Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)

Настоятель округа и Президент знали о религиозных сомнениях Карраса; мог ли кто-нибудь из них поделиться своими наблюдениями с высшим начальством?

Слабый и никчемный, всеми отвергнутый, он ворочался во влажной своей, удушливой постели, изнывая от бессмысленных обид. Наконец пришел сон; влился в него мертвой влагой и тяжелым мраком заполнил каждую трещинку израненного сердца.

И вновь Карраса разбудил телефонный звонок: Крис сообщила о том, что у девочки начался новый приступ. Каррас бросился в дом; первым делом измерил пульс. Сердце билось сильно и часто. Он ввел девочке либриум, затем еще раз — двойную дозу. Наконец вышел ненадолго, спустился в кухню и присел, чтобы выпить чашку кофе. Крис заранее попросила разыскать для себя какие-нибудь книги Мэррина и сидела теперь за столом с одной из них.

— Наверное, все это слишком для меня умно, — тихо проговорила она, но Каррасу показалось, что голос ее прозвучал как-то растроганно. — И все-таки есть тут такие красивые места… просто удивительные.

Она пролистнула несколько страниц назад, нашла отчеркнутый карандашом абзац и протянула Каррасу книгу.

“…У нас на глазах, постоянно и непрерывно, материальный мир обновляется, сохраняя преемственность и строгий внутренний порядок. Какой бы хрупкой и переменчивой ни казалась бы каждая его частичка, как бы ни был подвижен и неуравновешен каждый его элемент, мир этот стоит, как сотни веков назад. Связанный в каждой клеточке своей универсальным законом постоянства, он, умирая ежеминутно, тотчас же и возвращается к жизни. Распад живых структур порождает лишь великое множество новообразованний, и любая смерть здесь — животворящий оплот для тысячи новых рождений. Каждый стремительно убегающий час существования нашего может служить подтверждением тому, как преходяще и, вместе с тем, вечно все сущее в мироздании. Само оно подобно отражению на глади быстротекущих вод, отражению не меняющемуся и вечному. Солнце опускается за горизонт для того лишь, чтобы подняться вновь; день погибает в объятиях ночи, чтобы наутро опять родиться в первозданной своей свежести, так, будто смерти не было и в помине. Весна расцветает, превращаясь в лето, потом увядает и умирает, но снова рождается в торжестве над смертью, к которой стремится с первого часа своей жизни. И оплакивая майские цветы, заведомо обреченные на гибель, мы оставляем и радость в сердце своем, потому что знаем: наступит день, и май вновь возьмет верх над ноябрем, в силу закона вращения всемирного Круга, гигантской карусели, не останавливающейся ни на секунду. Закон этот учит нас на самой вершине сиюминутного счастья сохранять мысли и хладнокровие, а на дне отчаянья и безысходности лелеять в сердце надежду.”

— Да, это красиво, — проговорил Каррас, с трудом отрывая взгляд от страницы.

— Ублюдок!.. подонок!.. Лицемерный святоша! — все более неистовствовал демон над потолком.

— Вы знаете, она всегда подкладывала мне на тарелку розу… по утрам, до того, как мне уйти на работу… Риган, — пояснила Крис, поймав на себе вопросительный взгляд священника; затем опустила глаза. — Ну конечно. Я и забыла совсем: вы же ее не знали… — Она высморкалась, промокнув ресницы платком. — Вам бренди в кофе не добавить, отец Каррас?

— Нет, спасибо.

— А меня кофе как-то уже не бодрит, — прошептала она дрожащим голосом. — Схожу принесу бутылку. Извините. — Она вышла из кухни.

Несколько минут Каррас сидел один, уныло попивая свой кофе. Ему было тепло в свитере, надетом под рясу: тепло и тоскливо — оттого, что слаб он и немощен, что не может дать этой женщине успокоение. Как-то сама собой на память ему пришла давняя история, маленькая трагедия его детства. Когда-то в комнате у них жила дворняжка по имени Джинджер. Вдруг с ней что-то случилось: она начала худеть, совсем перестала подниматься из своей коробочки. Дэмиен укрывал собачку полотенцем, заставлял пить теплое молоко, но ничего не помогало: ее рвало и знобило. А потом пришел сосед и сказал: “Чумка у нее. Сразу нужно было делать уколы”. Однажды после школы, когда класс отпустили пораньше, на углу его неожиданно встретила мать; подошла и вложила в ладонь ему полдоллара. Как он обрадовался в тот момент… в жизни не держал таких денег! А потом… “Джинджи умерла”, — произнесла мать печально и нежно.

Каррас заглянул в дымящийся мрак своей чашки, затем посмотрел себе на руки и с болью почувствовал, что нет в ладонях его исцеляющей силы.

— …Ты, замолившийся в доску ублюдок! — вопил наверху демон.

“Сразу нужно было делать уколы…”

Каррас вернулся в спальню, и пока Шэрон вводила либриум, с трудом удерживал на кровати бешено дергающееся тело. Суммарная доза составила теперь 500 миллиграммов. В тот момент, когда девушка зажала место укола ватным тампоном, Каррас удивленно поднял глаза: только сейчас до него дошло, что бесовские тирады явно относятся к кому-то за пределами этой комнаты. Впрочем, думать еще и об этом просто не было сил.

— Сейчас вернусь, — бросил он Шэрон.

Когда священник вошел в кухню, Крис как раз подливала себе бренди в кофе.

— Святой отец, вы точно отказываетесь?

Он покачал головой, тяжело опустился на стул и некоторое время сидел, уставившись в пол и тупо слушая металлическое позвякивание о фарфор.

— Вы говорили с ее отцом?

— Да. Да, он сам позвонил и… хотел поговорить с Рэгс.

— Что же вы ему сказали? — Наступила долгая пауза.

— Что она ушла в гости.

И вновь оба умолкли. Позвякивание вдруг прекратилось. Каррас поднял голову: Крис удивленно глядела на потолок. Наверху в спальне воцарилась тишина.

— Кажется, либриум наконец подействовал, — облегченно вздохнул священник.

В дверь позвонили. Каррас стремительно оглянулся на звук. Крис смотрела на него тревожно и удивленно.

Киндерман?

Секунды шли. Уилли отдыхала; Карл и Шэрон находились в спальне. Никто не шел открывать. Крис встала, вся сжавшись, будто взведенная пружина, прошла в гостиную и, став коленом на диван, осторожно задвинула занавески. Слава Богу! Не он. У дверей, покорно подставив голову дождевым струям, стоял со старомодным потертым саквояжем в руке высокий пожилой мужчина в старом плаще.

Кто это?

Крис в полном недоумении поднялась с дивана и вышла в прихожую. Затем приотворила дверь чуть-чуть, выглянула в темноту и тут же отпрянула от ворвавшегося вместе с ветром фонтана водяной пыли. Лицо незнакомца было скрыто под полями шляпы.

— Да, слушаю вас?

— Миссис Мак-Нил? — голос из темноты прозвучал чисто и мягко; каждый звук его был наполнен свежестью и жизненной силой.

Крис кивнула и в ту же секунду вздрогнула, пораженная взглядом старика. Необычайно умные и живые глаза его струили тепло и свет: энергия эта, казалось, низвергалась с неведомых, непостижимых высот, вливалась в мир сдержанным, но стремительным целебным потоком.

— Меня зовут отец Мэррин.

Несколько секунд Крис остолбенело глядела в худое, аскетическое лицо. Наконец, скользнув взглядом по гладким, будто вылепленным из талька скулам, она резким движением распахнула дверь.

— О Боже, входите, прошу вас. Входите же скорее, честное слово, я… Не знаю, куда подевались мои… — Старик переступил порог, и она щелкнула за его спиной замком. — Понимаете, я ждала вас только завтра.

— Я знаю.

Крис обернулась; гость стоял и прислушивался, не столько к звукам, сколько, казалось, к собственным чувствам, будто улавливая существом своим какие-то очень знакомые флюиды.

Она уставилась на него в изумлении, невольно разглядывая сухую кожу, опаленную солнцем каких-то иных миров. Что это с ним?

— Давайте чемоданчик, святой отец. У вас, наверное, рука уже отваливается.

— Нет, что вы. — Он все еще словно прислушивался к чему-то. — Она у меня — как бы его естественное продолжение: такая же старая и изношенная. — Старик улыбнулся ей, тепло и устало. — Отец Каррас здесь?

— Да, он в кухне. Вы сами-то ужинали, святой отец?