Пустынная дорога смерти (СИ)

За массивными воротами Сансет Хоррор начиналась обитель мёртвых и тлена, где властвуют увядание и призрак неизбежной гибели. Завидев Дина, Джим устало и сочувственно вздохнул, будто это у него с утра болела голова после хорошего похмелья, и, подойдя ближе, приветственно протянул правую руку. Дин её пожал и с гнетущей болью взглянул в тёмно-синие, бездонные глаза Джима, и там он увидел лишь тьму и притаившеюся тревогу, перерастающую в страх.

– Дин, он около статуи, – Джим невольно вздрогнул. – Ты знаешь, мы повидали с тобой немало за всю совместную службу. В маленьких городках частенько появляются звери, оставляющие за собой истерзанные трупы. Иногда, кажется, что такое не может сделать человек, но таков закон маленьких городков. Хоть изредка, да появится сумасшедший считающий себя Джеком-потрошителем. Но то, что произошло с Луисом Сиетлом…такого я ещё не видел…

– Джим я готов ко всему, – спокойно произнёс Дин. Никто не знал, сколько стоило ему это спокойствие и наигранная, чуждая в таком деле отстранённость. Он крепко сжал руки в кулаки, как бы передавая им импульсивно сильное напряжение, царившее в его разуме и чувствах. – Веди.

Джим судорожно вздохнул и повёл Дина среди старых могил, облагороженных на европейский манер, по едва заметной тропке, вымощенной уже потрескавшимися плитками, с проросшими между ними пучками пожухлой травы.

– Сиетлам уже позвонили? – неестественно отрешённо спросил Дин. – Нужно сказать им чтобы больше не ждали возвращения сына.

– Да, мы позвонили, – вздохнул Джим. – Это был их единственный сын.

– Сколько бы людей ни было, потеря ребёнка самое страшное для родителей,– Дин знал это точно. Он помнил её боль, её безумие. Как быстро она сдалась, как быстро её жизнь превратилась в ущербное подобие существования.

Они шли, огибая поросшие мхом и лишаем могилы, к одиноко возвышающейся над скорбным полем статуе Азраила. Наконец они подошли к изуродованному телу подростка. Луис лежал в давно осыпавшейся и начавшей подгнивать осенней листве, загадочно лепечущей на непонятном, наводящем тоску языке. Чёрные волосы его были мокрые, испачканы серой грязью, зелёные, застывшие глаза пронзали своим невидящем взором бескрайнюю, незримую пустоту. Губы мальчика посинели, у уголка рта засохла тёмно-алая струйка крови. В белёсой, тонкой, правой руке его лежала нежная, белая роза Афродита. Чёрно-серая клетчатая рубашка Луиса была расстёгнута, а на бледной, худой груди была вырезана печать Соломона. С левой стороны от него лежала старинная книга, раскрытая на странице с изображением Бээр Шахат и сидящем на каменном престоле мрачным Ниарцинелем. На другой странице был текст на иврите, а на полях виднелись заметки, записанные красивым, старинным подчерком: Шахат, Машехит, Ддавэр.

– Заберите книгу и после снятия отпечатков, отдайте её переводчику для исследования,– скомандовал Дин. Судмедэксперт молча кивнул и забрав книгу быстро удалился, оставив Дина и Джима в скорбном молчании. Тишина становилась гнетущей, давящий на разум, напряжение росло.

Жёлтая заградительная лента причудливой, неестественной змеёй извивалась между могил. Дин вспомнил уже почти стёршийся из памяти разговор с Израилом. Таинственные слова этого безумца стали теперь ясны. Сомнений не осталось: он знал что-то о происшедшем, он был в этом замешан. Разум Дина мутными, алыми водами наполнила ненависть, но в душе его притаился холодный, животный страх.

– Эти слова, на полях. Я уже видел когда-то их. Очень давно… Даже подчерк похож на этот, – растерянно произнёс Джим.

– Где ты видел эти слова? Когда?

– Это был дневник. Старый дневник с пожелтевшими страницами, странными, жуткими рисунками, стихами и историями о какой-то пустыне. Этот дневник принадлежал моей матери и у него не было автора. Она любила читать его сидя у окна, выходящего на туманную аллею, ведущую к пруду. Это было её любимое место в доме – тёмный, мрачный кабинет за лестницей. Я помню тот вечер… это был октябрь, конец октября, время, когда природа умирает окончательно… Вороны шумной стаей кружили над нашим мглистым, голым садом. По бокам от широкой тропы росли исполинские деревья с ровными величественными стволами. Всё вокруг было серое, небо приобрело оттенок бетона. Она сидела у окна сжимая этот дневник в дрожащих руках. Болезнь поразила её. О, как часто она говорила о смерти, она чувствовала её. На утро она умерла, а все окна и дверь, выходящие на аллею, были распахнуты. Давно я об этом не вспоминал. Очень давно, – Джим содрогнулся и зябко поёжился. Холодный ноябрьский ветер нагонял серые низкие тучи и создавал небольшие вихри из песка и старых, прелых листьев между могил. Они молча стояли, погружённые в тяжёлые раздумья.

Дин вновь вспомнил свою сестру, смешную россыпь веснушек на маленьком носу и светлые, непослушные волосы. О, эти ужасные, хрупкие листья, запутавшиеся в соломенных прядях. Он помнил, что осень – это пора увядания, когда перелётные птицы улетают в более приветливые и тёплые края. Ветер громко завыл, будто мертвец, пробудивший от предвечного, смертного сна под слоем пустынной и чёрной земли, в гробу изъеденном червями. Холодными, мощными порывами налетал он на мрачные могильные камни, дабы сокрушить их гордый, устрашающий силуэт. Голые ветви деревьев, угрюмых, молчаливых стражей покоя усопших, шатались, негромко перешёптываясь между собой.

За оградой послышался рёв машинного мотора и скрип резиновых колёс по гравийному покрытию дороги. Дин повернул голову в сторону подъехавшего автомобиля. Это был катафалк старины Боба, который как угрюмый Хирон, древний страж пламенных вод в царстве Аида, переправлял умерших в последнее путешествие. Боб медленно, слегка прихрамывая на левую ногу шёл к ним по едва заметным каменным плитам. Лицо его не выражало никаких чувств и было будто высечено из серого, грубого камня. Он был слегка полноват, но не казался рыхлым. Ему было 53 года, некогда каштановые волосы побелели и поредели, обнажая макушку. Подслеповатые, карие глаза всегда казались слегка красноватыми и немного слезились. Вокруг глаз появилась сетка глубоких, тоненьких морщин. Он выглядел старше своих лет и часто шутил по этому поводу. Говорил, что он так часто видел смерть, что она стала считать себя его подругой и ей не терпится поскорее прибрать его к себе. Из-за долгого и заядлого курения он сильно и часто кашлял. Никому не было известно, что длинными, тёмными ночами, лежа в одиночестве на диване с бутылкой дешёвого пива в руке, он задыхался. Бывало, что после этого он долго не мог заснуть и когда приступы удушья отпускали его скованные болезнью лёгкие, он с трудом откашливался с кровью. Он знал, что дни его сочтены и не жалел ни о чём. Месяц назад он схоронил своего старого, верного друга, беспородного пса по кличке Тодд. Последнее время пёс еле передвигался и часто лежал у ног хозяина, доверчиво заглядывая ему в глаза. Казалось, он чувствовал страшный недуг, поразивший лёгкие Боба. Он умер тихо, просто уснул и не проснулся. Никто тогда не увидел горьких, скупых слёз его сурового хозяина. Да, Боб чувствовал близость смерти, но никогда никому ничего об этом не говорил. Он устал цепляться за жалкое, одинокое существование. И сейчас, идя к Дину и Джиму среди старых могил, он думал о неизбежном конце. Ему хотелось умереть тихо, просто уснуть и никогда больше не проснуться.

Боб крепко пожал руку сначала Дину потом Джиму и мрачно взглянул на распростёртое перед статуей тело подростка. Дин уловил промелькнувшее в глазах старого Хирона странное и непонятное чувство страха, смешанное с нарастающей тревогой.

– Я видел, как Кэтрин забрали в больницу, – после недолгого молчания прохрипел Боб. – У неё, как сказала соседка, случился сердечный приступ, когда она узнала о смерти сына. Джек поехал с ней. Я даже представить не могу, как им сейчас тяжело. И не хочу.

– Кто мог с ним такое сделать? – негромко спросил Джим. Он был подавлен. Под порывами холодного ветра Дин поёжился и немного поднял воротник своего зимнего пальто.