И любовь их и ненависть их (СИ)

Расстояние от дома Леры до моего было совсем небольшим, но мне казалось, что мы бежали целый день. Время и расстояние — штуки загадочные — они могут растягиваться и сокращаться в зависимости от обстоятельств.

По счастливой, а может и несчастливой — это как посмотреть — случайности, в моем дворе было малолюдно. А у шестого подъезда и вовсе пусто. Обычно-то там на всех скамейках сидят бабки — бухтят целый день, как голуби на карнизах, развертывая длинный свиток припасенных сплетен. Один за другим мы ныряли в подъезд, словно суслики в нору, и тут бег прекращался. Подниматься по лестнице нужно было осторожно, тихо, иначе кто-нибудь да высунет свой нос из квартиры — народ у нас любопытный. Особенно опасным был третий этаж — там жила очень склочная старуха с не менее склочным пекинесом, толстым и облезлым от сладостей — он только и делал, что заливался истеричным лаем и норовил ухватить кого-нибудь за ноги.

Юлька уже ждала нас, свесив голову в отверстие люка. Лешка тут же поставил на площадку свои два горшка, ухватился за железную лестницу и повис на ней всей своей тяжестью, чтобы лестница не тряслась и не гремела. Я и Анька быстро вскарабкались наверх и начали принимать от остальных горшки с цветами.

Через десять минут все было готово. Цветы выстроились перед провалом аккуратным рядком, словно осужденные на расстреле. Донышки горшков слегка нависали над трещиной. Длинные стебли и листья лежали на мелких кусках шифера и толя, точно мертвые щупальца.

Мы разлеглись на разогревшейся крыше и потягивали принесенное Шуркой прошлогоднее домашнее вино из бумажных стаканчиков под музыку «Каомы». Сам Шурка со своей порцией вина был внизу, у люка. Юлька, которая не пила, устроилась с сигаретой на другой стороне крыши, высматривая гостей.

С общего невысказанного согласия мы не говорили о том, что должно было произойти. Мы болтали о различных никчемных вещах, строили планы на лето, и у каждого было множество предложений, и все старались переговорить друг друга, и Женька опрокинул на себя стакан с вином. Он выругался, отложил свою трубку, начал расстегивать рубашку, и тут примчалась Юля. Она примчалась открыто, не таясь, во весь рост, словно бежала не по крутому скату крыши пятиэтажного дома, а по ровной лужайке.

— Идут! — выдохнула Юлька. — Она и Ромка! Сейчас в подъезд зайдут!

Она посмотрела на меня, а я на Витьку, а он на нее, и мы на мгновение словно бы стали вершинами треугольника, площадью которого было сомнение. Но почти сразу это ощущение исчезло, и мы вслед за остальными спустились внутрь чердака.

В подъезде звучали четкие, размеренные шаги. Они поднимались. Шурка отошел от люка и присоединился к нам по другую сторону провала, картинно зацепив большие пальцы рук за карманы джинсов. На лице Киры блуждала отрешенная, прямо таки неземная улыбка. Юлька нервно кусала губы, и я видела, что она даже кожицу с них по клочку сдирает зубами. Лешка ухмылялся. Анька рассеянно потирала нос согнутым указательным пальцем, и на нем была красная полоска — у Аньки часто скакало давление и когда она волновалась, то у нее порой шла носом кровь. Витька стоял очень прямо, словно на торжественной линейке, заложив руки за спину, и рассеянно смотрел на цветы. У Женьки было такое лицо, словно он только что проснулся, одной рукой он держал трубку, другой — стаканчик с недопитым вином. Людка переступала с ноги на ногу и, хотя на ее лице было жадное любопытство и предвкушение, было видно, что она тоже нервничает. Я была среди них и в то же время точно видела всех нас со стороны. У всех были такие разные и одинаковые лица. Родильный дом зла — не взрослые люди, нет. Зло рождается в детях и подростках — вот его излюбленная колыбель. С нас тогда можно было писать картину для учебника по злу. Мы смотрели на люк. Мы ждали, и ожидание дрожало на чердаке, как натянутая ловчая сеть.

Глухо звякнула внизу лестница — кто-то поднимался. У Ани раскрылся рот. Шурка вцепился зубами себе в кулак и сморщил лицо, пытаясь подавить смех.

Из люка показалась рука. Она ухватилась за каменный обвод, и в следующую секунду на чердак вылез Ромка. Он вскользь посмотрел на цветы, на нас, и я заметила на его красивом лице легкий испуг — очевидно, он только сейчас начал понимать, что все задуманное Кирой гораздо серьезней, чем жвачка на стуле. Он повернулся к люку, протянул руку и помог вылезти Лере.

На ней было простенькое клетчатое платье, доходившее до середины костлявых коленей. Огненные волосы распущены — впервые я видела ее с распущенными волосами. Усыпанное веснушками лицо горело ярко-алым румянцем, прямо-таки пылало, как это бывает только у рыжих. Глаза покраснели от слез, губы дрожали. Ее всю трясло — она была напугана до смерти, она была на грани обморока. И в этот момент у меня в голове вдруг пронеслась мысль: «Господи, что ж мы делаем?! Ведь она такой же человек, как и мы! Это же… так нельзя! Надо прекратить, пока не поздно!» Я даже открыла рот, но в этот момент Кира, словно почувствовав измену, обернулась и посмотрела на меня, и я не сказала ничего. Я испугалась пойти против, показать свою, как я тогда думала, слабость, стать похожей на Леру. Вот что так часто губит людей — страх показаться не такими, как все.

— Явилась?! — спросила Кира громким и резким голосом. — Ну, иди, иди сюда!

— Не подходи к ней близко, — сказал Ромка неуверенно и даже как-то робко. — Она бешеная. Она кусается.

Он отодвинулся чуть назад, словно бы спрятавшись за Леру. А она пробормотала что-то — то ли «зачем», то ли «зайдем».

— Что ты там мямлишь, скелетина?! Я не слышу! Иди сюда, сказано! Что, тупая?!

— Она оглохла, — сказала Людка севшим голосом, но в голосе чувствовался смех.

— Иди, рыжая, бить не будем! — Лешка хихикнул — ужасно противно он хихикал. — Ну, дава-а-ай, — он поднял ногу и прикоснулся носком ботинка к горшку с калерией, — а то улетит твоя трава!

Лера подбежала к провалу так стремительно, что некоторые из нас слегка отпрянули. Она остановилась на самом краю, расширенными от ужаса глазами глядя на свои обожаемые цветы, словно это и впрямь были дети. Провал между нами сейчас казался бездной. В принципе, он был не только сейчас, на крыше, он существовал все время, что мы знали друг друга. Вот так и стояли — мы здесь, она там.

— Отдайте! — тихо сказала Лера — так тихо, что мы едва расслышали.

— Отдайте! — передразнил ее Женька. — Нормально не умеешь говорить?!

— Эй, Лерка, ты че так стоишь?! — снова встрял Лешка со своей улыбочкой — липкая она у него была, скользкая. — Че у тебя, кактус в трусах?!

И мы заржали, как делали это всегда. Лера оглянулась на Ромку, видимо надеясь на помощь, — неужели она не догадалась, что окно открыли изнутри?! Но Ромка только переступил с ноги на ногу и неопределенно улыбнулся — так иногда улыбаются люди, отказывая на улице назойливым попрошайкам. Челка упала ему на глаза, и он словно бы спрятался за ней.

— Хотим у тебя кое-что спросить, — произнесла я, понимая, что все ждут и моего участия. — Говорят, ты крадешь чужих парней?!

Теперь она смотрела на меня, явно ничего не понимая. Я отвела глаза, с досадой чувствуя, что краснею. Ромка за спиной Леры корчил нам рожи, отчего Юлька, самая смешливая, беспрестанно хихикала.

— Что вам надо?! — сказала Лера уже тверже. — Зачем вы украли мои цветы? Я…

— А зачем ты увела моего парня?! — крикнула Кира, и ее глаза, обычно карие, вдруг сделались черными, как смола, и бешеными. — Ты меня уже достала, Пухлик! Везде твоя тупая рожа! Глиста! Что ты пялишься, дебилка?! Онемела что ли?! Что, пасть свою не можешь открыть?! Че от тебя так воняет, а?!! Нравится тебе Гарковский, ну и забирай, мне такой козел не нужен! Только тебе придется заплатить!

— Чем? — растерянно спросила Лера. Видите, она сразу готова была покориться — до того нас боялась. Другой бы сказал: «С какой стати?» — или еще что-нибудь в этом роде. А она спросила о цене.