняя рассудок охотника безумием.

Дин молча наблюдал за бархатными переливами в чашке крепкого кофе. Вновь и вновь он вспоминал события того далёкого сентября 1992…

Холодные, грязно-жёлтые лучи солнца, едва выглядывающего из-за серых облаков, причудливыми пятнами ползли по мягкой, сырой земле. Северный ветер резкими порывами налетал на жёлто-рыжие рощи, поднимая в медовый воздух пёструю опавшую листву и кружа её в траурном вальсе. Качались невысокие берёзки с кудрявыми, золотистыми кронами и хмуро кивали изумрудные ели. Природа перешёптывалась на непонятном, древнем языке, словно напевая осенний мотив забвенья.

Дин сидел на полуразрушенной крыше старого кирпичного амбара. Некогда красный шифер давно уже выцвел и потрескался, превратившись в причудливую, своеобразную мозаику. Он смотрел в сторону поющего, ожившего леса, ждущего утешения в смерти и бури. Рядом с ним сидела Энни, прижавшись к нему всем телом и ёжась от холода. Её лёгкое белое платье раздувал ветер, отчего она всё сильнее укутывалась в огромную, тёплую кофту, пахнущую духами матери. Непослушные, светлые волосы лезли Энни в глаза, она сердилась, морща раскрасневшийся от холода нос, и Дин, едва сдерживая смех, убирал пряди ей за уши. Мать снова ушла на работу очень рано и дома они были одни, предоставленные только себе и фантазии, превращавшей их выживание в светлую, счастливую жизнь, полную надежд. Через час Дин должен был уйти в школу. В этот прохладный сентябрьский вторник уроков было немного, но прогулять их он не мог. На сердце тяжёлым камнем лежала тревога. Та безотчётная тревога, которая обычно наполняет материнское сердце, чувствующее все переживания и болезни своего ребёнка даже на расстоянии. Скоро должна была прийти Синтия, добродушная, полноватая студентка, часто сидевшая с Энни, ведь на сад денег в семье не было.

– Динго, давай поиграем в прятки? Или лучше в индейцев! Я буду вождём, а ты моим диким конём, и мы будем сражаться в лесу против других племён, – восторженно, почти крича тараторила Энни. – Давай?!

– Нет, – спокойно ответил Дин. Он пытался побороть растущую тревогу. Ему казалось, что сегодня случится нечто плохо, нечто, что навсегда изменит их серую, отрешённую жизнь. – Мне скоро уходить. Вот приду и поиграем.