И любовь их и ненависть их (СИ)

Говорят, все дети милые существа. Чушь собачья! Дети могут быть чертовски жестоки, когда собираются в стаи, как это делали мы. Может, дети и милы поодиночке, но в стаях — нет, никогда! Порой дети могут причинить гораздо большее зло, чем взрослые, потому что для них нет границ и они живут только настоящим. Они не знают, что такое ответственность. И, еще раз повторю, они чертовски эгоистичны. Сейчас, когда я оглядываюсь назад и вижу ее, прижатую к стене у какого-нибудь кабинета хохочущей и кривляющейся толпой одноклассников, мне стыдно. Мне было стыдно и тогда, когда я оставалась наедине с собой, но когда я снова оказывалась в стае, мне было наплевать, и я вместе со всеми выкрикивала оскорбления и смеялась.

Я до сих пор легко могу восстановить ее облик. Я была бы рада забыть его, особенно глаза с выражением тупой боли и отчаяния, но это невозможно. Она была невысокой и, несмотря на свою смешную фамилию, очень худой. Все лицо в веснушках, а на волосы больно смотреть — такие они были рыжие. Она всегда затягивала их в хвост — всегда, другой прически я у нее не видела. Передний зуб у нее был искусственный — год назад его выбило резко открывшейся дверью туалета, когда Анька, разозлившись на что-то, распахнула ее ударом ноги.

Нельзя сказать, чтобы Лера была уродиной — нет, у нее было самое обычное лицо, но вся она казалась такой нескладной, неуклюжей, жалкой… Дети, как правило, не любят слабых и жалких. И сознание собственной силы в сравнении с ними не приводит ни к чему хорошему. У Леры все время сползали колготки, спускались петли, ломались молнии на юбках. Она сидела на задней парте среднего ряда, одна, и когда шла к доске, ей несколько раз подставляли ногу, а когда возвращалась, на ее стуле была прилеплена жвачка или размазана какая-нибудь дрянь. Ее вещи сбрасывали на пол, сумку гоняли ногами по всему классу, воровали карандаши и резинки. Она училась неплохо, но у доски всегда отвечала тихо и невнятно, и учителям приходилось все время переспрашивать и они тоже на нее злились. Эта история стара, как мир, ее много раз описывали в литературе, тот же твой любимый Кинг, Ира. Таких, как Лера, немало. Таких, как мы — еще больше.

Не удивительно, что Лера не любила людей. Нет. Но человеку всегда нужно кого-то любить. Ему без этого нельзя. Каждый избирает для себя свой предмет любви, и он, в принципе, не обязательно отвечает на вопрос «кто?». Лера любила цветы.

Марина замолчала и обвела подруг взглядом. Они смотрели на нее во все глаза, и позабытые сигареты дымились в пальцах. На столике грелось пиво.

— Теперь вы должны слушать очень внимательно. Она любила цветы. Это очень важно. Вы должны это запомнить. Лера любила цветы. Цветы были вначале. Ромка появился потом.

Лера все свое свободное время проводила с цветами. Возилась с ними, поливала, опрыскивала, подкармливала, прищипывала, пересаживала. Она сходила по ним с ума. Я знаю об этом, потому что наши с ней матери были старыми подругами, еще со школы, и подолгу болтали по телефону. Они, конечно, не догадывались о наших проделках. Родители обычно считают, что все знают о своих детях, но на самом деле они не знают и половины.

Я часто бывала у них дома. Так получалось. Мать вечно посылала меня с поручениями: журнал забрать, выкройку отнести, передать то, се… Иногда мне дозволялось бродить по квартире, пока мамы трепались по телефону — что бы еще передать друг другу. Так вот, я видела цветы Леры. Таких цветов я больше не видела нигде. И никогда.

Все подоконники, все тумбочки, столики, верхи книжных полок — всюду были растения. Но дело не в их количестве. Это были самые красивые и здоровые цветы в мире! Ни одного испорченного листа, ни одного неправильного или хилого стебля. Они были как с картинки в книжке по комнатному цветоводству. Бегонии, альпийские фиалки, папоротники, аукуба, кактусы, традесканции, гибискусы, фикус, хамеропс… я помню их все наизусть. Я теперь много знаю о цветах, очень много.

— Но ведь у тебя нет цветов, — заметила Наташа и невольно посмотрела на подоконник, где стояли амариллисы и лимон. Марина улыбнулась и воткнула сигарету в блюдечко с таким видом, будто давила таракана.

— Еще бы! Мне всегда неуютно у тебя. Да покажи ты мне кактус — я убегу от тебя за тысячу километров! Я ненавижу цветы. Но тогда они мне очень нравились. Я помню их все, особенно пальму в деревянной кадке и огромный ежовый кактус с пятью маленькими отростками — он смахивал на руку толстяка с растопыренными пальцами.

Я много раз брала у Леры отростки от этих цветов, но у меня они либо не приживались, либо росли неважно. А у нее — ну все на загляденье. Я уже сказала, что Лера любила цветы. Она обрушивала на них волны своей любви, и они купались в этих волнах, грелись в них. И мне кажется, они тоже любили ее. И они были, как это ни глупо звучит, похожи на счастливую семью.

Однажды я очень тихо зашла в ее комнату. Лера не слышала, что я пришла. Она стояла у окна, рядом со своей большой бегонией, и тихо напевала:

— Листья моей бегонии смотрят на запад, и у нее прекрасное настроение.

И она гладила свою бегонию по большому глянцевому листу. Представляете?! Гладила ее, как котенка! Тогда я решила, что она сошла с ума, но сейчас-то я понимаю, что это было. Разве вы никогда не гладили по голове своего парня?

Я уронила журнал, который дала мне ее мать, и Лера обернулась и сразу ссутулилась и лицо ее стало пустым. А я вдруг почувствовала себя такой сволочью, какой, наверное, не чувствовал себя ни один ребенок моего возраста. Я была не в стае. И я сказала ей «извини».

У Леры сделалось такое лицо, словно обожаемая бегония спросила у нее, который час. А я повернулась и убежала.

Дома я вытащила из шкафа полбутылки «Коктебеля», налила полную кружку и глотала его — давясь, со слезами. Я хотела забыть Леру. Но не забыла, зато напилась — впервые — и мне стало плохо. А потом вернулась мать, и я получила, наверное, самую большую взбучку в своей жизни.

Но на следующий день все было по-прежнему, и мы поймали Леру у кабинета пения, и выкрикивали всякие глупости ей в лицо, и Лешка выкинул в окно ее сумку, и мы смеялись. А громче всех, как обычно, смеялась Кира.

В каждой компании есть свой лидер, свой заводила, тот, кто направляет ее в нужную сторону. У нас таким лидером была Кира. Вожак стаи. Она ненавидела Леру больше, чем все мы, и одному богу известно, почему. Кира была очень красивой, с немного восточными чертами лица, и уже было ясно, что к шестнадцати годам она будет обладать потрясающей фигурой. Она была одной из лучших учениц в классе (а всего их было трое — она, Людка и, как не удивительно, я). Она жила в очень обеспеченной семье, и, порой, карманных денег ей давали больше, чем мой отец получал за полмесяца. У нее было все. Ее ждало прекрасное будущее. Единственным ее недостатком было постоянное выражение какой-то брезгливости на лице, что иногда отталкивало от нее парней. Но это мелочи.

Она ненавидела Леру. И большую часть всех этих затей и шуточек придумывала она. Но это нас не оправдывает. Мы всегда поддерживали ее с радостью. Я рассказываю о Кире, потому что именно она придумала про крышу, Ромку и цветы. Больше всех в том, что случилось, виноваты я и она — мой длинный язык и ее воистину дьявольская изобретательность.

— А когда все это началось? — спросила Наташа, задумчиво глядя на свои ладони. — Когда вы начали ее травить?

Марина пожала плечами.

— Не знаю. Мне кажется, так было всегда. Я не помню.

— Но почему? За что?

— А ни за что! — вдруг тихо сказала Ира. — Им не нужны причины. На меня в четвертом классе тоже все вдруг вызверились ни с того, ни с сего. Вот так же травили. Но всего несколько недель — я им быстро мозги вправила!

— Да, ты у нас тетка злая, — Лена потянулась и переменила позу. — И что же было? А Ромка — это что за пень?

— Ромка… Ромка появился в середине весны. Он вместе с родителями переехал из Питера и переехал именно в дом напротив моего. Я, кстати, забыла сказать, что наша компания не только училась в одном классе, но и жила в одном дворе, огороженном четырьмя домами. Лера, к своему счастью, жила через двор от нашего.