Пустынная дорога смерти (СИ)

Ему снилось скованное причудливой, неживой дремотой и мглой кладбище Сансет Хоррор. Он блуждал средь поросших сорняками и лишайником могил из которых валил причудливыми клубами густой, непроницаемый туман, символ смерти и тайны, и где-то глубоко в его загадочной пелене выли пробудившиеся мёртвые, щёлкая истлевшими и обросшими мхом костями. За каждой могильной плитой замерли духи в чёрных, струящихся мантиях с капюшоном. В их руках дрожали, извиваясь язычки пламени чёрных, коротких свеч. Глаза их сияли синим, неживым огнём, обжигающим душу запредельным великим холодом. Он шёл всё дальше, мимо их жутких, полных густой злобы, взглядов. Черепа скалились и сквозь молочную мглу их пустые глазницы ловко выхватывали из тьмы каждое движение Дина, будто пронзая смертью жизнь. Где-то в тумане плясали танец смерти древние, безымянные демоны, но Дин шёл вперёд, без цели и смысла, не чувствуя страха. Наконец он остановился прямо перед величественной, огромной статуей Азраила. У ног его росли чёрные и синие, нежные розы. Неожиданно на ней начали появляться трещины, из которых сочилось густое, синеватое свечение. Один оглушающий раскат грома в бесконечном море ночных грозовых туч и осколки камня разлетелись в разные стороны. По мощным, рубленным ступеням из голубоватого камня со своего престола, наклонив голову и увенчав её терновым венком с острыми шипами, сходил Азраил. Тёмно-синие глаза на его огромных, чёрных крыльях с жгучим любопытством рассматривали Дина. Белая кожа ангела смерти сияла словно лунный луч, а длинные волосы цвета вороного крыла переливчатыми волнами струились по каменистой земле. В руках он держал острый меч из серебра, с рукояткой, инкрустированной сапфирами и дымчатыми топазами. Голоса приглушённо шептались вокруг них, ангел вздрогнул.

– Я знаю, – произнёс он. Голос его был звучен, но в то же время жесток, как раскат грома. Он поднял голову и холодно посмотрел на Дина своими бездонными тёмно-синими глазами. – Он проснулся, он жаждет, – прошептал Азраил. – Найди того, чей лик сокрыт, но кто стоит рядом с нами. Он откроет тебе путь и истину. Вспомни то, что забыто. Вернись к истине.

Глаза с крыльев ангела смерти надменно изучали Дина, словно пытаясь проникнуть глубоко в его сущность. Седой туман начал сгущаться. Азраил повернулся и медленно начал всходить на свой каменный престол. Дин чувствовал, как сотни холодных, мёртвых рук прикасаются к его тёплому телу. Ветер поднял в воздух песок, смешанный с серым безжизненным пеплом. Сущности в чёрных мантиях скинули свои капюшоны, открывая свои полупрозрачные лица. В одном из призраков он узнал свою мать, смотрящую в пустоту отчуждённым, невидящим взором. Бесы и демоны повизгивали и завывали в непроницаемом тумане. Тьма окружила Дина, неся утешение, поглотила его в своё бездонное чрево. И в чёрной, безграничной пустоте он увидел свою сестру. Мгновение спустя он проснулся. Сон выпорхнул из его болезненного сознания переливчатым вороном, несущим на своих лиловатых крыльях кошмар. Он скрылся во тьме ночи, растворившись в ней как сверкающая роса по утру.

Дин остался наедине со своими ужасными, скорбными мыслями. Он сидел так уже несколько часов, бессмысленно и бесцельно глядя в окно. Он перевёл свой взгляд на часы. Было уже 5:57, а значит где-то за слоем тяжёлых, клубящихся туч уже медленно вставало бледное осеннее солнце, пронзая серую мглу и тьму золотистыми лучами-копьями. Это было раннее утро, когда молочный восток освещает своей нежностью небо, когда могучий Аббадон засыпает, убаюканный ласковым пением хрупких белых лилий и тихих ветров, когда город пробуждается от жутких кошмаров, избавляясь от тумана и чудовищной тени Азраила. Это те мгновения, когда пробуждаются архангелы и прячется в тени старых тополей и дубов мрачный Самаэль.

Дин сидел на кровати и бесстрастно смотрел в светлеющее небо. Сил у него совсем не осталось. Неожиданно зазвонил телефон.

– Чёрт! – громко выругался он. После вчерашнего вечера голова его сильно болела и гудела. Он медленно встал и слегка пошатываясь пошёл к прикроватной тумбочке, на которой лежал громко игравший мобильный телефон. Он снял трубку. – Да?

– Дин, – прозвучал взволнованный голос его напарника в трубке. – У нас здесь труп. Тебя требуют на место преступления.

– Чёрт, Джим, ты можешь испортить настроение с утра! – выругался в слух Дин. Он думал, что это снова либо самоубийство, либо драка пьяных бездомных из-за карт. К таким происшествиям он относился с пренебрежением и отвращением. – Где произошло убийство? Куда мне нужно ехать?

– На кладбище Сансет Хоррор. О, Бог мой! Дин, такого я ещё не видел! Ты будешь поражён, я уверен.

– Еду, – хмуро пророкотал Дин в ответ и положил трубку. Он вновь взглянул в мутное, иссиня-чёрное небо, несущее в своём тяжёлом брюхе влагу, но на этот раз он вздрогнул от неожиданно охватившего его чувства страха, ведь что-то негромко нашёптывало ему, что это только начало смертей, страха, и ночи в Грейвс-Сити. Он чувствует, что время ускользает сквозь цепкие пальцы его жизни, как горячий песок раскалённой пустыни ада. И от этого он чувствовал боль…

В жизни мы часто не можем познать нашу собственную сущность. Существуют вопросы, на которые нет ответов. Что такое боль, и какое её обличие страшнее: боль душевная или телесная? Какая из них мучает, истребляя силы? Это тёмная, непостижимая, сокрытая от света мыслей и понимания в глубинах отчаянья, тайна жизни. Каждый человек ответит на этот вопрос по-своему. В один момент нам кажется так, а в следующую секунду наше понимание изменяется и мир выглядит по-другому. Наши представления слишком туманны и расплывчаты, они переменчивы как ветер, гонимый с уступов гор. Нам не понять, что, правда, а что ложь, ведь в этом сложно устроенном мире нет отдельных дорог у добра и зла. Как не разбить защищающую иллюзию понимания и сохранить в вечном покое недремлющую боль? Боль, засевшую глубоко, в красноватом мареве души. Она как орёл, выклёвывающий печень у великого древнего титана Прометея, убивает в сердце две основы, на которых держится мир: веру и любовь, оставляя на утешение лишь горестную и хрупкую надежду. Мир человеческой души, понимания и виденья тёмен, находящийся под темнотой и охраной мрачной пыльной и древней завесой театра жизни, в котором роли, артисты, герои соединились в звенья одной тяжёлой и гигантской цепи. Рай или ад? Жизнь или смерть? Мельпомена или Талия? Всё слилось в единство на этой унылой сцене. Вот что такое театр жизни. Нет смеха в его глубинках, потеряны зрители, пустуют залы в них лишь мрак. А актёры играют свои загадочные роли, как тени отбрасываемые пламенем, но только холодного очага. Здесь под серым, с обвалившейся штукатуркой сводом, пристроились, как статуи пороки. Их лица будто камни, высеченные в скале. Здесь они опоры. Вот в углу пристроились тени времени, боли, тишины… Актёры играют свои роли, не зная, что спектакль окончен, театр пуст и его серые, древние, крошащиеся стены вот-вот рухнут, как чудовище, давя их своим брюхом. Зал пуст… нет никого, кроме загадочных артистов. Никто не будет аплодировать, кидать цветы на сцену, ведь окружают людей здесь только чувства. Но не опуститься пыльный занавес, не бросят пороки со своих могучих плеч каменный свод и не перестанут играть актёры. Это вечная игрушка времени. Нет здесь добра и зла, и чувства могут менять маски, так что любовь становиться тёмной жаждой, наполняющей наши сердца, а ненависть превращается в сладкий бальзам. Над этим смеётся только время, засевшее как паук и бродящее незримым призраком в одиночестве. Оно единство и непостижимость, чудовище, живущее в старом замке и хранящее свои секреты под гниющими, разорванными занавесами, в тени изящных мраморных статуй и сырости темниц. Время – это пустота…

Было 6:13 когда Дин наскоро собравшись вышел на улицу. По сравнению со вчерашним вечером резко похолодало, на лужах появилась тоненькая ледяная корочка, а ветви и стволы голых, ноябрьских деревьев покрылись серебристой пыльцой инея. Промозглый северный ветер раздувал полы расстёгнутого пальто Дина. Он поёжился, когда дверь его подъезда громко захлопнулась. Он жил в квартире по Хайзер-Хилл стрит, почти у самой станции. Морозными ночами, когда в квартире было жутко зябко и одиноко и невозможно было согреться, даже забравшись под два одеяла, он слышал шум пригородных поездов, несущихся вдаль.